Полукороль

Он пожал плечами.

– Ненавижу рыбу.

– Тот, кто морил нас голодом, теперь нас кормит, – сказал Ральф. – Кто сказал, что справедливости нет? – Он достал несколько печенек, далеко не в лучшем состоянии – если оно у них вообще когда-нибудь было. Сумаэль присоединилась с двумя засохшими буханками хлеба.

Ярви мог лишь развести пустыми руками и попытаться улыбнуться.

– Я унижен… вашим великодушием?..

Анкран мягко потер скрюченный нос.

– Вид твоего унижения греет меня совсем немного. Что насчет вас двоих?

Джод пожал плечами.

– У меня было немного времени на подготовку.

Ничто поднял меч.

– Я принес меч.

Все они оценили свои скудные припасы, которых вряд ли хватило бы и на одну нормальную трапезу для шестерых.

– Полагаю, я побуду мамочкой, – сказала Сумаэль.

Пока она отделяла шесть ужасно равных и крайне маленьких кусков хлеба, Ярви сидел и пускал слюни, как собаки его отца, когда ждали объедков. Ральф заглотил свою долю за два укуса, а потом смотрел, как Анкран пережевывает каждую крошку по сотне раз с закрытыми от удовольствия глазами.

– И это все, что мы поедим?

Сумаэль снова завернула драгоценный сверток, плотно сжала зубы и без разговоров засунула сверток под рубашку.

– Я скучаю по Триггу, – угрюмо сказал Ральф.

Из Сумаэль получился бы прекрасный министр. Она довольно ясно соображала, когда на пути с корабля прихватила две пустые бутылки из-под вина Шадикширрам. Теперь они наполняли их снегом и по очереди несли в одежде. Вскоре Ярви понял, что нужно глотать понемногу, поскольку раздеваться, чтобы пописать на этом холоде, было сродни подвигу, который заслуживал ворчливые поздравления от остальных. И они были тем искреннее, что каждый знал: рано или поздно им всем придется познакомить свой срам с обжигающим ветром.

 Дни были короткими, хотя ощущались, как месяц мучений. А вечером небеса пылали звездами, блистающими воронками и горящими тропинками, яркими, как глаза богов. Сумаэль показывала на странные созвездия, и для каждого у нее было название – Лысый Ткач, Окольный Путь, Входящий-со-Стуком, Едок Снов. И когда она говорила, пуская пар во тьму, она улыбалась, и в ее голосе было счастье, которого Ярви никогда в нем не слышал, и от этого он тоже улыбался.

– Сколько еще шагать до Ванстерланда? – спросил он.

– Сколько-то. – Она обернулась на горизонт, счастье быстро погасло, и она ускорила шаг.

Он с трудом тащился за ней.

– Я тебя не поблагодарил.

– Поблагодаришь, когда мы не станем парочкой замороженных трупов.

– Раз уж у меня, возможно, не будет шанса… спасибо. Ты могла дать Триггу меня убить.

– Если б у меня было время подумать, так бы и сделала.

Вряд ли он мог ее винить. Ярви подумал, что он бы сделал, если бы Тригг душил ее, и ответ ему не понравился.

– Тогда я рад, что ты не подумала.

Некоторое время был слышен лишь скрип их сапог по снегу. Потом он увидел, как она через плечо хмуро смотрит на него и вдаль.

– Как и я.

На второй день они шутили, чтобы поддержать свой дух.

– Анкран, ты снова зажал продукты! Передай жаркое из свинины! – И они заржали.

– Давайте наперегонки до Вульсгарда! Кто последний пройдет через ворота, будет продан за кружку эля! – Все захихикали.

– Надеюсь, Шадикширрам притащит вина, когда придет за нами. – На этот раз улыбок было немного.

Когда на рассвете третьего дня – если можно было назвать этот жидкий сумрак рассветом – они выползли из-под своего жалкого тента, все были в дурном настроении.

– Мне плевать на этого старого растяпу впереди, – хрипел Ничто, после того, как в третий раз наступил на пятку Ральфу.

– Меня смущает меч безумца за моей спиной, – бросил Ральф через плечо.

– Если хочешь, могу устроить, чтоб он торчал у тебя из спины.

– Вас разделяют столько лет, и все равно ведете себя как дети, – встрял между ними Ярви. – Надо помогать друг другу, или зима убьет нас всех.

Он услышал, как Сумаэль впереди тихо сказала:

– Скорее всего, она убьет нас в любом случае.

