Страница 26 из 62
Она высказалась по полной программе и вдруг в ужасе зажала рот обеими ладонями. Вокруг них быстро собиралась толпа зевак. Были среди них и знакомые лица.
На физиономии Элеоноры Владимировны расплылась торжествующая улыбка.
— Успокойтесь, милая моя. Иначе придется кликнуть постового. Мне бы не хотелось, чтобы вас послали мыть туалет на вокзале.
— Простите меня. Простите. — Галина схватила руку Эвелины Владимировны, поднесла ее к своим дрожащим губам. — Сама не знаю, что на меня наехало. Ударьте меня. Пожалуйста.
— Ну уж чего-чего, а руки об тебя я марать не стану. — Эвелина Владимировна нагнулась за своим кейсом и вдруг, не удержавшись на своих тумбообразных ногах, рухнула лицом вниз, в лужу.
До сих пор молчавшая толпа разразилась гомерическим хохотом. Посыпались непристойные реплики. Кто-то из мужиков крикнул:
— Топи свекруху, Кривчиха. Не то она тебя в своем дерьме утопит.
Женский голос подхватил:
— Пока она сыночку принцессу ищет, он по грязным койкам шныряет. Что, Сифилина Владимировна, вкусная у нас на панели водичка?
Галина участливо склонилась над лежавшей без движения Доброхотовой, протянула руку, искренне желая помочь ей подняться на ноги. Как вдруг она подняла голову и злобно плюнула ей в лицо.
Галине показалось, что наступил конец света, хотя она сроду о нем не думала и не представляла, каким он должен быть. Она видела вокруг себя сплошной частокол из разгоряченных, перекошенных странными гримасами лиц. Она не слышала ничего, кроме гулких ударов своего сердца. С усилием поднявшись на вдруг отяжелевших ногах, она шагнула в толпу, которая с готовностью расступилась перед нею. Побежала. Вправо. Налево. Наткнулась на какую-то стену. Упала. Снова встала и побежала…
«Я чутьем догадываюсь, что Эвелина врет. Но отец… Ему я всегда верил безгранично. Отец говорил, что она замечательная девушка и мне сторицей воздастся за то, что я вытащил ее из болота. Отец пишет: «Мы в ней ошиблись». Что это значит? Как бы я хотел хотя бы на пару деньков очутиться там, увидеть все собственными глазами. Или лучше не надо?..»
В тот день Галина нагрела выварку и они с матерью искупались по очереди в корыте. В доме было жарко, и Галина легла спать голая, распахнув настежь окно. Она долго не могла заснуть, все размышляя о том, как несправедлива судьба. Ведь они с Андреем выросли в одном городе, а встретились уже тогда, когда…
Она скрипнула зубами, сделала очередной виток на своей продавленной раскладушке. Уже три с половиной месяца берегла она свое тело так, словно это был хрустальный сосуд. Ей это стоило немалых усилий. Плюс к тому же приходилось постоянно отбивать атаки привыкших к ее «отзывчивости» бывших друзей.
Ветер завел в печной трубе свою заунывную безысходную песню. Андрей появится не раньше осени — он написал в последнем письме, что салагам, а тем более холостым, отпуск дают в самое, как он выразился, неудобоваримое время. Галина чувствовала, как низ ее живота наливается свинцовой тяжестью. Вчера она чуть не упала в обморок в магазине. Она тогда решила, что это от недосыпания — последнее время читала ночами книги, которые ей рекомендовал Андрей. Теперь же она поняла наверняка: ее в ранней юности избалованная плоть не просто жаждала, а требовала удовлетворения.
Она вспомнила, как совсем недавно мучилась ее мать, переживая ранний климакс. Ей было всего ничего — сорок три года. Мать подплывала кровью и стонала, а то и выла ночами.
— Это от того, что у меня давно мужчины не было. С тех пор, как отец помер, — призналась она дочери. — С кем попало противно, ну а хорошего человека так и не встретила. Врач сказала, спайки у меня. Никакие лекарства мне не помогут, пока не отмучаюсь свое.
«А Андрюша сохраняет мне верность? — размышляла Галина, уставившись в тускло освещенный печным пламенем мрак. — Сказал: «После тебя вряд ли захочу кого-то. Ну, а если по пьяному делу получится, ты уж прости, пожалуйста, — мы, мужики, устроены препаскудно».
