Гитлер

Мирные переговоры с большевиками относительно подписания Брест-Литовского договора, прошедшие в феврале – марте 1918 года, стали результатом сделки между сторонниками «мировой политики» (в частности, представителем министерства иностранных дел фон Кюльманом и представителем армии генералом Максом Хоффманом) и защитниками идеи «жизненного пространства». Первые надеялись прийти к соглашению с большевиками и украинцами. Поскольку Рада (новое украинское правительство) оказалась не в состоянии обеспечить страну сырьевыми ресурсами, de facto управление попало в руки немецкой армии, действовавшей через посредство немецких промышленников, – впрочем, с сомнительным успехом. Именно в это время Людендорф выступил с планами колонизации всей территории Украины вплоть до Закавказья. Хотя в результате перемирия 1918 года и революционных движений в Германии сложилась новая обстановка, это не оказало глубокого воздействия на структурные основы империалистической идеологии. Обе тенденции продолжали сосуществовать, хотя теория «жизненного пространства» подверглась – во всяком случае, на некоторое время – определенной дискредитации по причине ее связи со сторонниками тотальной победы. В годы Веймарской республики снова всплыли идеи «мировой политики», хотя и в видоизмененной форме.

Таким образом, рейх в годы правления Вильгельма представлял собой настоящую оранжерею для взращивания националистических, расистских и империалистических идей, обретавших все большую вирулентность. В их распространении принимали широкое участие политики, экономисты, представители университетов; они пользовались поддержкой национальных ассоциаций, стремившихся найти решение наиболее острых проблем, стоявших перед расколотым обществом.

Еще более значимую роль сыграло распространение этих идей посредством бесчисленных книг и брошюр, публиковавшихся в это время. Многие немцы, пропустив их через себя, сроднились с ними, – в результате идеи утратили способность шокировать и превратились в нечто банальное. Поэтому можно утверждать, что в основу злокачественной эволюции, по пути которой предстояло пойти Германии, легла не столько теория «особого пути», сколько особая политическая культура, пропитанная духом самобытности и желания стать в стороне от всего, что происходило с другими западноевропейскими народами. Около 1914 года всю Германию охватило влечение к достижению «профашистского консенсуса», хотя на том этапе оно носило в значительной степени вербальный характер.

Взлету этноцентризма немало способствовал и характер Вильгельма II, человека нерешительного и склонного к гигантомании, а также слабость правительств и неопытность политических деятелей. Атмосфера националистической истерии сделалась откровенно опасной, когда ее взяла на вооружение военщина, имевшая непосредственный доступ к трону. Влияние военных особенно заметно проявилось во время кризисов – июльского 1914-го и 1917 года, однако, что не менее важно, оно оказало воздействие на коллективное мышление народа: не только в смысле роста престижа военной профессии, но и в смысле отношения к войне, которую многие немцы стали считать «высшим критерием для оценки человеческого характера и жизненной силы нации». В конечном итоге, в результате совместного воздействия последствий Великой войны и революций, а также отдельных личностей, таких как Муссолини и Гитлер, весь этот сплав идеологий и политических сил преобразовался в нечто новое – фашизм и национал-социализм.

Глава третья

Гитлер-солдат

«Война 1914 года, Бог свидетель, не была навязана массам, но, напротив, была желанна всему народу», – пишет Гитлер. Воодушевление, с которым вся Европа в 1914 году якобы ждала войны, – один из тех мифов, что трудно поддаются разоблачению. Скрупулезное исследование Жан-Жака Беккера показало, что во Франции патриотический угар затронул меньшинство населения. Основная масса народа сохраняла трезвость ума, вместе с тем готовая отразить нападение, которое, в отличие от 1870 года, казалось бессмысленным. Даже идея возврата Эльзаса и Лотарингии, судя по всему, приказала долго жить – жители этих областей более или менее смирились со своей судьбой. Разумеется, патриотические манифестации имели место, но они проходили чаще в городах, чем в деревне. Все поголовно хранили убеждение, что война будет короткой, и солдаты уходили на нее с песнями и цветами.

