Страница 96 из 124
Уже через полчаса принятое решение себя оправдало, и я остановил машину на обочине.
Церковь находилась в глубине улицы, обнесенная черным железным забором, калитка была открыта, и я решил попытать счастья.
Я — человек не слишком религиозный и до сегодняшнего дня никогда не задумывался о Боге как о конкретном персонаже. В смысле, что Бог — это существо, всемогущее, всезнающее и вездесущее. Конечно, отрицать существование каких-то высших сил, влияющих на нашу жизнь, с моей стороны было бы откровенной глупостью, однако в высшие силы я и верил. В силы, а не в какую-то конкретную личность, по чьему образу и подобию я был создан.
Родители у меня были инженерами, бабушка — вообще из правоверных коммунистов, так что крестить меня никто не крестил, и внутренность церкви в своей жизни я видел только в кино. Что ж, пора заполнить этот пробел.
Хотя на улице еще было светло, внутри церквушки царил полумрак. Ровные ряды скамей, свечи, горящие перед иконами, и истово молящаяся старушка перед одной из них. Наверное, такие богобоязненные старушки есть в каждой церкви.
Я немного постоял на пороге, потом не слишком решительно прошел внутрь. Кроме меня и старушки других живых существ не наблюдалось.
Я прислушался к своим внутренним ощущениям. Никакого дискомфорта не испытывалось, руки не дрожали, и непонятный страх не поднимался из самых темных глубин подсознания. Это уже хорошо.
Минут через пять прислушиваться к своим внутренним ощущениям мне надоело. Я походил по залу, рассматривая картинки, полюбовался горящими свечами. Если бы я имел какое-то отношение к Сатане, это бы уже проявилось, правильно?
— Хватит ходить-то, — раздался прямо над ухом чей-то голос.
Я вздрогнул и узрел старушку, которая уже не молилась, а смотрела прямо на меня. Я и не слышал, как она подошла, хотя стояла она почти вплотную. В спецназе она, что ли, тренировалась?
— Ходют и ходют. А чего ходют? Чего хочут? Ты чего ходишь-то?
— Так, — сказал я. — Просто.
— Вот и иди отсюда, — сказала она. — Просто.
— Простите, — сказал я. — Но я здесь по делу как бы. Вы не знаете, где мне священника найти?
— Батюшку-то?
— Угу, — сказал я. — Батюшку.
— А что у тебя за дело?
— Э, — сказал я, — это личное дело. Между мной и батюшкой.
— Не хочешь говорить, не надо, — обиделась старушка. — Вон в ту дверь за алтарем стукни, там отец Алексий должон быть.
— Спасибо, — сказал я.
— Не за что. А то ходют тут, а чего хочут, чего ходют, непонятно…
Она снова заладила свою песню, на чем я ее и оставил. Прошел мимо алтаря, стукнул в указанную дверь, прочности которой могла бы позавидовать иная московская квартиpa, и получил глухой ответ, дескать, батюшка сейчас выйдет, обождите, грешная душа.
Удовлетворившись этим, я отошел и стал ждать. Хотелось курить, но не думаю, что это здесь было дозволено.
Минуты через три в церковь вошла девушка. Девушка была симпатичной, и в другое время и в другом месте я уделил бы ей гораздо больше внимания, а так остался просто сторонним наблюдателем.
Девушка подошла к иконе какого-то святого или чьей-то матери, вынула из своей сумочки свечу, зажгла ее и поставила перед иконой. До того как она это сделала, девушка была не слишком похожа на верующую. По крайней мере, как я это представлял.
На ней были кожаные штаны, короткая блузка с блестками, больше подходящая для ночного клуба, чем для церкви, роскошная грива каштановых волос покоилась на плечах. Лицо было довольно приятным, насколько мне позволял разглядеть полумрак церкви. Она выглядела представительницей того слоя молодежи, который представлял и я сам, а людей из нашего слоя загнать в церковь могли только чрезвычайные обстоятельства. Как меня, например.
Отворилась дверь за алтарем, и я увидел отца Алексия. Вопреки моим ожиданиям он был вовсе не стар, чуть постарше меня, быть может, и только окладистая борода прибавляла ему солидности. На нем была ряса, из-под которой торчали носки черных кожаных кроссовок.