«Но если он спит с другими женщинами, зачем же я себя берегу? Зачем? — Галина резко села, чувствуя, как под ней лопнул гнилой брезент раскладушки. — Почему ему можно, а мне нельзя? Это несправедливо. Это называется домострой. Он сам говорит, что в нашем городе домостроевские нравы и женщину не считают за человека».
Она вскочила. Чтоб не разбудить спавшую в углу за печкой мать, зажгла свечной огарок возле зеркала. Она так давно не пользовалась гримом, если не считать бледной губной помады.
Галина достала из коробки французскую тушь, румяна, серебристо-синий карандаш для глаз. Все это были подарки ее прежних дружков, и она не выкинула их в помойку лишь по чистой случайности.
Через полчаса на нее из полумрака смотрело соблазнительное, смазливое бледное личико с глазами испуганной газели и пухлыми, полуоткрытыми в наивном удивлении собственной прелестью, малиновыми губами. Андрюша дал ей несколько номеров заграничных журналов мод, по которым она в совершенстве освоила азы классического макияжа.
Потом Галина достала черные кружевные мини-трусики и такой же бюстгальтер, надела на шею нитку тускло-оранжевых янтарных бус из скудного запаса семейных драгоценностей. Повернулась несколько раз перед зеркалом, тихонько мурлыкая: «В час роковой, когда встречу тебя…» Она вспомнила, что в подвале табачной фабрики, где был полулегальный бар, веселье не прекращалось до самого утра. Когда-то — это было еще до знакомства с Андреем — она проводила там ночи. В бар заглядывали актеры местного театра музыкальной комедии и прочая интеллигенция. Как-то ее закадрил и трахнул в углу за стойкой бара известный в городе поэт. Он подарил ей книжку собственных стихов с автографом, которую она выкинула на его глазах в урну…
Веселенькие были времена.
Галина приоткрыла шкаф, достала розовую кофточку с люрексом, стала медленно застегивать ее на груди.
И услыхала за спиной шорох.
Андрей шумно спрыгнул на пол. Он был в летной форме и весь в снегу. Она зажмурила глаза и пошатнулась, не в силах выдержать ослепительного, возбуждающего зрелища. Он крепко стиснул ее плечи холодными мокрыми руками в кожаных перчатках, зубами разорвал кофточку на груди, больно укусил за шею. Она и глазом не успела моргнуть, как очутилась на полу. Громыхнуло помойное ведро, которое они, очевидно, зацепили при падении.
— Мама дома, — прошептала она задыхающимся от его поцелуя голосом.
— Пускай. Она нас поймет.
— Мне… стыдно. Ой, потише. Она, по-моему, проснулась.
Он вдруг завопил как раненый зверь, и она, ощутив внутри себя его возбуждающе горячее семя, вцепилась зубами ему в горло и испытала такой оргазм, какой не испытывала никогда в жизни. Потом они лежали в полной отключке на голом полу, касаясь друг друга только плечами.
— Где ты так поздно шлялась? — услышала Галина шепот Андрея.
— Нигде. Я никуда не хожу. Даже в кино ни разу не была.
— Так я тебе и поверил! Мои родители оказались правы, как ни прискорбно это осознавать.
— Твои родители? Они что-то наплели про меня?
— Отец никогда не врет. Могу дать на отсечение голову.
— И что они тебе написали? — подавленно спросила она.
— Все как есть. Рожденный хрюкать соловьем на запоет. Вот что.
— Гнида! Сволочь! Ублюдок! Убирайся!
Она выплюнула в него эти слова на одном прерывающемся дыхании. Вскочила, чтоб куда-нибудь забиться, подальше от всех, от него прежде всего, но Андрей схватил ее за обе лодыжки. Падая, Галина стукнулась затылком о край стола и на какое-то мгновение лишилась сознания.
— Любимая. Ну открой же глазки. Открой, слышишь? Карменсита, что с тобой? — доносилось до нее сквозь густо-красную пелену тумана. — Я все равно не позволю тебе умереть. Сколько крови! Моя любимая, моя драгоценная кровь…
Галина чувствовала, как он что-то делал с ее головой. Ей было совсем не больно — в ту минуту она отдавалась ему еще полнее, чем когда они занимались любовью. Она была совершенно беспомощной в его руках. Это состояние ее пьянило.