Борьба за Дарданеллы

Изнывая от жары, Гамильтон весь день оставался пленником своего острова, пока в 16.30 за ним не прибыл «Триад». Через полтора часа яхта пришвартовалась к «Четему» в заливе Сувла, и Гамильтон встретил ожидавших его де Робека, Кейса и Эспиналя. До конца дня были совершены немногие перемещения, но они в основном оставались повторением утренних событий, дальнейшая перетасовка частей по истоптанной земле, в которой все они очутились с первого же момента высадки. Гамильтону хватило несколько минут, чтобы оценить контуры ужасной истории, а потом он прыгнул в моторную лодку вместе с Роджером Кейсом и Эспиналем и направился через залив к «Джонквилу».

А в это время Стопфорд в первый раз ступил на берег. Он намеревался в 17.00 посетить Хаммерсли на побережье, но был немного встревожен посещением его Эспиналем и явным бризом нетерпения, дувшим из штаба, а потому он перевел свое время на час вперед. Прибыв на берег, он узнал, что Хаммерсли там не было, но офицеры дивизии заверили его, что успешно подготовлен план атаки на следующий день. Довольный этим, генерал вернулся на «Джонквил». Но там его ждало еще одно сообщение из штаба. Над полуостровом летали с разведывательными заданиями самолеты, и они доложили, что по-прежнему не видно признаков присутствия врага на Текке-Тепе. С другой стороны, подкрепления в огромных количествах движутся с Булаира и явно направляются в сторону залива Сувла. Стопфорд послал еще сигнал на берег, приказывая начать общее наступление на холмы, но оставил на усмотрение Хаммерсли время этого начала. Едва он успел закончить это, как прибыл Гамильтон. Их разговор балансировал на тонком лезвии вежливости и был очень короток. Где войска, спросил Гамильтон, и почему они не на холмах? Солдаты измотаны, ответил Стопфорд. Они нуждаются в артиллерийской поддержке. После ночного отдыха они утром пойдут в атаку. Почему не ночью? Тут Хаммерсли был вообще против ночной атаки.

«Мы должны занять высоты сейчас же, — настаивал Гамильтон. — Совершенно необходимо взять Исмаил-Оглу-Тепе и Текке-Тепе сейчас». Но это было настояние впустую, спор, не имевший смысла в этом странном штабе посреди моря. Смысл был бы, если бы спор происходил до высадки, если бы Гамильтон вдолбил своим генералам, бригадирам и полковникам, что перед ними стоит лишь одна задача: пробиться в глубь полуострова. Но тогда он не настаивал на своем и отдал принятие решений на откуп Стопфорду, а по прошествии двух дней его план превратился в слабую надежду, висящую в воздухе. Полковники объявили бригадирам, что те могут не наступать, бригадиры передали это в дивизии, а теперь он говорил с усталым генералом, который все это предвидел с самого начала. Стопфорд знал заранее, что этот план не сработает: нужны орудия.

Гамильтон коротко бросил, что сам поедет на берег и поговорит с Хаммерсли и бригадирами.

«Стопфорд согласился, — писал Гамильтон в ту ночь в своем дневнике. — Ничего, сказал он, не понравится ему больше, чем если бы я преуспел там, где он потерпел неудачу. И он попросил меня освободить его от необходимости сопровождать меня. Он неважно себя чувствовал. Он только что вернулся с берега и хотел дать ноге отдохнуть. Он указал, где находится штаб Хаммерсли (примерно в 400 метрах), и сказал, что Хаммерсли проводит меня в бригады.

И я поспешно спустися по лестнице с «Джонквила», рухнул в моторную лодку Роджера Кейса, и с ним и Эспиналем мы просто пронеслись пулей по заливу к Лала-Баба. Была дорога каждая секунда. На «Джонквиле» я не пробыл и пяти минут, а еще через две я был у Хаммерсли.

Под невысокими скалами со стороны моря была небольшая площадка в форме полумесяца размерами 100 на 40 метров. На северном конце полумесяца находился Хаммерсли. По моей просьбе ввести меня в курс дела он рассказал мне во многом то же самое, что и Стопфорд».

