Тутанхамон. Книга теней

— Сооружение Колонного зала в честь Амона-Ра, Царя Богов, осуществлялось в равной степени на деньги этого храма и нашей собственной царской казны. Это — знак единства наших целей. Строительство этого замечательного памятника было начато по приказу моего деда, Аменхотепа III. Он был бы горд, если бы увидел, как то, что он задумал много лет назад, было наконец приведено к величественному завершению силами его внука.

Тутанхамон помедлил, прислушиваясь к выжидающему молчанию, царившему в комнате.

— Наша страна сама по себе — великолепное здание, огромное сооружение, которое пребудет вечно. Мы, все вместе, строим новое государство — и этот новый зал, высочайший и наиболее впечатляющий из всех, что стоят или когда-либо стояли на земле, служит свидетельством наших побед и устремлений, а также нашей близости к богам. Я приглашаю всех вас, великих мужей совета этого великого города и Обеих Земель, присоединиться к нам на этом праздновании в его честь, ибо вы принимали участие в его строительстве, и мы желаем соединиться с вами в его славе!

Его тихая речь была поддержана молчаливым откликом собрания. Многие согласно кивали, довольные тем, что он не забыл никого из них.

— А сейчас я приглашаю Эйе, нашего регента, Отца Бога, который так хорошо служил нам все это время, обратиться к вам от нашего лица еще по некоторым государственным вопросам.

Возможно, я был не единственным, кто отметил новый и любопытный намек на напряжение в искусно употребленном царем прошедшем времени. Эйе наверняка должен был услышать это, с его-то вниманием к тончайшим нюансам, однако он не подал вида. Регент медленно выступил вперед из тени, скрывая боль, грызущую его старые кости словно собака, и занял положенное ему место ступенькой ниже царя с царицей. Он обвел властным взглядом лица перед собой. Его лицо было изможденным, взгляд — безжалостным и немигающим. Затем, своим почти лишенным интонаций голосом, он начал оглашать обширный, безжизненный, формальный ответ царю и собранию. Я поглядел вокруг: слушатели подались вперед, ловя каждое слово, словно были очарованы не содержанием речи, но его неотразимым спокойствием, гораздо более эффективным, нежели несдержанная и пустая шумливость. Закончив, Эйе обратился к настоящей повестке дня.

— Вслед за постыдным и недопустимым происшествием на празднестве было проведено тщательное расследование, со всей расторопностью и умением, на какие только способна наша городская служба охраны правопорядка.

Он принялся всматриваться в толпу, пока не обнаружил Небамона, и кивнул ему. Окружавшие начальника Меджаи люди тоже закивали, выражая ему почтение. Небамон моментально надулся от гордости.

— Зачинщики сознались и были посажены на кол, вместе с женами, детьми и всеми членами их обширных семей. Тела были выставлены напоказ на городских стенах. И хотя нет наказания, достаточного для подобного преступления, урок был преподан, и проблема, таким образом, полностью решена.

Он помедлил, оглядывая советников, словно вызывая их оспорить такую оценку правосудия и налагаемых оным наказаний.

— Глава городской Меджаи заверил меня, что впредь подобных нарушений общественного спокойствия не будет, и я поверил его слову. Его оперативность в расследовании этой смуты, а также дисциплинированность и усердие, проявленные им при аресте и наказании виновных, могут быть признаны образцовыми. Я лишь желал бы, чтобы другие трудились с такой же самоотдачей. Ввиду вышесказанного мы даруем ему, в знак признания его заслуг, ожерелье «золото славы», а также с этого дня удваиваем бюджет городской Меджаи, находящейся под его началом.

Небамон прошествовал через восхищенную толпу, принимая знаки одобрения и приветствия, кивки и похлопывания, и наконец со склоненной головой предстал перед костлявым стариком. Когда Эйе возложил ожерелье на толстую шею моего начальника, я ощутил желание подойти и избавить его от этой вещи. Ибо кто из присутствующих знал о несправедливостях и жестокостях, которые он совершил над невинными людьми ради этого момента, ради этого золота? В моей груди теснилось отвращение. Небамон поднял голову, жестами поблагодарил Эйе, царя и царицу, затем повернулся и направился обратно к своим приспешникам. По дороге он наделил меня холодным победным кивком, и я понял, что он воспользуется своими новыми почестями, чтобы еще больше осложнить мне жизнь.

