П.И.Чайковский

Нет, он должен непременно записать ту мелодию, чтобы ни в коем случае не забыть ее. Пускай успокоится спутник миловидной француженки, лицо которой вызвало в нем эти воспоминания: часто, очень часто привлекает его красота лиц, особенно женских, ибо рождает в душе музыкальные ассоциации, вызывает волнующие образы. Даже в столь тяжелую минуту, когда все мысли заняты умирающим другом, не может он заглушить в себе этот "бес композиторства".

Николай Григорьевич не осудил бы его. Напротив, жестоко страдая от неизлечимой болезни, он сам строил планы на будущее, мечтал сыграть целую серию общедоступных концертов в Москве, поездить по провинциальным городам.

"Мы обязаны ни на минуту не забывать о том, что являемся слугами не царя и придворных, а Ее Величества Музыки, — любил повторять Николай Григорьевич. — Ваш покорный слуга готов в любой момент скрестить клинки со всеми олухами и невеждами, мешающими ее развитию и процветанию в России. Так-то, друг мой".

Ему будет не хватать Рубинштейна. Да что ему — всей России. Блестящий пианист, великолепный дирижер, умелый организатор. Была у него в характере деспотичность, мог подчас рубануть сплеча, обидеть несправедливым приговором. Жестоко обидеть, как это случилось в истории с Первым фортепьянным концертом. Зато потом исполнил этот концерт так, что и обида куда-то исчезла, уступив место восторгу, благодарности. Да какая там обида — за то, что сделал Рубинштейн для музыкального дела, ему с лихвой можно простить что угодно.

"Я посвятил ему Первую симфонию, Второй фортепьянный концерт, пьесы для фортепьяно, романс, — думает Чайковский. — Мало, ничтожно мало. Непременно должен увековечить его память для России, для всего мира. Только бы застать, застать его живым и в здравом расположении ума…"

До Парижа еще целый час. Разные мысли приходят в голову. Вспоминается зал Благородного собрания, Рубинштейн в окружении целой свиты поклонников и поклонниц, любезный, остроумный, избалованный обожанием… А вот он всю ночь напролет играет мазурки, вальсы, полонезы — это уже на товарищеской вечеринке в тесном кругу. Все в нем просто, все доступно, без намека на кривлянье. На эстраде он полон огня, страсти, нежности, мужественной силы. Как он дирижировал "Франческой да Римини", "Бурей"… Кто, кто сможет заменить его за дирижерским пультом?

А может, ошибаются врачи? Вот сейчас войдет он в его номер в "Гранд Отеле", а Рубинштейн подымется навстречу из кресла и скажет с саркастической улыбкой: "Что-то у тебя, мой милый, уж больно постная физиономия. Никак, накормили французы какой-нибудь экзотической снедью, от которой взбунтовался твой русский желудок. Ничего, друг мой Петруччо, сейчас мы с тобой чайку откушаем, а после ты мне самым подробным образом расскажешь, что пишут эти проходимцы-газетчики об "Орлеанской деве". Ох и досталось же нам с тобой от них по первое число. Ничего, любезный, кому-кому, а нашему брату не привыкать…"

Нет, не скажет! Скажут другие, столпившиеся вокруг черного, заваленного цветами "католического" ящика, в котором покоится прах друга. Скажут много добрых и нужных слов в адрес усопшего. Но слова есть слова — забываются еще раньше, чем успевают завянуть надгробные венки.

Он скажет свое слово. Такое, которое долго не забудется.

Трио Чайковского "Памяти великого артиста" было исполнено в годовщину смерти Николая Григорьевича Рубинштейна — 11 марта 1882 года. В нем композитор использовал народный напев, услышанный во время гулянья на Воробьевых горах. Несмотря на свой скорбный элегический характер, Трио пронизано светлым, приподнятым настроением. Особенно средняя часть, где тема разрабатывается в одиннадцати вариациях, где три инструмента — скрипка, фортепьяно и виолончель — играют то изящный вальс, то торжественное шествие, то скорбный монолог, а то и нежный задушевный романс. Это — музыкальный образ ушедшего друга, чья душа вмещала в себя несметное богатство чувств, это — самый лучший, самый драгоценный из всех памятников Николаю Григорьевичу Рубинштейну.

