Джульетта

Он поставил меня перед старухой по стойке «смирно» и в приподнятом тоне объяснил ситуацию по-итальянски, явно ожидая признаков радости на ее лице.

Но Нонна даже не улыбнулась. Как Пеппо ни уговаривал, даже умолял ее разделить всеобщее ликование, ничто не убедило старуху усмотреть толику приятного в моем присутствии. Он даже подвел меня вплотную, чтобы бабка меня хорошенько рассмотрела, но то, что разглядела во мне новоявленная тетя, заставило ее помрачнеть еще сильнее. Не успел Пеппо оттащить меня на безопасное расстояние, как она подалась вперед и прошипела что-то, чего я не поняла, зато остальные замерли от неловкости.

Пия и Пеппо буквально эвакуировали меня из гостиной, рассыпавшись в извинениях.

– Прости нас, ради бога, – как заведенный повторял Пеппо, от стыда не решаясь поднять на меня глаза. – Не понимаю, что на нее нашло. Из ума выжила, не иначе!

– Не беспокойтесь, – отвечала я, не в силах волноваться от переизбытка эмоций. – Я не виню ее за недоверие. Все это так неожиданно даже для меня…

– Давай-ка прогуляемся, – предложил все еще расстроенный Пеппо. – И вернемся попозже. Я покажу тебе могилы.

Местный погост оказался уютным сонным оазисом, разительно отличавшимся от других кладбищ, где мне доводилось бывать. Это был лабиринт белых, отдельно стоящих стен без крыши, сверху донизу покрытых мозаикой ниш для захоронений. Сплошные имена, даты и фотографии упокоившихся за мраморными плитами и медные кольца, державшие вместо выбывшего из строя хозяина цветы, принесенные посетителями.

– Вот. – Хромая, Пеппо опирался на мое плечо, но это не помешало ему галантно открыть скрипучую железную калитку в маленький склеп рядом с главной аллеей. – Это часть… э-э-э… гробницы Толомеи. Старая, большая часть под землей, но туда уже не ходят. Здесь, наверху, лучше.

– Как красиво. – Я переступила порог маленькой комнаты, оглядывая множество мраморных табличек и букет свежих цветов на алтаре. Маленькая свеча ровно горела в лампадке красного стекла, показавшейся мне смутно знакомой. Видно было, что за склепом Толомеи тщательно ухаживали родственники. В душу закралось чувство вины, что я здесь одна, без Дженис, но я поспешила его подавить. Будь сестрица здесь, наверняка испортила бы трогательный момент язвительными комментариями.

– Здесь твой отец, – показал Пеппо. – А рядом твоя мать. – Он замолчал, погрузившись в воспоминания. – Она была такой молодой… Я думал, она намного меня переживет.

Со стесненным сердцем я смотрела на две мраморные таблички – все, что осталось от профессора Патрицио Сципионе Толомеи и его жены, Дианы Ллойд Толомеи. Всю жизнь родители были для меня смутными, чуть ли не пригрезившимися тенями, и я никогда не думала, что когда-нибудь окажусь к ним так близко – физически, разумеется, – как сейчас. В фантазиях о путешествии по Италии мне отчего-то не приходило в голову, что мой первейший долг по приезде в страну – навестить могилу родителей, и меня охватила горячая благодарность Пеппо, который без подсказки сделал то, что было необходимо.

– Спасибо, – тихо сказала я, сжав его руку, опиравшуюся на мое плечо.

– Их смерть стала огромной трагедией, – сказал он, покачав головой. – Все записи Патрицио погибли в огне. У него была прелестная ферма в Малемаренде – все пропало. После похорон твоя мать купила маленький дом возле Монтепульчано и поселилась там с тобой и твоей сестрой, но она уже никогда не была прежней. Каждое воскресенье она носила цветы на его могилу, но, – он вытащил из кармана носовой платок, – никогда больше не изведала счастья.

– Подождите. – Я тупо смотрела на даты смерти на табличках. – Отец умер раньше матери? Они же вроде погибли одновременно… – Еще не договорив, я сообразила, что отец погиб больше чем за два года до мамы. – Так вы говорите, пожар?..

– Кто-то… Нет, я не должен этого говорить! – Пеппо нахмурился от досады на самого себя. – Произошел пожар, ужасный пожар. Усадьба твоего отца сгорела полностью. Диане повезло – в тот день она была в Сиене, ходила с вами по магазинам. Это была огромная трагедия. Я думал, Господь простер над Дианой оберегающую длань, но два года спустя…

– Дорожная авария, – пробормотала я.

