Джульетта

– Пожалуй, изобразите ее в виде Девы Марии, – сказал брат Лоренцо, нервно поглядывая на Ромео, который опустился перед гробом на колени, с восхищением глядя на мертвое лицо. – С нашим Божественным Спасителем на руках, раз уж бесплатно.

– Ай-мэ! – воскликнул Ромео, не обращая внимания на предупреждающий жест монаха. – Как Господь мог быть таким жестоким?

– Нельзя! – крикнул брат Лоренцо, но поздно: юноша уже коснулся рукой щеки девушки.

– Такая красавица, – мягко сказал он, – не должна была умереть. Наверное, даже смерти противен ее промысел. Смотрите, она еще не похитила алость ее губ…

– Будьте же благоразумны! – не своим голосом воззвал брат Лоренцо, пытаясь опустить крышку. – Вы не знаете, какую болезнь могут передать эти губы!

– Будь она моей, – продолжал Ромео, не давая монаху закрыть гроб и нимало не заботясь о своей безопасности, – я пошел бы за ней в рай и привел ее назад. Или навеки остался с ней там.

– Да-да-да, – не выдержал брат Лоренцо, захлопнув крышку и чуть не отдавив Ромео пальцы. – Смерть превращает всех мужчин в идеальных возлюбленных. Куда только девается их пылкость, когда их дамы живы?

– Истинно так, монах, – кивнул Ромео, поднимаясь на ноги. – Ладно, довольно с меня несчастий за один вечер. Таверна ждет. Оставляю тебя с твоим скорбным поручением и пойду выпью за упокой души бедной девицы. Пожалуй, что и не одну кружку. Быть может, вино отправит меня в рай, где я ее встречу и…

Брат Лоренцо подался вперед и прошипел, понизив голос:

– Держите себя в руках добрейший мессир Ромео, прежде чем скажете недопустимое!

Молодой человек ухмыльнулся:

– …и засвидетельствую свое почтение.

Только когда все гуляки покинули мастерскую и стук подков их лошадей стих, брат Лоренцо снова поднял крышку гроба.

– Опасность миновала, – сказал он. – Можно выходить.

Девушка наконец открыла глаза и села. Ее лицо осунулось от усталости.

– Боже всемогущий! – задохнулся маэстро Амброджио, перекрестившись ступкой. – Каким чародейством вы это…

– Молю вас, маэстро, – перебил его брат Лоренцо, заботливо помогая девушке встать, – проводить нас в палаццо Толомеи. Эта молодая госпожа – племянница мессира Толомеи, Джульетта. Она стала жертвой страшного несчастья, и я как можно скорее должен доставить ее в безопасное место. Вы поможете нам?

Маэстро Амброджио смотрел на монаха и его спутницу, все еще не веря своим глазам. Измученная путешествием, девушка все равно стояла очень прямо, ее спутанные волосы в свете свечей мерцали прелестными золотистыми бликами, а глаза были цвета неба в солнечный день. Несомненно, перед художником предстало самое прелестное создание, которое ему доводилось видеть.

– Могу я узнать, – начал он, – что заставило вас довериться мне?

Брат Лоренцо широким жестом обвел картины, прислоненные к стенам.

– Человек, умеющий видеть божественное в земных вещах, безусловно является братом во Христе.

Маэстро тоже огляделся, но увидел лишь пустые винные бутылки, незаконченную картину и портреты людей, расхотевших забирать заказы при виде счета.

– Вы слишком щедры на похвалу, – сказал он, покачав головой. – Но я не стану придираться. Не бойтесь, я отведу вас в палаццо Толомеи. Но удовлетворите же мое мужланское любопытство и расскажите, что случилось с этой юной девицей и почему она лежала в этом гробу подобно мертвой!

Тут впервые заговорила Джульетта. Ее голос звучал мягко и ровно, но лицо выдавало напряжение, будто она едва сдерживала слезы.

– Три дня назад, – сказала она, – в наш дом ворвались Салимбени. Они убили всех, кто носил имя Толомеи, – моих отца и мать, братьев и всех, кто пытался встать у них на пути, кроме этого человека, моего дорогого духовника, брата Лоренцо. Я была на исповеди в часовне, когда произошел налет, иначе и меня тоже… – Она отвела глаза, сдерживая отчаяние.

