Кто-то смеется

— Может, вызовешь его на дуэль?

— Я бы очень хотел это сделать. — Петя, ухватившись за край подоконника, быстро перемахнул в комнату. — Но некоторые люди, как ты знаешь, не имеют понятия о чести и прочих составляющих нормальной человеческой жизни. Можно я посижу в кресле? — Не дожидаясь ответа, он плюхнулся в плетеное кресло возле туалетного столика. — Это паяц подарил тебе духи?

— Во-первых, паяц подарил мне ярко-голубые бикини, которые мне очень идут, во-вторых, это не духи, а туалетная вода. Даже Ромке известно, что духи не наливают в такие большие пузырьки.

— Воняет бельем проституток. — Петя вертел в своих больших руках пузырек с «Эскейп», который он неуклюже поставил на место, зацепив при этом баночку с кремом. — Духи делают для того, чтобы возбудить сексуальную активность. Но это искусственное возбуждение. Я ненавижу все ненатуральное.

— А я не люблю зануд.

Леля демонстративно повернулась на бок, спиной к Пете.

— У тебя такой волнующий изгиб плеча. И вообще все линии мягкие и задумчивые, как акварель. Можно потрогать?

— Сперва сведи бородавки. — Леля сказала это беззлобно, но тут же поняла, что Петя обиделся. — Прости. — Она снова перевернулась на спину и протянула ему руку. — Если хочешь, могу попозировать.

— Я только сбегаю за бумагой и углем. Я мигом.

Он уже был в саду.

Леля спустила ноги на пол и встала, сбросив с себя простыню.

Она с детства привыкла спать нагишом. В четыре с половиной года она болела воспалением легких. От высокой температуры все тело покрылось зудящей сыпью и каждый шов одежды больно впивался в кожу. В комнате было холодно — в ту пору они еще жили в предназначенном на слом доме в Тетеринском переулке, и мать с Ксюшей, сменяясь по очереди, сидели возле ее кровати и следили за тем, чтоб она не раскрывалась. Однажды она стала брыкаться, и тогда Ксюша ловко сняла с нее старенькую тесную пижаму, положила ей на живот свою прохладную руку и прошептала:

— Только молчи. Сейчас тебе будет очень приятно.

Ее пальцы скользнули в пах, нащупали чувствительную точку между ног. По всему телу Лели разлилось приятное умиротворение. Она отдалась ему вся без остатка, забыв про свою саднящую кожу и отвратительно горькую сухость во рту.

— Ты сама себе можешь так делать, — шептала Ксюша, склоняясь над ней. — Только не говори родителям. Это будет наша с тобой тайна. Совершенно безвредная тайна.

Впоследствии Леля научилась ласкать все тело. Теребила соски, превращая их в тугую плотную массу, легонько пощипывала ягодицы и гладила низ живота. Это ее умиротворяло. Она очень любила свое тело. С Ксюшей они больше никогда не говорили на эту тему, тем более что сестра из-за своих тренировок и бесконечных поездок мало бывала дома. С прошлой весны Леля начала стыдиться своих ласк и краснела, вспоминая о том, что делала перед сном. В конце концов она прекратила эти занятия. Теперь по ночам ее часто мучили кошмары.

«Глупая, кому и что я этим доказала? — думала она сейчас, разглядывая себя в зеркало. — Для кого я пытаюсь сохранить себя? Уж не для Петьки ли?..»

Она услыхала шаги под окном и инстинктивно прижала к груди ладони.

— Пардон, мэм. Кажется, я ошибся спьяну окнами. — Борис восхищенно смотрел на нее сквозь прозрачную кисею занавески. — В этой светелке, оказывается, обитает наша прелестная Вирджиния.

Она почувствовала запах сигаретного дыма. Борис, как выяснилось, курит. Странно, сколько Леля помнила, он дорожил своими драгоценными связками и не пил ничего из холодильника, а уж о курении и говорить нечего. И вот…

Она попятилась и села на кровать. Казалось, глаза Бориса жгут и в то же время ласкают.

— Хороша, как полдень, сказал бы старина Рахманинов устами поэта. А я бы про себя добавил: опасна, как омут. Особенно для тех, кто не умеет плавать. — Борис тихо рассмеялся. — Скажи на милость, угораздило же меня очутиться в нужном месте в нужное время. Ты думаешь, я нарочно тебя подкарауливал?

— Я ничего не успела подумать.

— Вот и хорошо. Спокойной ночи, моя Вирджиния.

