Полуночное танго

— Молодец, Пират, сберег нашу девицу от разбойников. Не зря я тебя в прошлом году от живодеров спас. Отблагодарил благодетеля.

Валерка сел на сколоченную из грубых досок лежанку, пес улегся рядом, время от времени поднимая голову и преданно поглядывая на него.

— Видишь, снова скрестились наши пути-дорожки. Ты, думаю, не меня здесь дожидалась?

Оля молчала, не отрывая глаз от давно погасшей топки, устланной пепельным серебром, и думала о том, что Валерка явился кстати. Она не могла представить свое одинокое возвращение обратно — по степи, по непроходимой дороге.

Она пожала плечами.

— На большее я и не рассчитывал. Спасибо, что ногами не топаешь и не гонишь прочь. Я, между прочим, и к такому приему приготовился. А ты, барышня, тонкошкурой оказалась — стоило Зловредной Инессе собрать свой хлев, как ты сбежала, устремилась на поиски земли обетованной.

Оля невольно улыбнулась, оценив точность Валеркиной формулировки.

— А меня ночью твой Мишка с постели поднял. Ввалился не запылился и давай за грудки трясти. Будто это я тебя от него спрятал.

Она подняла голову и благодарно посмотрела на Валерку. Заметила, как плохо он выглядит. «Почернел», — сказала бы баба Галя. Наверное, подумала Ольга, и она сама за эту ночь не похорошела.

— Спасибо тебе.

— Серьезно? — В его глазах зажглись огоньки, как и тогда, когда они только познакомились. — Силы небесные, вот уж никогда бы не подумал, что в этом курятнике на краю степи меня ждет нечаянная радость.

Оля отвернулась, чтоб не расплакаться, — она вдруг почувствовала себя маленькой и беспомощной. Валерка все понял, Валерка моментально овладел положением.

— Ну, барышня, мы, кажется, договаривались с тобой дышать носом…

— …И поливать по утрам фикус.

Оля улыбнулась сквозь слезы.

— Правильно. Пока он не совсем завял. Айда по коням. — Валерка встал, расправил плечи. — Надо же, двадцать верст отмахала — и хоть бы хны. Ну и сильна ты, мать, а эфирным созданием прикидываешься. Силы небесные — двадцать верст на одиннадцатом номере!

Пес проводил их до самой машины, но ни в какую не поддался на уговоры подвезти его до города. Даже клыки оскалил, когда Валерка пытался подсадить его на заднее сиденье.

— Он как древний мудрец: хочет провести остаток жизни на природе в полной отрешенности от мирской суеты, — рассуждал Валерка, лихо преодолевая глубокие колдобины. — А нас как впрягли с детства в этот воз, так и тянем его до могилы. Сами же еще и подбрасываем в него что потяжелей. Эх, силы небесные!

Он ожесточенно крутил баранку, а по заднему стеклу машины стучали сухие будылья, заслоняя собой горизонт, за которым скрылась вчерашняя ночь.

— Вот, доставил вашу девицу живой и невредимой. Только с голоду падает, — тараторил Валерка. — Валяй, баба Галя, корми нас обоих, а то мне на казенную службу пора. Эх, и тяжел же ты, мой воз. Как бы упряжка не перетерлась. Силы небесные, а Петро что, дрыхнет еще?

Баба Галя остановилась на полпути к печке.

— Ступай у Алевтины спроси. Небось сладко спится ему под ее гладким боком.

— И он, что ли, дома не ночевал? — Валерка даже присвистнул от удивления. — Ну, баба Галя, скажу я тебе, распустила ты их, распустила. Никакого порядка в дому нету. Ладно, давай на стол.

— Ишь, никак в зятья записался? — беззлобно ворчала баба Галя, нарезая толстыми ломтями розовое сало. — А барышня-то твоя, кажись, заснула. — Она кивнула головой на прикорнувшую на сундуке под ходиками Олю. — Ишь как укатал.

— Да кабы я… — Валерка вздохнул. — Ну, а Петро насовсем, что ли, смотался?

— Кто его знает! Вчера в обед заявился со школы и, как был в сапожищах, к себе прошел. Весь пол испоганил. Гляжу, в шкафу роется. «Мать, а где у нас чемодан, с каким я на курорты ездил?» А я ему: «Опомнился когда. То ж при царе Горохе было. Изгнил давно. Который год в нем квочка цыплят выводит». Он тогда сапетку [1] новую цапнул, лук прямо на пол высыпал и давай в нее свои манатки швырять. Как помешанный. После, слышу, кота зовет. Да тот, видно, подвох учуял, в подпол забился и оттуда дурным голосом мяукает. Петро грозился сегодня за ним прийти. Это та стерва его подучила. Выкусят они у меня. Во!

Баба Галя изобразила кукиш и ткнула им в сторону двери.