– Мы приехали сюда искать защиты, – продолжил брат Лоренцо. – И рассказать мессиру Толомеи, что произошло.

– Мы приехали сюда в поисках мести, – поправила Джульетта. Ее глаза расширились от ненависти, сжатые кулаки она прижала к груди, словно справляясь с искушением совершить акт возмездия. – Чтобы вспороть брюхо Салимбени и повесить это чудовище на его кишках…

– Кгхм, – решился вставить брат Лоренцо. – Как добрые христиане, мы, конечно, постараемся простить наших врагов…

Джульетта страстно кивнула, ничего вокруг не слыша:

– И скормить его же собственным собакам, кусок за куском!

– Я скорблю о вашем горе, – сказал маэстро Амброджио, больше всего желая заключить прелестное дитя в объятия и успокоить. – На вашу долю выпали такие испытания…

– Я не испытала ничего! – Ярко-голубые глаза пронзили сердце художника. – Не надо меня жалеть, лучше будьте любезны проводить нас в дом моего дяди без дальнейших расспросов… – Она сдержала гнев и добавила уже другим тоном: – Пожалуйста.

Доставив без приключений монаха и девицу в палаццо Толомеи, маэстро Амброджио вернулся в мастерскую не просто бегом, а буквально галопом. Никогда еще он не испытывал такого душевного волнения. В нем бурлила любовь, клокотал ад, он был как одержимый, ибо вдохновение било колоссальными крылами в его голове и когтило ребра, как прутья клетки, ища выхода из своей темницы – смертного тела талантливого человека.

Растянувшись на полу, не устающий дивиться человечеству Данте следил прищуренным, налитым кровью глазом, как хозяин смешал краски и начал набрасывать черты Джульетты Толомеи на почти готовое – оставалось прописать только лицо – изображение Девы Марии. Не в силах сдерживать себя, он начал с глаз. В мастерской не было красителя столь чарующего цвета; более того, во всем городе не сыскался бы такой оттенок. Маэстро составил его в эту необыкновенную ночь, почти в лихорадке, пока образ юной красавицы еще не высох на стене его памяти.

Ободренный немедленным результатом, он, не колеблясь, принялся писать незабываемое юное лицо, обрамленное волнистыми огненными прядями. Его кисть двигалась нечеловечески быстро и точно; если бы молодая особа позировала ему сейчас, желая остаться в истории, художник не мог бы точнее запечатлеть ее образ.

– Да! – сорвалось с его уст, когда он страстно, почти жадно вызвал к жизни удивительное лицо. Картина была закончена; маэстро отступил на несколько шагов и наконец взял со стола бокал с вином, которое налил себе еще в другой жизни – пять часов назад.

Тут в дверь снова постучали.

– Ш-ш! – цыкнул маэстро на залаявшего пса. – Вечно ты каркаешь! Может, это еще один ангел! – Но, открыв дверь посмотреть, кого черт принес в неурочный час, маэстро понял, что Данте был прав, а он сам ошибался.

Снаружи, освещенный неверным светом факела на стене, стоял Ромео Марескотти с пьяной улыбкой от уха до уха на обманчиво красивом лице. Маэстро слишком хорошо знал молодого человека – не далее чем в прошлом месяце все мужчины семьи Марескотти позировали ему, один за другим, для набросков, кои потом надлежало объединить в огромную групповую фреску на стене палаццо Марескотти. Глава семьи, команданте Марескотти, настаивал на изображении своего клана от истоков до нынешнего года, со всеми легендарными (а также нафантазированными) предками в центре, чтобы все были при деле в знаменитой битве при Монтеаперти, а живые Марескотти пусть парят в небесах над полем битвы в одеждах и позах семи добродетелей. Немало позабавив присутствующих, Ромео оделся совершенно неподобающим для его персонажа образом. В результате маэстро Амброджио пришлось сочинять не только прошлое, но и настоящее, искусно наделив величественную фигуру, восседавшую на троне Целомудрия, чертами известного сиенского гуляки и волокиты.

Сейчас воплощенное целомудрие отпихнуло своего доброго создателя и ввалилось в мастерскую, где посередине по-прежнему стоял закрытый гроб. Молодому человеку явно не терпелось открыть его и еще раз взглянуть на тело, но это означало бы грубо сбросить палитру маэстро и несколько влажных кистей, лежавших на крышке.