Часовые неба

Могильного вызвали в парткабинет. Высокий, плотный, уверенный в себе, он сел против Подпорина.

— Расскажи, что и как, — попросил секретарь.

— Что тут рассказывать? Мне запланирован один полет, да и тот на «спарке», с инструктором. Здоровьем меня, сами знаете, бог не обидел. Вот я и посчитал, что не обязательно отдыхать. Что со мной могло случиться?

Не понравилось Подпорину, как говорил Могильный. Может быть, с ним и действительно ничего не случилось бы: летчик он сильный, летает в любых метеорологических условиях. Но переоценивать свои возможности никогда не следует, тем более, что случаются и у Могильного промахи. Взять прошлый раз: расчет на посадку сделал небрежно.

Нет, видно, не прочувствовал свою вину капитан.

— Придется тебе, капитан, отчитываться перед партийным комитетом, — сказал секретарь.

— В чем? Почему?

— Потому, что оказался нарушителем дисциплины. А сейчас подготовь объяснительную записку.

Подпорин знал: Могильный — гордый парень. Может быть, гордость не позволяет ему сказать то, что нужно? Пусть напишет объяснение…

На листе бумаги капитан написал мелким небрежным почерком: «20 января 1961 года, накануне ночных полетов, я убыл в город в пошивочную мастерскую военторга, чем нарушил режим предполетного отдыха».

Он подумал минуту и, видимо решив, что такое признание сделает его в глазах товарищей неправым, раскаявшимся, приписал: «Считаю, что для одного запланированного полета на «спарке» отдых можно несколько сократить».

Подпорин прочитал написанное, слегка поморщился. Не такую записку он хотел получить от капитана Могильного.

— Что же, продолжим разговор завтра.

…На заседании партийного комитета речь шла о состоянии партийного руководства в части.

Потом из коридора позвали Могильного, попросили его рассказать о своем проступке.

Он рассказал.

Заместитель командира полка по политической части майор Никифоров спросил, нахмурив черные брови:

— И часто вы нарушаете режим отдыха? Могильный понял, что не найдет себе заступников.

— Нет, это был первый проступок, — сказал капитан и опустил глаза.

— А вы подумали, к чему может привести подобное нарушение?

Тут нечего было думать. Много раз говорилось об этом в полку: и на собраниях, и на предварительных подготовках. В авиации был зафиксирован не один случай, когда нарушение предполетного режима приводило к авариям самолетов, увечьям летчиков, а иногда к катастрофе.

Летчик молчал. Никифоров повторил вопрос.

— Я надеялся на свое здоровье, — сказал Могильный. Аргумент был не очень убедительный, но другого у летчика не было.

Затем выступили члены партийного комитета. Они резко осудили поступок Могильного.

— Считаю, что мы правильно поступили, отстранив Могильного от полетов, — сказал оставшийся за командира полка подполковник Соколов. — Сейчас, я думаю, он понял свою ошибку и предлагаю ограничиться вызовом товарища Могильного на партийный комитет.

Могильный ушел. По поведению, по осанке нетрудно было понять, что капитан прочувствовал свой поступок. Товарищи сумели пронять его.

Тут же на парткоме майору Бахтадзе поручили побеседовать с летным составом на тему «Режим предполетного отдыха — залог безаварийной летной работы».

Майор Бахтадзе, как известно, не откладывает дело в долгий ящик: пришел на аэродром, собрал летчиков и рассказал, каким должен быть их режим перед полетами.

ВО ВЗАИМОДЕЙСТВИИ С РАКЕТЧИКАМИ

Цель шла на большой высоте. Летчик капитан Веряскин, посланный наперехват, уже достиг стратосферы, но до сближения было еще далеко.

С КП передали по радио, чтобы перехватчик развернулся с креном десять до курса триста пятьдесят и увеличил скорость.

Над головой было темное, бездонное небо, а где-то внизу, в далекой глубине, плыли белые облака.

