Страница 41 из 61
Фред неосознанно играет в моей жизни особую роль — он отравляет мое счастье, говорит, что любовь Генри неадекватна моей. Он считает, я не заслуживаю такой полулюбви. По его мнению, я стою чего-то необыкновенного. Да черт возьми! «Полулюбовь» Генри значит для меня гораздо больше, чем полноценная любовь тысячи мужчин.
Я на минуту представила себе мир без Генри и поклялась, что в тот день, когда потеряю его, уничтожу в себе всякую чувствительность и способность к настоящей любви, устрою дикий дебош. После Генри мне больше не нужна будет любовь. Только секс. Это — во-первых, а во-вторых — одиночество и работа. И больше никакой боли.
Пять дней мы с Генри не виделись из-за всяческих мелких дел, и я с трудом переносила разлуку. Не выдержав, я попросила, чтобы он заглянул ко мне хотя бы на часок, между двумя другими запланированными встречами. Мы недолго поговорили, а потом отправились в ближайшую гостиницу. Как сильно он мне нужен! Только в его объятиях я чувствую себя спокойно. После часа, проведенного с Генри, я смогла жить дальше, выполнять то, чего мне вовсе не хотелось, встречаться с людьми, которые меня не интересуют.
Гостиничный номер ассоциируется у меня со сладострастием, удовольствием, полученным украдкой. Возможно, то, что я так долго не видела Генри, сделало меня еще ненасытнее. Я часто мастурбировала, не испытывая ни угрызений совести, ни недовольства собой. Впервые в жизни я узнала, что такое голод. Я набрала четыре фунта, все время безумно хочу есть, еда доставляет мне неповторимое удовольствие. Никогда раньше я не ела так много и не получала при этом столько радости. У меня сейчас всего три желания: есть, спать и трахаться. Меня возбуждают кабаре. Я хочу слушать громкую музыку, видеть новые лица, протискиваться сквозь толпу, много пить. Прекрасные женщины и мужчины возбуждают во мне бешеное желание. Я хочу танцевать. Мне хочется насладиться наркотиками. Я хочу познакомиться с развратниками, тесно с ними общаться. Меня не интересуют наивные лица. Я хочу вгрызаться в жизнь, разрываться на части. Генри не дает мне всего этого. Я вызвала в нем любовь. Будь она проклята! Он умеет трахать меня, как никто, но мне необходимо нечто большее. Я опускаюсь на дно, в ад, в преисподнюю… Неистово, бешено, дико…
Сегодня я вылила свое настроение, вернее, то, что сумела донести, на Генри. Мне казалось, что оно изливается из меня, как лава. Мне стало очень грустно, когда я увидела Генри — такого спокойного, серьезного, нежного, недостаточно безумного. Не такого, как его проза. Джун жжет Генри словами. В его объятиях я на час забыла о своем лихорадочном возбуждении. Если бы мы могли на несколько дней остаться вдвоем! Он хочет, чтобы я поехала с ним в Испанию. Может быть, там он забудет о своей мягкости и сможет достаточно одичать?
Неужели так будет всегда? Ни один человек не может найти партнера, чье состояние духа, мысли и настроение совершенно совпадали бы с его собственными, никогда. Все мы будто сидим на качелях и качаемся из стороны в сторону. Я начинаю страстно хотеть того, от чего устает Генри. Это желание ново, свежо, безумно. Но при этом я оказываюсь не в том настроении, чтобы удовлетворить его желания. Как противоречив наш ритм жизни! Генри, любовь моя, я не хочу больше ничего слышать об ангелах, душе, любви, не хочу больше глубоких чувств.
Час с Генри. Он говорит:
— Анаис, ты совершенно овладела мною. Ты вызываешь во мне странные ощущения. В прошлый раз, когда мы расстались, я тебя обожал.
Мы сидим на краю кровати. Я кладу голову на плечо Генри. Он целует мои волосы.
Через некоторое время мы неподвижно лежим рядом. Он вошел в меня, но вдруг прекратил двигаться, и у него пропала эрекция.
Я спрашиваю с улыбкой:
— Ты меня сегодня не хочешь?
Он отвечает:
— Нет, все не так. Просто в последние дни я много размышлял о том, что старею, и однажды…
— Ты с ума сошел, Генри! Стареешь, в сорок лет?! И это говоришь ты! Успокойся, ты сможешь трахаться, даже когда тебе будет сто.