Он растворился в темноте ночи, а Леля легла и прикрылась до пояса простыней. Внезапно ее затошнило. Волны поднимались откуда-то снизу живота и, дойдя до горла, обдавали язык и рот колючим сухим жаром. Она закашлялась, судорожно прижала к груди ладони.

— Что ему нужно от тебя? — услыхала она над собой.

Петя успел переодеться в шорты и тельняшку. Леле показалось, будто у него в каждом глазу пылает костер.

— Кому?

— Не притворяйся! Я все видел. Ты позволила этому типу разговаривать с тобой таким тоном. Ты ведешь себя, как… девушка легкого поведения.

— А тебе какое дело? Я, кажется, не давала никому обета.

— Но я тебя люблю. К тому же ты моя сестра. Этот тип… да у него было столько женщин. И еще будут. Вот увидишь.

— Мне-то что? Пусть Ксюша за ним следит. Знаешь, я что-то передумала тебе позировать.

Петя погрустнел.

— Но ведь ты обещала!..

— Зачем тебе рисовать девушку легкого поведения? Лучше нарисуй монашку.

— Ты еще не такая. А монашек я не люблю. Это все обман.

— Что?

— Умерщвление плоти и прочие церковные бредни. Плотью нужно наслаждаться. Ее нельзя стыдиться. Об этом даже в Библии сказано.

— Интересно, в кого ты такой умный? — спросила Леля.

— Сам не знаю. — Петя печально вздохнул. — Ну что, простила меня?

Она кивнула.

— Ляг, как тогда, — попросил он.

— Не хочу. «Тогда» уже прошло. Я хочу, чтоб ты нарисовал «сейчас».

Она совсем откинула простыню. Петя уронил на пол уголь.

— Слабо, да?

— Не в том дело. — Он громко шмыгнул носом и наклонился в поисках своего орудия производства. — Я бы хотел показать этот этюд Виталию.

— Ну и в чем дело?

— Он все не так поймет. Он рассердится. Он и так мне завидует.

— Он тебе? Абсурд!

— Вовсе нет. Он знает, что очень скоро я буду по-настоящему известен и даже знаменит. Это его бесит, хоть он и изображает из себя доброжелательного наставника и покровителя юного дарования.

— Отец на самом деле очень доброжелателен.

— Нет. На самом деле он не такой. Он заставляет себя таким быть. Потому что это тоже нравится женщинам. Хорошая женщина никогда не влюбится в недоброго человека. Виталик понимает толк в женщинах.

— Ты хочешь сказать, что в его жизни главенствуют сексуальные мотивы?

— Да. Но это совсем не страшно. Страшно, если ты начинаешь их в себе подавлять.

— Ой, как я устала от твоей интеллектуальной болтовни! Может, займемся делом?

— Я придумал! — Петя вскочил, выпрыгнул в окно и вернулся через две минуты с белыми флоксами, от которых оторвал головки, и протянул их Леле. — Положи на грудь и на живот. Вот так. Это… это еще соблазнительней, чем нагота.

Вода в озере была теплей парного молока, хотя уже прошел и Илья, и даже медовый Спас. Стояла сухая, изнуряюще жаркая погода. Ощущение было такое, что облакам и тем лень плыть по небу, и они отдыхали на кромке горизонта.

Леля переплыла на противоположный от их усадьбы берег озера. Там стоял стог сена, в тени которого она любила предаваться мечтам и дремать.

Вокруг простиралась степь. Безжизненное желтое пространство, прочеркнутое кое-где серыми извилинами проселочных дорог и темно-зелеными полосками лесных посадок. Леля устроилась в тени, протянув солнцу ноги. Ее тело уже давно приобрело темно-медовый оттенок загара, на который так щедро солнце на юге средней полосы России. Вокруг ни души. Лишь стрекочут в траве кузнечики да изредка прочирикает какая-нибудь пташка. Когда-то это поле принадлежало колхозу и на нем выращивали ячмень и озимку. Колхоз распался, землю, как поговаривали в деревне, купил кто-то из так называемых новых русских.

Она услышала далекий рокот мотора и открыла глаза. Машина двигалась по проселку, оставляя за собой шлейф серой пыли. Это был высокий большой автомобиль нездешней марки с решетками впереди и сзади. Леля знала, что он принадлежит владельцу обширной новостройки в деревне, на краю которой стояла их усадьба, как-то видела и хозяина, высокого солидного мужчину лет под сорок, смуглолицего, с густым черным барашком волос на небольшой голове.