Велико воздушное пространство страны, нелегко обнаружить в нем цель. Но нет в небе такой зоны, которая не просматривалась бы советскими радарами с земли.

Веряскин знал это, он не сомневался, что его наведут на цель, и все-таки волновался. Может быть, потому, что шли летно-тактические учения и он выполнял перехват контрольной цели. Летчик понимал: оттого, как он справится с заданием, командование соединения будет судить о боеготовности всего полка.

Тема учений на этот раз была сформулирована так: «Боевые действия истребителей во взаимодействии с зенитчиками по отражению налетов авиации противника днем и ночью на всех высотах».

Молодой коммунист Веряскин хорошо помнил выступления коммунистов на партийном собрании, посвященном учениям. Там и он дал обязательство продемонстрировать во время учений высокое боевое мастерство. Теперь настало время претворить слова в дело.

Монотонно гудели двигатели в тысячи лошадиных сил. И все эти силы были подчинены летчику. Это было приятно сознавать.

Одним коротким движением руки, которая уверенно лежала на секторе газа, он мог пускать эти силы в работу, мог сдерживать их напор, а мог и совсем остановить. Но сейчас летчику недоставало мощности, получаемой от двигателей. Веряскин включил форсаж — новый, неиспользованный еще резерв сил. Самолет увеличил скорость. Он летел, как пуля. С острых стреловидных плоскостей срывались белые струйки воздуха. Летчик почувствовал, как изменилась нагрузка на ручку управления, — знакомое явление при подходе к сверхзвуковой скорости. Стрелки приборов слегка подергивались.

Через мгновение Веряскину показалось, что самолет замедлил движение, но стрелка указателя скорости продолжала плавно двигаться по циферблату к большим цифрам. Стрелка указателя числа М, показывающая скорость полета по сравнению со скоростью распространения звука, подходила к единице, а через несколько мгновений перескочила ее. И вдруг самолет словно вырвался из густой невидимой массы, которая сдерживала его полет. Приборы успокоились. Самолет пробил звуковой барьер и продолжал набирать скорость. Через минуту она достигла заданной с командного пункта.

Обветренное лицо летчика с упрямой морщиной на переносице расплылось в довольной улыбке.

— Впереди цель, — послышался в наушниках голос штурмана наведения. Но летчик уже обнаружил цель, видел то, чего не могли увидеть операторы на своих экранах.

Цель состояла из двух скоростных бомбардировщиков, идущих близко один от другого. Там, на земле, за сотни километров отсюда, на индикаторе кругового обзора они казались одной маленькой серебристой точкой.

Улыбка слетела с лица летчика, широкие, выгоревшие на солнце брови сошлись в одну черту. Голубые глаза сузились в напряженной настороженности. О своих наблюдениях Веряскин немедленно доложил на КП. Он еще не успел передать характеристику цели, когда она разделилась. Один самолет сделал крен и с резким снижением пошел в сторону важного стратегического объекта. Он словно проваливался в бездонную пропасть.

Раздумывать было некогда. Каждая секунда промедления была наруку противнику, который продолжал углубляться в наш тыл.

— Атакую! — передал Веряскин на КП. Теперь все свое внимание он сосредоточил на прицеле, на искусственном изображении цели. Через несколько секунд летчик доложил:

— Атаку выполнил! Самолет сбит. Вторая цель применила помехи. Потерял ее из виду.

Случись все это несколько лет назад, противник, возможно, проскочил бы через район, охраняемый перехватчиками. Возможно, он подошел бы к важному стратегическому объекту и сбросил бы на него атомную или водородную бомбу, равную по силе всем взрывчатым веществам, которые были сброшены на фашистскую Германию за годы второй мировой войны…

Именно так представляют себе агрессоры тактику новой войны: использовать тысячи сверхдальних бомбардировщиков, среди которых будут и самолеты — носители ядерных бомб большой разрушительной силы.

Вот почему теперь перед войсками ПВО стоит задача — не допустить в наше небо ни один самолет врага. И это под силу нашим войскам, оснащенным новейшими видами оружия.