Стеклянный дом

Только произнеся эти слова, он почувствовал, какой болью они отдались в нем. Один день может показаться нескончаемым, как пожизненное заключение. Он сам с радостью отдал бы десять лет жизни за то, чтобы побыть с Леной еще один только день.

Как страшно терять близких…

С чуть заметной дрожью Алекс положил украшение обратно в пакетик.

– Как у тебя с сотрудниками в твоей оперативной группе? – спросил Турбьерн. – Вы сможете взять на себя такое большое дело?

– Думаю, сможем.

Турбьерн посмотрел на него с удивлением:

– А Рюд остался в твоей группе?

– Да. И Бергман. Хотя она сидит дома с ребенком.

– Ах да, черт. – Коллега ухмыльнулся. – Она забеременела от старого профессора.

Однако, посмотрев в лицо Алексу, он перестал ухмыляться.

– Турбьерн, такого рода разговоры ты можешь вести с кем-нибудь другим. Меня это не интересует.

– Однако она уже скоро должна вернуться? – Турбьерн тут же сменил тему.

– Кажется, да. В противном случае мне придется привлечь следователя со стороны. Но меня весьма бы устроило, если бы Фредрика вернулась как можно скорее – прямо завтра.

Алекс слабо улыбнулся.

– Кто знает, – проговорил Турбьерн. – Может быть, ей надоело сидеть дома.

– Может быть, – кивнул Алекс.

– Завтра? – переспросила Фредрика.

– Почему бы нет? – ответил Спенсер.

Она в удивлении опустилась на стул возле кухонного стола.

– Что-то случилось?

– Нет.

– Спенсер, рассказывай!

Он включил плиту, чтобы вскипятить воду для чая, послышался щелчок. Глядя в его спину, Фредрика догадалась: тут что-то не так.

С самого начала она понимала, что делить отпуск по ребенку пополам, как другие, они не будут. Ситуация была яснее ясного: Спенсер останется с Эвой, а младенцем придется в основном заниматься Фредрике. И вдруг все изменилось. Спенсер рассказывал ей свою историю частями. О тесте, который держал его на крючке. О жене, чьи дорогостоящие привычки он был не в состоянии оплачивать. Об ошибке молодости, которая сказалась на всей его последующей жизни. И внезапно, словно из ниоткуда, у него появились силы освободиться от всего этого.

– Если ты этого хочешь, – сказал он ей, когда она навестила его в больнице прошлой зимой после автокатастрофы.

– Если я хочу – чего?

– Если ты хочешь быть со мной. По-настоящему.

По целому ряду причин ей трудно было сразу сказать «да». Они со Спенсером встречались уже более десяти лет, и ей было трудно так сразу принять мысль, что теперь он может принадлежать ей насовсем.

«Хочу ли я этого? – спросила она тогда сама себя. – Действительно ли я хочу жить с ним, или мне только так казалось, пока он оставался недоступен?»

От этого вопроса сердце заколотилось в груди. «Я хочу. На самом деле хочу этого!»

Ее пугало, что после катастрофы он может остаться инвалидом. Ужасно было думать, что он, и без того стареющий, мгновенно превратится в немощного старика. К чему дополнительная обуза, когда она должна будет заботиться о малыше? Вероятно, он ощущал ее страх, потому что с нечеловеческой энергией работал, стремясь выздороветь. Пока он ходит с палкой, но скоро избавится и от нее.

Из детской послышались звуки – ребенок проснулся. Спенсер опередил Фредрику и пошел за дочкой. Сага редко просыпалась с плачем – обычно она сразу начинала говорить. Вернее, лепетать. Еще она надувала пузырьки слюны. Малышка была настолько точной копией Фредрики, что даже жутковато становилось.

Спенсер вернулся в кухню с улыбающейся Сагой на руках.

– Ты же сама говорила, что хотела бы выйти на работу.

– Да, конечно, но такие решения не принимаются спонтанно. Как долго ты намерен сидеть дома?

– Месяца два.

– А потом?

– Потом она пойдет в садик.

– Место в садике нам дали с августа.

– Вот именно. А до того мы еще успеем съездить в отпуск. Так что все удачно складывается – я могу пробыть с ней дома до лета.

Фредрика замолчала, изучая его изборожденное морщинами лицо. Любовь к Саге стала неожиданностью для него самого – он не подозревал, что к ребенку можно испытывать такие сильные чувства. Но ни разу он ни словом не упоминал о том, чтобы взять отпуск по уходу и сидеть дома.