В силу отсутствия аналогичного исследования настроений, царивших в Германии, приходится довольствоваться отдельными документами и свидетельствами, благо их предостаточно. Из их анализа вытекает, что в предвоенной Германии многие воспринимали войну как «освобождение», поскольку «подавляющее большинство населения устало от вечной угрозы». Немцы на короткий миг сумели забыть о раздиравших их противоречиях, особенно после того, как кайзер заявил: «Знать не знаю никаких партий; я знаю лишь немцев». Это в какой-то мере соответствовало «священному союзу» французов и вело к социальному согласию. Но даже если призыв к героизму и патриотизму вовсю пропагандировался через школы, даже если широчайшее распространение получило понятие «свежей и радостной войны», предложенное в 1859 году историком Генрихом Лео, даже если пацифизм оказался не в чести, все же представляется маловероятным, чтобы немецкий рабочий или крестьянин отправился на войну с легким сердцем. Другое дело, что власти не пожалели усилий для организации торжества лозунга «Да здравствует патриотизм!», умело поддержанного прессой, выступлениями политиков и организованными демонстрациями. «Промывание мозгов» имело четкую цель: указать каждому на его долг в дни, когда под вопросом стоит «существование или гибель немецкой нации». И любовь к родине возобладала над всеми прочими побуждениями, в том числе над рабочей солидарностью.

«Мы покинули студенческие аудитории, школьные скамьи или свой хлев, и нескольких недель обучения хватило, чтобы сплавить нас в единый организм, горящий воодушевлением. Выросшие в эпоху безопасности, мы испытывали тоску по необычайному, стремились к большой опасности. Война пьянила нас. Мы уходили, осыпанные цветами, захмелев от запаха роз и крови. Мы не сомневались, что война даст нам все – величие, силу, весомость. Она представлялась нам мужским делом – веселые перестрелки в лугах, орошающие цветущие травы кровавой росой. Разве есть в мире смерть прекраснее! Главное – не остаться дома, присоединиться к этому сообществу». Этот отрывок из «Военного дневника» Юнгера хорошо передает тот дух, в который погрузился Адольф Гитлер, дух, заставивший его пасть на колени, от всего сердца благодаря небеса за «счастье жить в подобную эпоху». Он не горел желанием сражаться за Габсбургов, но был готов «в любую минуту умереть за народ и олицетворявшую его империю».

Один из «впавших в раж волонтеров», Гитлер, живший в Мюнхене, на Шлайшаймерштрассе, обратился в ближайшую военную часть – 2-й баварский пехотный полк. По правилам его должны были выслать на родину, но в царившем тогда восторженном беспорядке никто даже не спросил его о гражданстве. Несколькими днями позже Гитлер уже очутился на сборном пункте, откуда отправился в 16-й резервный полк, только что созданный под командованием полковника Юлиуса Листа. Его назначили в 1-ю роту 1-го батальона, которой командовал майор в отставке фон Цех ауф Нойхофен; командиром роты, расквартированной на Тюркенштрассе, стал капитан Пфлаумер. Полк принес присягу королю Баварии Людовику III, и, если верить Эрнсту Шмидту, одному из сослуживцев Гитлера, последнему пришлось также присягнуть Вильгельму II и Францу Иосифу. По слухам, единственной его реакцией на эти два торжественных события стали слова о том, что он никогда не забудет этот день, потому что солдатам выдали по двойной порции жареной свинины с картофельным салатом…

10 октября 16-й пехотный полк покинул Мюнхен и направился для учебы в Лехфельд. Новобранцев подвергли жестокой муштре, которую десять дней спустя, перед отправкой на фронт, Гитлер описал в послании фрау Попп. Между тем план Шлиффена, согласно которому французская армия должна была оказаться вне зоны боев, рухнул. Случилось «чудо на Марне», и началась битва за Фландрию. Отправляясь на фронт, Гитлер впервые увидел Рейн, который следовало «оборонять от алчности векового врага».