— Это так унизительно, — отвечает он.
Генри расстроен, он не понимает, что с ним происходит.
Сейчас меня волнуют только его унижение, страхи.
— Это естественно, — успокаиваю я. — С женщинами такое тоже случается, только они умеют это скрывать. Не показывают вида. С тобой так уже бывало?
— Когда я не захотел свою первую женщину, Паулину. Но тебя я очень хочу. И страшно боюсь потерять. Вчера я мучился, думая: как долго Анаис будет любить меня? Не устанет ли она?
Я целую его.
— Вот видишь, ты уже целуешь меня, как ребенка.
Я понимаю, что Генри стыдно. Я пытаюсь разрядить обстановку. Генри кажется, что он теперь останется импотентом. Успокаивая его, я скрываю зародившиеся во мне страхи и отчаяние.
— Может, — говорю я ему, — тебе кажется, что ты просто обязан трахать меня каждый раз, когда я к тебе прихожу, чтобы я в тебе не разочаровалась?
Он соглашается: это самое правильное объяснение. Сама я против неестественности наших встреч. Мы не можем встречаться, когда хотим друг друга, и это плохо. Я хочу Генри гораздо сильнее, когда его нет рядом. Умоляю не воспринимать все слишком серьезно, убеждаю, что все не так уж и страшно. Он обещает отправиться вечером в театр, на тот же спектакль, куда я должна пойти с сослуживцами Хьюго.
Но в такси мои страхи возвращаются. Генри любит меня, но не плотской любовью, не плотской…
В тот вечер он пришел на спектакль и сел на балконе. Я почувствовала его присутствие, подняла глаза и нежно посмотрела на него. Но собственное настроение оказалось сильнее: для меня все было кончено. Все умирает, когда умирает уверенность в себе. И все-таки…
Придя домой, Генри написал мне любовное письмо. На следующий день я позвонила ему и сказала:
— Приезжай в Лувесьенн, если не настроен работать.
Он приехал сразу, был так нежен и взял меня. Это было необходимо нам обоим, но у меня на душе не потеплело, я не стала ни живее, ни жизнерадостнее. Мне показалось, что Генри трахнул меня только для того, чтобы успокоиться. Какой тяжелый груз давит на меня! Мы провели вместе всего час. Я проводила его до станции. На обратном пути перечитала письмо. Оно показалось мне неискренним. Литературным. Факты свидетельствуют об одном, интуиция — совсем о другом. Но может быть, мою интуицию провоцируют старые невротические страхи?
Очень странно: я забыла, что должна была сегодня идти на прием к Алленди, я даже не позвонила ему. Я очень нуждаюсь в докторе, но хочу бороться и сама, хочу схватиться со своими бедами один на один. Генри пишет мне, приходит, кажется, он влюблен, мы беседуем. Пустота. Я как сломанный инструмент. Не хочу его завтра видеть. На днях я снова спросила:
— Может быть, мне послать деньги Джун, чтобы она вернулась, вместо того чтобы давать их тебе на поездку в Испанию?
Он ответил «нет».
Я опять много думаю о Джун. Созданный мной образ опасного, чувственного, динамичного Генри испарился. Я делаю все, чтобы удержать его. Вижу, как он унижен, робок, и понимаю, что ему не хватает уверенности в себе. Когда я несколько дней назад заявила: «Ты больше никогда не получишь меня», он ответил: «Ты меня наказываешь!» Я поняла: Генри беззащитен, как и я. Мой бедный Генри! Как сильно ему хочется доказать, что он способен заниматься любовью, что его сексуальная сила велика, я же хочу доказать всем и прежде всего себе самой, что могу возбудить влечение. И все же я проявила мужество. Когда это произошло (все было так же невыносимо, как и с Джоном), я не показала ни тревоги, ни удивления. Я осталась в его объятиях, тихонько засмеялась и сказала:
— Любовь портит секс.
Пустая бравада! Мое страдание удивило даже меня саму.
Несмотря ни на что, я, рискуя своим браком и счастьем, клала ночью под подушку письмо Генри и держала на нем руку.
Я еду к Генри без всякой радости. Боюсь того нежного и мягкого Генри, которого вот-вот увижу, он слишком похож на меня. Я помню, что с самого первого дня ждала, что Генри станет ведущим и в разговорах, и в поступках — во всем.