Страница 11 из 75
Если учесть, что на весну — лето 1918 г. приходится пик протестной активности рабочего класса, то в целом можно говорить, что в самых разнообразных выступлениях против советской власти в разные месяцы 1918 г. участвовало от 5 до 20 % рабочих по разным регионам страны или, если брать в абсолютных цифрах, 100–250 тыс. человек. Эти данные, конечно, ощутимо ниже, чем приводимые в меньшевистских и эсеровских источниках, но тоже достаточно показательны, тем более что нередко речь идет об активных элементах рабочего класса. Но вместе с тем протестного элемента в рабочей среде в 1918 г. было явно недостаточно, чтобы взорвать режим изнутри.
Коротко обобщая сказанное, обратим внимание на одно важное обстоятельство. Протестное движение мая — июня 1918 г. отличалось не только своим размахом, но и широким разнообразием форм. Это и бунтарские выступления, и погромы, и элементарные хищения, и письма в многочисленные официальные и полуофициальные инстанции, и захваты предприятий и складов, и хулиганское избиение представителей официальных структур, и стачки, носившие как экономический, так и политический характер. Некоторые массовые беспорядки и акции сопротивления носили локальный и кратковременный характер, другие, наоборот, вели к объединению рабочих нескольких предприятий и целых городов, растягиваясь на несколько дней, а то и недель. Разнообразие форм рабочего протеста в этот период свидетельствует о наличии в нем значительного элемента стихийности. Другое дело, что стихийным протестом рабочих пытались в своих целях воспользоваться самые разные организованные политические силы. Но их вмешательство отнюдь не отрицает способности рабочего класса к самостоятельным политическим действиям — осознанным или стихийным.
Рабочий протест и традиционные пролетарские организации
Развитие протестного движения рабочего класса в послеоктябрьский период, естественно, вело к его организационному оформлению. В центре рабочего движения и теперь оставались прежние, традиционные пролетарские объединения. Они были в центре и растущих протестных настроений в рабочей среде. С февраля 1917 г. в адрес традиционных рабочих организаций вдет постоянный поток писем от рабочих. После Октября он только усиливается. К советам, профсоюзам и другим рабочим организациям обращаются целые делегации и отдельные просители. К ним же обращены гневные требования рабочих. Традиционные пролетарские организации оказываются в противоречивой ситуации. Все их развитие в 1917 г. было связано с протестной энергией рабочего класса. И после прихода к власти большевиков часть рабочего активизма именно через них направлялась против прежних владельцев предприятий. Но теперь прежние рабочие объединения эволюционировали в сторону низовых структур государства. Это заставляло их служить не только целям "гражданской войны", но и "гражданского мира". В то же время теперь рабочие выступали не только против капиталистов, но и против Советского государства и его представителей. Как в этом случае должны были себя вести традиционные пролетарские организации? Полностью отдать инициативу уличной стихии? Или разрушать то самое государство, становлению которого ими было отдано столько ресурсов?
Дилемма, ставшая столь остро после Октября, осложнялась тем очевидным обстоятельством, что уже сам факт превращения традиционных организаций рабочего класса в низовое звено нового государства означал возможность и неизбежность поражения их всеми болезнями, присущими государству как особому общественному институту, будь то кумовство, коррупция или еще более глубокие язвы. В своих записках профсоюзный лидер с многолетним стажем, меньшевик Г.Б. Струмилло приводит один эпизод, который даже его заставил усомниться в жизнеспособности традиционных рабочих организаций в изменившейся ситуации. Объездив весь Урал, куда он выбрался из голодного Петрограда, Струмилло пришел к заключению, что в этом некогда цветущем центре российского профдвижения "профессиональные союзы были превращены просто в клубы бездельников, куда набилась всякая сволочь, которая не хотела работать, но во все вмешивалась, везде мешала и изо всех сил старалась показать, что она начальство и что — хочет казнит, хочет милует". И вот однажды он был вызван к начальнику депо, в котором устроился временно работать. "Входя в кабинет, — рассказывает он, — я увидел, что там стоят трое рабочих и о чем-то просят помощника. Как только я вошел, вошел и начальник депо, и тут разыгралась следующая сценка. Все трое обратились к нему с просьбой защитить их от профессионального союза, говоря, что им от него нет житья, что ничего не помогает, что председатель Гусев берет у них взятки и все же их донимает и штрафами, и арестами, обходит их квартиры, вмешивается в их личную жизнь, пристает к их женам, дочерям… Рассказывая это, один старик-рабочий тут же заплакал.
— Что вы скажете на это? — обратился начальник депо ко мне. Нужно сознаться, что я был ужасно смущен и потрясен всем слышанным. Но что я мог сказать, зная, что борьба с этим ни к чему не приведет, разве только к арестам протестантов? Он их отпустил, обещав переговорить с союзом, а меня он вызвал для того, чтоб показать мне иллюстрацию к тем разговорам, которые мы с ним вели, когда я в спорах с ним отстаивал необходимость профессионального движения и рабочих организаций. Меня это разозлило, и я ему заявил, что это еще больше меня убеждает в необходимости организаций и сплочения рабочих и что только тогда этого не будет. Но он все же видел, как это меня потрясло. Да и действительно положение было ужасное, когда рабочим приходилось искать защиты от своих же организаций у администрации".
Подобные эксцессы не были, конечно, повально распространенным явлением. Но и чем-то совсем уж исключительным их не назовешь. Еще до Октября рабочие подчас страдали от давления со стороны своих классовых организаций и стремились найти защиту у владельцев предприятий. После прихода большевиков к власти, когда рабочие организации почувствовали себя подлинными хозяевами на производстве, "недоразумения" такого рода участились. В начале 1918 г. они отмечены в городах Севера России, промышленного центра, Урала, Сибири. Чем дальше шел процесс бюрократизации Советского государства, тем шире становился разрыв между ним и его социальной базой — рабочим классом. Критикуя на одном из заводских собраний новое "пролетарское" руководство своего предприятия, работница ткацкой фабрики Раменского района Таптыгина, делегатка Всероссийского женского съезда, так передавала отношение рабочих к подобным явлениям: "Только те коммунисты, — говорила она, — которые живут с рабочими в спальных корпусах, а которые в особняки убежали, это не коммунисты. Это уже не коммунисты, которые пишут у себя: без доклада не входить". После Октября бюрократизм все больше начинает восприниматься рабочими не просто как какой-то "нарост на теле революции", а как злейший враг.
Превратившись в органы государства, существовавшие до Октября рабочие организации вынуждены были выполнять функции по нейтрализации если не протестного движения рабочих вообще, то наиболее резких его проявлений. Так, в начале июня Исполком Петросовета на совместном заседании с ЦИК и СНК Союза коммун Северной области постановил "принять самые энергичные меры по ликвидации всей погромной агитации". Тем самым погромы были приравнены ни много ни мало к контрреволюции. Аналогичной была позиция Железнодорожного районного совета г. Москвы. Район стал центром протестных настроений, и Совет постановил всеми силами государства препятствовать самодеятельным объединениям рабочих, выступающих против политики правящей коалиции большевиков и левых эсеров. Резко негативную позицию по отношению к любым формам протестного активизма проявляли Ярославский, Тульский, Ижевский, Боткинский, Калужский, Нижегородский и другие местные советы. Можно сказать, что весной — летом 1918 г. это была позиция большинства советов.