С этим он не стал спорить.

На четвертый день они шли в тишине, и ледяной туман саваном укрывал белую землю. Лишь изредка раздавалось ворчание, когда кто-то спотыкался. Лишь ворчание, когда другой помогал ему подняться. Шесть молчаливых фигур в огромной пустоте, в огромном и холодном пустом пространстве. Каждый с трудом брел под своим собственным грузом холодного страдания. Каждый в своем натирающем рабском ошейнике с тяжелой цепью. Каждый со своей болью, голодом и страхом.

Сначала Ярви думал о людях, утонувших на корабле. Сколько человек умерло? Трещали доски, и заливалось море. Для того чтобы он мог спастись? Рабы тянули свои цепи ради последнего глотка воздуха, прежде чем Мать Море утаскивала их ниже и ниже, и ниже.

Но его мать всегда говорила: не стоит волноваться о том, что уже сделано. Волноваться надо о том, что будет.

Только ничего не менялось, и вина за прошлое, и беспокойство о будущем стали исчезать, оставляя лишь дразнящие воспоминания о еде. Четыре дюжины свиней, которых зажарили во время визита Верховного Короля. Так много для такого маленького седоволосого человека и его министра с жесткими глазами. Торжество, когда его брат прошел испытание воина. Ярви оставалось тогда лишь праздновать, зная, что сам он это испытание никогда не пройдет. Берег накануне его злосчастного набега; мужчины, готовящие еду, которая может быть их последней; мясо, вертящееся над сотней костров; жар такой, словно касается лица; кольцо жадных ухмылок, освещенных огнем, капающий жир и хрустящая чернеющая…

– Свобода! – взревел Ральф, широко распахивая руки, словно чтобы охватить весь необъятный простор пустой белизны. – Свобода замерзнуть, где пожелаешь! Свобода сдохнуть от голода, где захочешь! Свобода идти, пока не упадешь!

Его голос быстро затих в холодном воздухе.

– Закончил? – спросил Ничто.

Ральф опустил руки.

– Ага. – И они побрели дальше.

Не мысль о матери заставляла Ярви делать один тяжелый шаг за другим, с болью проходить одно расстояние за другим, вставать после леденящего падения, ступать в следы остальных. Не мысль о суженой, или о мертвом отце, или даже о стуле перед камином Матери Гандринг. Это была мысль об Одеме, который улыбался, держа руку на плече Ярви. Об Одеме, который обещал быть его напарником. Об Одеме, который спрашивал мягко, как весенний дождь, должен ли калека быть королем Гетланда.

– Я думаю, нет, – рычал Ярви, выдыхая пар через треснувшие губы. – Думаю, нет… Думаю, нет.

С каждым мучительным шагом Гетланд постепенно придвигался ближе.

На пятый день было ясно, хрустела ледяная корочка, небо было ослепляющее голубым, и Ярви казалось, что он может видеть почти всю дорогу до самого моря – полоски черного и белого далеко на горизонте черно-белой земли.

– Неплохо продвигаемся, – сказал он. – Ты должна признать.

Сумаэль, защищая глаза от света, хмуро смотрела на запад. Она не собиралась ничего признавать.

– Нам повезло с погодой.

– Не чувствую себя счастливчиком, – пробормотал Ральф, обнимая себя. – Джод, а ты чувствуешь себя счастливчиком?

– Я чувствую холод, – сказал Джод, потирая порозовевшие мочки ушей.

Сумаэль покачала головой, глядя в небо, которое, за исключением синяка далеко на севере, выглядело необычно чистым.

– Может вечером, может завтра, но вы узнаете, что значит неудачная погода. Приближается буря.

Ральф покосился.

– Ты уверена?

– Я не учу тебя храпеть, не так ли? Не учи меня быть штурманом.

Ральф посмотрел на Ярви и пожал плечами. Но еще до темноты она, как обычно, оказалась права. Тот синяк на небе рос, набухал, темнел и окрашивался в странные цвета.

– Боги сердятся, – пробормотал Ничто, хмуро глядя вверх.

– А когда они не сердятся? – сказал Ярви.

Снег повалил гигантскими хлопьями, застилал все и кружился вихрями. Ветер дул резкими порывами, бил со всех сторон сразу, толкал их влево и вправо. Ярви упал, а когда встал, не смог увидеть остальных. Он в панике пошел на ощупь и ткнулся прямо в спину Джода.