Таким образом, разгорелся старый спор. Хаммерсли заявлял, что они не могут наступать до восьми утра следующего дня. Но завтра будет слишком поздно, возражал Гамильтон, неужели нет войск, готовых наступать? От них требуется пройти две с половиной мили, и перед ними нет турок. Нет, отвечал Хаммерсли, готовых войск нет, разве, может быть, 32-я бригада. «Так прикажите им, — попросил Гамильтон, — немедленно продвинуться и окопаться на гребне хребта».

Было 18.30 вечера 8 августа, и время, имевшееся до подхода неприятельских подкреплений, давно истекло. И все же, как ни удивительно, все еще не было признаков каких-либо вражеских частей, накапливающихся на высотах. Еще оставалось девять часов темноты, предстояла гонка на время, но наверняка у 32-й бригады его было достаточно, чтобы собраться и пройти две с половиной мили до вершины Текке-Тепе. Было бы достаточно разместить там до рассвета даже один батальон. Остальная часть дивизии могла подойти позже.

Гамильтон вернулся на «Триад». Он не связывался со Стопфордом, и никто не побеспокоился сообщить в штаб корпуса на «Джонквил», что по приказу главнокомандующего план изменен, и войскам надлежало выступать.

В полночь Гамильтон вышел на палубу. Ночь, уже третья ночь на берегу Сувлы, была абсолютно безмолвной. Сейчас где-то там, в горах, солдаты ползут сквозь кустарник.

Глава 14

В АНЗАК 6 августа не было путаницы в плане. Командиры точно знали, что им предстояло сделать. После полудня австралийцам надлежало атаковать Лоун-Пайн на юге плацдарма, чтобы создать у турок впечатление, что наступление идет в этом направлении, а потом, после прихода ночи, основная часть войск Бёдвуда должна пройти оврагами к Сари-Баир. Авторы плана надеялись к утру взять гребень хребта.

Атака на Лоун-Пайн была особенно отчаянным предприятием, поскольку должна была состояться при полном свете дня и на узком фронте в 200 метров, где турки могли сконцентрировать свой огонь. И все же солдаты верили в этот план. Они так в него верили и так рвались в бой, что в тыловых траншеях пришлось поставить охрану, чтобы предотвратить участие в атаке солдат, которым это было не положено. Это оказалось разумной мерой предосторожности, потому что, когда начался бой, вспыхнуло неистовство, недалекое от сумасшествия, и солдаты предлагали по пять фунтов и более за право быть в передовой линии.

За полуденные часы солдаты, входящие в первую атакующую волну, тихо заполнили тайный подземный туннель, который был прокопан на 50 метров впереди линии фронта и параллельно ей через нейтральную землю. Был высыпан песок из мешков, прикрывавших отверстия, из которых должны были появиться солдаты. И они лежали в ожидании в темноте и страшной жаре, пока над их головами бушевала артиллерийская канонада. В 17.30 вдоль линии прозвучали свистки к атаке. Это было самое странное из всех сражений. Посреди дня солдаты вдруг появлялись из-под земли, другие выскакивали из траншей позади первых, и все они с криками и воплями устремлялись к кустарнику. Им надо было пробежать около сотни метров, и когда они добежали до турецких окопов, то увидели, что окопы сверху были накрыты тяжелыми сосновыми бревнами. Некоторые солдаты бросали винтовки и начинали руками растаскивать в стороны эти бревна. Другие просто стреляли сквозь щели в находившихся внизу турок, третьи мчались к открытым соединительным ходам и оттуда заходили противнику в тыл. В полутьме под сосновыми бревнами было невозможно развернуться для стрельбы. Обе стороны сражались штыками, а иногда вообще без всякого оружия, нанося удары кулаками и катаясь по земле, пытаясь руками задушить противника.

Хотя в последующие годы сражение при Лоун-Пайн было всесторонне описано (атаки и контратаки в течение дня и ночи шли одна за другой всю неделю), невозможно понять до конца, что же там произошло. Все растворяется в запутанном ощущении мятежа, жестокой уличной драки на задворках, и напрашивается сравнение с переполошившимся муравейником. То же самое беспорядочное движение взад-вперед, резкие рывки, толчки и внешнее отсутствие всякого смысла, кроме того, который состоял в идее взаимного уничтожения. Это был тот вид боя, который генерал Стопфорд едва бы смог понять.