Через два месяца прозвучал Второй фортепьянный концерт Чайковского под управлением Антона Григорьевича Рубинштейна. Фортепьянную партию блистательно сыграл Сергей Иванович Танеев.

А перед Чайковским снова томик пушкинских произведений. В который раз вчитывается композитор в светлую музыку стиха своего гениального соотечественника, пленяясь, восхищаясь, вдохновляясь. Сюжет "Полтавы" подходит ему вполне: донельзя сценичен, характеры живы и колоритны, причем все без исключения. Просто удивительно, как это раньше не пришла в голову мысль взяться за "Полтаву". Наверное, отпугнула историческая грандиозность пушкинского замысла… Ведь он, Чайковский, по натуре лирик, исследователь человеческой души. Нужно во что бы то ни стало найти созвучные Пушкину музыкальные характеристики Мазепы, Кочубея, Марии.

Александр Сергеевич Пушкин, великолепно знавший и любивший знаменитого английского поэта Джорджа Байрона, тем не менее сетовал на него за то, что, избрав своим героем Мазепу, он описал всего лишь один эпизод из юности будущего гетмана и прошел мимо событий его последующей жизни, куда более интересных и драматичных. Прочитав в поэме Рылеева "Войнаровский" строки: "Жену страдальца Кочубея / И обольщенную им дочь…", русский поэт изумился, как мог Байрон опустить столь страшное обстоятельство, употребив весь свой талант на описание картины бешеной скачки дикой лошади, к которой был привязан обнаженный Мазепа, юный паж польского короля Яна Казимира, соблазнивший жену знатного шляхтича Терезу.

Однако Пушкин не учел того, что Байрон знал о Мазепе лишь те подробности, которые мог найти у Вольтера в "Карле XII", вовсе не упоминавшем о дочери Кочубея. Иначе, попадись ему под перо эта удивительная история обольщенной стариком дочери и казненного отца, наверняка никто больше не осмелился бы коснуться этого сюжета.

Ференц Лист, вдохновленный байроновским "Мазепой", написал фортепьянную, а впоследствии и симфоническую поэму, в которой изобразил бешеную скачку лошади по бескрайним украинским степям.

…Желтая записная книжка, которую Чайковский всегда брал с собой на прогулки, вся испещрена пометками, целыми нотными строчками. Главное — создать музыкальный портрет старого гетмана, такой, чтобы будущим слушателям оперы стало понятно, почему красавица Мария, любимица всей семьи, постоянно окруженная толпой знатных молодых женихов, не раздумывая, предпочла им всем коварного старца Мазепу.

Образ Петра Первого, так живо воссозданный Пушкиным, должен остаться за пределами либретто, ибо с драмой героической ему справиться не под силу. Зато можно написать симфоническую картину Полтавского боя, передав в музыке и безудержную храбрость русского войска, и вдохновенную отвагу молодого Петра, и трусливое, позорное бегство шведских захватчиков…

Каменка — лучшее место для создания оперы, ведь именно вблизи этих мест разворачивались описанные Пушкиным события. И вообще сам воздух Украины, казалось, еще насыщен преданиями тех лет: о них поют слепые лирники, рассказывают древние старики, безмолвно шепчут звезды.

Пушкин написал свою "Полтаву" за несколько дней.

Опера "Мазепа", по признанию самого композитора, продвигалась "черепашьим шагом".

Он часто приходил в уныние, жаловался близким на то, что уж слишком грандиозен замысел, что ему не под силу поднять такую богатырскую ношу, тем более что силы уже не те. Однако стоило взять в руки томик Пушкина, открыть его на первой попавшейся странице, и сами собой роились в голове мелодии, вызванные к жизни неповторимым мироощущением величайшего русского поэта.