— Ну и дела! — качал головой Валерка, уплетая сало. — А что, молодец Петро. Вот уж от кого не ожидал! Я вот тоже рубану — так все сразу отлетит в историю. Для потомков. Нацедила бы ты мне, баба Галя, первачка, что ли. С того куста, что возле забора. За новую жизнь выпить хочется.

— Тебе ж, шпанец, на работу. Ну как дыхнешь на будущего тестя как из винной бочки?

— Ничего, баба Галя, не завянет. Он у меня еще долго походит в будущих. До самого светопреставления. Ну, чего стоишь? Давай ладанного. Да не жмись — полную банку набери. Человек не каждый день новую жизнь начинает.

— Ладно уж, — проворчала баба Галя и, покрыв голову пуховым платком, полезла с пустой литровой банкой в подвал.

— Ага, значит, Петр место жительства сменил. Ты одна в такой домине осталась, — продолжал Валерка, наливая в стакан вино. — Сашкиных детей из-за Райки знать не хочешь, с Алевтиной в старых контрах состоишь. Пусто тебе на старости лет будет. Ох и пусто.

Баба Галя молча достала из буфета еще один стакан и сама наполнила его до краев шафранного цвета вином.

— Ну, и за что пить будем? — спросил Валерка, подняв свой стакан. — За новую жизнь, что ли? За то, чтоб она хотя бы не хуже старой была. Поехали.

Он осушил стакан одним глотком.

— Я бы на твоем месте открыл торговый дом «Ибрагим и компания», дефицит весь бы распродал, а потом двинул налегке в лавру грехи замаливать. — Валерка похрустывал соленым огурцом. — Эх, баба Галя, и позавидовали бы тебе: вольный ветер в ушах свистит, над головой вороны с галками каркают. Как выразился классик: «Благословляю я свободу и голубые небеса». Поглядишь мир, а не какой-то там «Клуб кинопутешественников» в телевизоре. Если хочешь, вместе можем туда податься. — Валерка, не дожидаясь приглашения, снова наполнил свой стакан. — У тебя и дом какой-то темный стал, и тишина, как на кладбище.

— Хватит тебе, пустобрех, языком ляскать! — неожиданно осерчала баба Галя. — Залил чуть свет глаза и над старухой иезуитничаешь. — Она всхлипнула и утерлась концом платка. — Легко ль одной в такие года? Ведь для них, гадов, спину гнула — по базарам пудовые сапетки с ранней вишней таскала, пионами каждый год у городского сада торговала, чтоб им кому пальто, кому костюм справить. Пианину у Яшки Комара взяла, когда у Александра в пионерском доме слух нашли. А они еще этим же самым и бьют по глазам. Петька вчерась, значится, заявляет с порога: «Вы, мать, как куркуль, — все в дом да в дом тянете». — Баба Галя, чуть успокоившись, отхлебнула из стакана. — Ну-ну, поживешь на казенной квартире, не то запоешь. Не больно на свою школьную зарплату пожируешь. А той пустодомке и вовсе в ихнем собесе с гулькин нос платят. Тебе еще нацедить ладанного?

— Нет, баба Галя, хватит. — Валерка посмотрел на часы и встал из-за стола. — Новую жизнь нужно начинать с ясной головой. — Он на секунду задержал взгляд на спящей Оле, медленно застегнул куртку. — Если б не она, гнить бы мне до гробовой доски в плену у импортных стенок под звон хрустальных фужеров. Красиво сказано, а? Ай да Валерий Афанасьевич, ай да артист! Да, вот так бы небось и не усек этот артист своей седой башкой, что есть на свете воля. Петька твой, гляди, раньше меня скумекал. А, да что рассуждать. Одним словом, привет семье!

Он тихо прикрыл за собой входную дверь.

— Рожна тебе не хватает, — проворчала баба Галя, убирая со стола. — Бесись на бабкины деньги, покуда жареный петух в задницу не клюнул. Жизню новую они начать порешили! Ишь какие ушлые выискались.

Оля с трудом передвигала ноги по мокрым, точно залитым маслом мостовым, топталась на одном месте, не в силах побороть сопротивление воздуха. Ее нагоняла Татьяна с огромным букетом ландышей, который она держала в обеих руках. «Письмо, письмо… Возьми письмо!» — кричала она, и эхо ее голоса еще долго блуждало в темных подворотнях старых особняков. А Валерка хохотал, запрокинув голову, и дергал за веревочки смешных пузатых кукол, которые корчили злые и глупые рожи. Потом Оля бежала лабиринтами московских улиц, проваливалась в темные ямы, карабкалась по отвесным лестницам в небо. Вконец обессиленная, лежала плашмя на голой земле, которая стремительно неслась по орбите, и кто-то горячо шептал ей: «Любимая… Моя любимая…»

1

Круглая плетеная корзинка.