– Ну да… – Пеппо поковырял пол мыском ботинка. – Я не знаю, что произошло на самом деле, и никто не знает, но я тебе кое-что скажу… – Он впервые поднял на меня глаза. – Я всегда подозревал, что к этому приложили руку Салимбени.

Я не знала, что сказать. Мне вспомнилась Ева-Мария и ее чемодан одежды. Она была так добра, так искренне предлагала дружбу…

– Был такой молодчик, – продолжал Пеппо. – Лучано Салимбени. Отъявленный негодяй. Ходили слухи. Я не хочу… – Пеппо нервно взглянул на меня. – Пожар. Пожар, в котором погиб твой отец. Поговаривали, что это был поджог, вроде кто-то хотел его убить и уничтожить его записи. А какой красивый дом пропал!.. Так вот, кажется, твоя мать что-то спасла из огня. Что-то важное. Документы. Она боялась говорить об этом, но после пожара начала задавать странные вопросы…

– О чем?

– О самом разном. Я не знал ответов. Она спрашивала меня о Салимбени, о подземных ходах, хотела найти могилу, как-то связанную с эпидемией чумы…

– Бубонной чумы?!

– Да, которая в тысяча триста сорок восьмом году выкосила чуть не всю Сиену. – Пеппо откашлялся, справляясь с неловкостью. – Понимаешь, твоя мать верила, что над Толомеи и Салимбени висит старинное проклятие, и пыталась узнать, как его снять. Она была одержима этой идеей. Хотелось ей верить, но… – Пеппо оттянул ворот, словно ему вдруг стало жарко. – Она была непреклонна. Она считала, что все мы прокляты: смерть, разорение, несчастные случаи, чума на оба ваши дома – так она повторяла. – Пеппо глубоко вздохнул, переживая заново болезненные воспоминания прошлого. – Она постоянно цитировала Шекспира, вообще очень серьезно относилась к «Ромео и Джульетте», считала, что все это случилось здесь, в Сиене. У нее была на этот счет своя теория… – Пеппо снисходительно покачал головой. – Не знаю, я не профессор. Мне известно лишь о существовании молодчика Лучано Салимбени, который охотился за сокровищем.

Не удержавшись, я живо спросила:

– Каким сокровищем?

– Да кто ж его знает? – всплеснул руками Пеппо. – Твой отец головы не поднимал, читая старые легенды, бредил потерянными сокровищами. Твоя мать сказала мне однажды о… Как же она это назвала? А, «Глаза Джульетты». Не знаю, что она имела в виду, но, по-видимому, это большая ценность, и именно за ней охотился Лучано Салимбени.

Я сгорала от желания узнать больше, но Пеппо выглядел очень измученным, почти больным. Он пошатывался и все хватал меня за руку, пытаясь удержать равновесие.

– На твоем месте, – продолжил он, – я был бы очень, очень осторожен. И не доверял никому по фамилии Салимбени. – Увидев выражение моего лица, он нахмурился: – Ты думаешь, я pazzo… сумасшедший? Вот мы стоим у могилы молодой женщины, безвременно нас покинувшей. Она была твоей матерью. Кто я такой, чтобы говорить тебе, кто ее убил и почему? – Его рука на моем плече сжалась. – Она мертва. Твой отец мертв. Это все, что я знаю. Но мое старое сердце Толомеи подсказывает, что ты должна быть очень осторожна.

Старшеклассницами мы с Дженис участвовали в школьном спектакле. Так совпало, что в тот год ставили «Ромео и Джульетту». После проб Дженис утвердили на Джульетту, а мне досталась роль дерева в саду Капулетти. Разумеется, сестрица основное внимание уделяла красоте ногтей, а не заучиванию строф, и всякий раз, когда мы репетировали сцену на балконе, я шепотом подсказывала ей первые слова каждой реплики – все равно торчала на сцене с ветками вместо рук.

В вечер премьеры Дженис особенно жестоко дразнила меня, насмехаясь над коричневым гримом, и выхватывала листья из моих волос – сама-то она выглядела куколкой с золотистыми косами и розовыми щеками, поэтому к сцене на балконе у меня не только пропала охота подсказывать бездельнице, но появилось жгучее желание как следует ее подставить. Когда Ромео спросил: «Так чем поклясться?» – я прошептала: «Тремя словами!» И Дженис повторила как попугай: «Тремя словами! Желаю доброй ночи сотню раз!», чем совершенно сбила Ромео с толку, и сцена получилась скомканной.