– Спенсер, что все-таки случилось?

– Ничего.

– Не лги мне.

Его зрачки расширились.

– На кафедре кошмар какой-то творится.

Наморщив лоб, она вспомнила, что он рассказывал о двух коллегах, у которых какая-то затяжная вражда. Однако у нее сложилось впечатление, что сам он в этом конфликте не участвует.

– Все та же свара?

– Да, но теперь все еще хуже. Атмосфера гнетущая. Боюсь, это начинает сказываться на студентах.

Сморщившись, он посадил Сагу на пол. Фредрика заметила, что это движение причинило ему боль.

– Ты сможешь целыми днями быть с Сагой один? Я могу начать работать пока на неполную ставку.

– Да, неплохая идея. – Он кивнул. – Мне все равно придется иногда выезжать в Упсалу на всякие заседания.

Его взгляд ускользал, он избегал встречаться с ней глазами. Она явно ощущала: он что-то скрывает.

– Хорошо, – сказала она.

– Хорошо?

– Я поговорю с Алексом. Заеду сейчас к нему на работу и послушаю, что он скажет. Вдруг у него какое-нибудь свежее дело.

Расчлененное тело в двух полиэтиленовых мешках. Алекс уверен, что жертву звали Ребекка Тролле. Петер Рюд недоверчиво разглядывал фотографии двух половин тела. Голова и руки отсутствовали, но Алекс узнал пирсинг в пупке. Анализ ДНК либо подтвердит, либо опровергнет эту версию. Петера одолевали сомнения. Правда, украшение необычное, но нельзя же на нем одном строить установление личности.

Влажная земля и полиэтилен предохраняли тело от разложения, однако по этим фотографиям довольно трудно представить, как выглядела девушка при жизни. Толстая она была или стройная? Держала спину прямо или сутулилась, вечно поднимая плечи? Петер открыл дело, которое дал ему Алекс, достал фотографию Ребекки Тролле, снятую незадолго до ее исчезновения. Симпатичная, пышущая здоровьем, с веснушками на лице, широко улыбающаяся в объектив. Джемпер сливового цвета, подчеркивающий голубизну глаз. Темно-русые волосы схвачены в хвостик на затылке. Уверенная в себе.

А теперь она мертва.

Интересы у нее были самые разнообразные. В свои двадцать три года она заканчивала кафедру литературоведения Стокгольмского университета, после школы прожила год во Франции, вступила во французский книжный клуб. Пела в церковном хоре, а по вечерам вела занятия плаванием для новорожденных.

Петер почувствовал слабость во всем теле. Как молодые люди успевают заниматься всем одновременно? Он не мог вспомнить, чтобы сам когда-то так жил – куча параллельных проектов, жизнь на бегу – по пути на очередное мероприятие.

В то время как она исчезла, у нее не было постоянного партнера. Имелась бывшая подружка, которую полиция неоднократно допрашивала. Ходили также слухи, что у Ребекки новая любовь, но никто не признался, а установить личность этого человека полиции не удалось. Друзей у нее было много, и каждого полиция допросила как минимум по разу. То же касалось ее научного руководителя в университете, коллег по бассейну и членов церковного хора.

Следователи полностью зашли в тупик, констатировал Петер. Ему повезло, что не пришлось участвовать в том безнадежном расследовании. Почитав заметки Алекса на полях, он понял, что ситуация была критическая. В конце концов полиция начала рассматривать версию, что девушка исчезла по собственному желанию. Возможно, ссора с матерью вывела ее из себя, Ребекка решила несколько семестров посвятить учебе за границей. Отец не проживал в Стокгольме – переехал в Гётеборг, когда ей было двенадцать лет. Его, разумеется, тоже допросили.

Ребекка Тролле исчезла в обычный будний день по пути в университет. Около шести вечера она беседовала с матерью по телефону и упомянула о мероприятии. Затем ей позвонили с закрытого номера. В семь часов соседка по общежитию встретила ее в коридоре – одетую и явно куда-то спешащую. В четверть восьмого свидетель видел ее в автобусе номер четыре, который двигался в сторону Дома радио. Этот факт заставил полицию задуматься, ибо автобус шел не к университету, а в противоположном направлении. Друзья, ждавшие ее на празднике, сообщили, что она так и не появилась. И никто понятия не имел, куда она могла ехать на автобусе номер четыре.