— Кто тут искал аудиенции со мной? — вопросил он хорошо поставленным голосом профессионального проповедника, словно в церкви было не три человека, а целая толпа.
— Я, — сказал я.
— Машину, что ли, освятить хочешь, сын мой?
— Это зачем? — не понял я.
— Многие хотят, — сказал он.
— И что, освящаете?
— Освящаем с Божьей помощью, — сказал он. — За деньги.
— И сколько стоит? — пересилило мое любопытство.
— Это смотря какая машина, сын мой, — сказал он. — За наши дешевле берем, за нечестивый металл дороже.
— Логично, — сказал я. — И что, помогает?
— Не знаю. — Он пожал плечами, как мирянин. — Кто говорит, что от угона уберегает, кто говорит, что ломается реже.
— А свою машину вы освятили? — спросил я.
— У меня велосипед.
— Тоже хорошо, — сказал я. — Но я не по этому поводу.
— А по какому? — спросил он.
— Я посоветоваться хотел.
— Пойдем в исповедальню, сын мой, — сказал он.
Вообще такое обращение со стороны почти ровесника было нелепым, но говорить священнику об этом я счел нетактичным. Пришел в церковь — блюди ритуалы.
— Вы не поняли, — сказал я. — Я не исповедоваться пришел. Мне совет нужен.
— Исповедь никогда не помешает, сын мой, — сказал он. — Исповедуешься, глядишь, и легче на душе станет, может, тебе и совет мой без надобности будет.
— Вы думаете?
— Я знаю, сын мой, — мягко сказал он.
— А можно без исповедальни? — спросил я. — Так сказать, в приватной беседе?
— Здесь все беседы приватны, — сказал он. — Ты, я и Бог. Без исповедальни так без исповедальни. Главное не то, где ты исповедуешься, главное — твоя искренность.
— Вот и я о том же.
— Следуй за мной.
Мы прошли в ту дверь, из которой он вышел. За ней обнаружилась небольшая комната, в которой стояли два стула и стол. На столе лежала какая-то древняя книга явно религиозного содержания. Отец Алексий сел на один стул, я опустил свое бренное тело на другой.
— Ты вообще крещеный? — спросил он.
— Нет, — сказал я. — А это обязательно для того, чтобы посоветоваться?
— Не обязательно, — сказал он. — Просто для информации спрашивал. Итак, начнем. Грешен ли ты, сын мой?
— Наверное.
— Должно отвечать: «Грешен, батюшка».
— Понял, — сказал я.
— Так грешен ли ты, сын мой?
— Грешен, батюшка.
— Теперь подробно о грехах своих рассказывай.
— Обо всех? — спросил я.
— Только о тех, которые самыми главными считаешь.
— А вы никому не расскажете?
— Тайна исповеди священна, сын мой.
— О, — сказал я, — это хорошо.
— Рассказывай, — поторопил он. — Мне еще вечерню служить.
— Извините, — сказал я. — Просто не знаю, с чего начать.
— Я тебе помогу, — сказал он. — Начнем с худших грехов. Лишал ли ты когда-нибудь жизни Божьих тварей?
— Это людей, что ли?
— И людей тоже.
— Нет, — сказал я. — Один раз кошку на машине задавил, нечаянно. Это считается?
— Если нечаянно, то не считается. Умышленно зла не причинял?
— Разве что тараканам.
— Тараканы тоже не считаются. Крал ли когда-нибудь?
— А электронная информация считается?
— Считается.
— Грешен, батюшка. Я, вообще-то говоря, хакер.
— Богопротивное это занятие.
— Грешен, батюшка, — повторил я, потому как не знал, что еще можно сказать.
— Не страдаешь ли ты пороком гордыни?
— Э…
— Грешен, батюшка, — подсказал он.
— Грешен, батюшка, — покорно повторил я.
— Алчности?
— Грешен, батюшка.
— Не совершал ли ты блуда?
— Это в смысле секса?
— Верно, сын мой.
— Грешен, батюшка.
— Не способствовал ли ты абортам?
— Нет.
— Уже хорошо, — сказал он. — Не возжелал ли ты имущества ближнего своего?
— Да как-то…
— Грешен, батюшка.
— Грешен, батюшка.
— Отпускаю тебе грехи твои, сын мой, — сказал он. — Иди и больше не греши.