— Порядок — это самое важное, — продолжал Эйе. — Мы восстановили Маат на территории Обеих Земель, и я не позволю ни преступникам, ни войскам неприятеля нарушать стабильность и безопасность нашего государства!

Регент говорил так, словно все должно было свершиться по его слову, словно бы он один был вершителем этого порядка.

— Поэтому давайте теперь обратимся к вопросу о войне с хеттами. Мы получили донесения о боевых успехах — завоеваны новые земли, а существующие города и торговые пути обеспечены всем необходимым, их оборона усилена. Вскоре мы ожидаем получить от хеттов условия для ведения переговоров. Старые враги Обеих Земель отступают!

В ответ на это пустое заявление раздалось лишь несколько угодливых хлопков, поскольку все знали, что война далеко не выиграна и битва с хеттами — которая представляла собой лишь последнее столкновение в нескончаемой борьбе в пограничных областях и странах лежащих между двумя государствами, — не может разрешиться так запросто.

— Если у нас с моими досточтимыми друзьями и коллегами больше не осталось тем для обсуждения, — продолжал Эйе, — предлагаю на этом закончить и перейти к пиру.

Он обвел своих слушателей мрачным взором. В зале царило молчание, и я видел, что никто не осмеливается противоречить регенту.

Все простерлись ниц, медленно и неубедительно, словно стая пожилых дрессированных обезьян, и Эйе, идя впереди Анхесенамон и Тутанхамона, спустился с помоста.

Во внешнем помещении было расставлено множество столов, ломившихся от блюд с едой: хлеб, пироги и булочки только что из пекарни, куски жареного мяса, жареная птица с аппетитной хрустящей корочкой, жареная тыква с луком-шалот, соты с медом, блестящие от масла оливки, тяжелые гроздья черного винограда, инжир, финики и миндаль в ошеломляющем изобилии — все дары нашей земли, громоздящиеся грудами.

Далее последовало поучительное зрелище. Ибо эти люди, ни один из которых никогда не трудился в поле под полуденным солнцем, не зарезал собственной рукой ни единого животного, ринулись к столам так, словно их обуревал отчаянный голод. Не выказывая ни стыда, ни манер, они отталкивали друг друга локтями и пихались, стремясь поскорее добраться до ароматных гор пиршественного угощения. Лакомые блюда, на изготовление которых, несомненно, ушло немало времени, падали с их переполненных тарелок им под ноги. Жадность приглашенных на пир была так велика, что они хватались за блюда сами, не дожидаясь, пока их обслужат. Несмотря на довольно-таки устрашающее количество еды, о какой большая часть населения могла лишь мечтать, они вели себя так, словно очень боялись, что ее на всех не хватит. Или что — независимо от того, сколько еды положат перед ними — ее никогда не будет достаточно.

Возможно, наивно с моей стороны сравнивать бесстыдную роскошь этой сцены с той нищетой, когда нет ни мяса, ни хлеба, ни воды, от которой страдают те, кто живет за пределами этих привилегированных стен, но я ничего не мог с собой поделать. Стоявший здесь шум напомнил мне толкающихся возле корыта свиней. А пока продолжалась эта кормежка, царь с царицей, восседавшие теперь на другом помосте, принимали длинную цепочку высокопоставленных сановников и их приближенных, каждый из которых желал выразить свое раболепное почтение, а также обратиться с какой-нибудь последней, без сомнения своекорыстной, просьбой.

Ко мне подошел Нахт.

— Просто противно смотреть, — сказал я. — Вот тебе богачи, как они есть: словно воплотили в жизнь поучительную басню о жадности.

— Да, картина действительно способна испортить аппетит, — тактично согласился он, хотя, видимо, не испытывал того же отвращения, что я.