Бумбараш

— О-о! — застонала Серафима, — Гаврила тебя! Он! О, боже мой! Что теперь будет!

— Я к вам претензий не имею! — сказал Бумбараш, прикладывая к синяку половинку подковы, найденную у плетня. — Живите, пользуйтесь… Я уйду!.. Только бы сейчас отлежаться где-нибудь…

Серафима не стояла на месте. Моталась между Бумбарашем и хатой. Послышался лай собак, и она оттолкнула его от крыльца.

— На сеновал иди, я тебе сейчас рядно кину!

— Кто спросит — ушел в Россошанск к родичу!

— Я-то что? — сказала Серафима вслед Бумбарашу. — Лишь бы Иртышка не разболтал.

С этого вечера Бумбараш переселился на сеновал. Осторожно выглядывал на улицу, от нечего делать вырезал узоры на влажной свежесорванной кленовой ветке. А когда поднимал голову, то всякий раз видел в щель крыши над собой спелое-переспелое, налитое соком розовобокое яблоко, освещенное блеклым светом полной луны.

Яблоко влекло к себе, и время от времени Бумбараш высовывал из крышной прорехи руку. Но дотянуться не мог: то чьи-то голоса послышатся, то собаки спугнут лаем…

На следующее утро Бумбараша разбудил шум голосов. Стараясь не шелестеть сеном, он пробрался к щели в стене сеновала и выглянул на улицу.

На холм, что посреди села, бандиты согнали мужиков. Раздели их до пояса, оттеснили в сторону ревущих баб и детей. К мужикам по очереди подходил Гаврила с плеткой, ощупывал затылок, лоб под чубом…

Послышались поблизости опасные шорохи — Бумбараш нырнул в сено, зарылся, притаился.

— Это я, Иртыш, не бойся! — прошептал племянник. Обеими руками он натягивал на колени рубаху, был смущен, стеснялся.

— Ты чего? — спросил Бумбараш, пятерней вычесывая из волос сено.

— Да это так… Мать штаны реквизировала, — ответил Иртыш.

— А зачем?

— Да, говорит, буду бегать, скажу, где ты… — ответил Иртыш, устраиваясь рядышком.

Бумбараш кивнул в сторону холма.

— А чего там Гаврила делает?

— Да Гаврила согнал стариков, мужчин, и шишку какую-то или синяк ищет, — рассказывает Иртыш. — Говорит, найду — убью!..

— Ну и что? — Бумбараш почесал огромный синяк под глазом.

— Пока не нашел, — с улыбкой ответил Иртыш, рассматривая его синяк.

На четвереньках, по-собачьи, Бумбараш подобрался к щели и стал смотреть на улицу.

Гаврила махнул наганом — и бандиты отпустили мужиков. К ним кинулись бабы, обрадованно зашумели.

А бандиты стали заходить во дворы.

— По домам пошли, — прошептал Иртыш. Бумбараш глянул — он замолчал.

В щель видно, как Гаврила, держа наготове наган, подошел к Серафиме и стал ее о чем-то спрашивать. Она божилась, крестилась, звала в свидетели вселенную. Гаврила озадаченно огляделся по сторонам.

Задержал взгляд на сеновале. Потом кивком головы послал туда молодого бандита с обрезом.

Бандит попался не дурак. Своя шкура была ему дорога. С опаской заглянул он на сеновал, но ворошить сено то ли не захотел, то ли побоялся… Да еще голос Гаврилы торопил:

— Ну, что там?

— Нет никого! — пятясь к выходу, ответил бандит. — Что он — дурной, что ли?

— Ну, тогда валяй обратно! — позвал его Гаврила.

Молодой бандит еще не дошел до Гаврилы, а Бумбараш и Иртыш выбрались из сена и прилепились к щелям.

Через село проезжала другая — даже Гавриле незнакомая — банда. С полсотни конников, между ними — лакированное ландо с экстравагантной молодой женщиной. Бандит-денщик услужливо оберегал от загара бледный цвет ее лица, держа над головой своей атаманши зонт; рядом с ними виднелся граммофон с пестро раскрашенной трубой.

Гаврила загляделся на бандитку. Банда уже скрылась из виду, а он все еще стоял на пыльном шляху, с глупой восторженной улыбкой вслушиваясь в затихающий вдали стук копыт и колес.

Бумбараш закуривает. Иртыш дует на его спинку.

— Мамка передавала, что Варька Гаврилина застерегла…

— Чего-чего? — не понял Бумбараш.

— Чтоб не курил, а то дым видно, — сказал Иртыш.

— Э-э, не кури, не дыши, не живи! — пробормотал Бумбараш. — Уйду этой ночью.

— А меня возьмешь?

— Э-э, без штанов нельзя, — улыбнулся Бумбараш.

— Штаны будут, — твердо заявил Иртыш.

Бумбараш поглядел в щель, ничего интересного не увидел, спросил:

— А что это за дамочка была с граммофоном?

— Та она ж атаман банды! Говорят — внучка Степана Разина, не по-нашему говорит… Не то Сонька по имени, не то… забыл!..

— Ладно, — сказал Бумбараш, — попить чего-нибудь тащи.

Натягивая на колени рубашку, Иртыш уползает. А Бумбараш снова натыкается взглядом на то самое яблоко — над крышей сеновала.

— Э-эх! — шепчет он и тянется через щель к яблоку. Не дотянулся, свалился в сено… Усаживается, поглядывает на яблоко и вдруг начинает петь:

Опять перед глазами яблоко!

Чуть отодвинув занавеску, Варвара поглядывает на колодец. Ждет. С коромыслом выходит из своего двора Серафима…

Варвара кинулась в глубь хаты. На инкрустированном бюро стояли оцинкованные ведра. Варвара схватила их и выбежала на улицу.

Из своей щели Бумбараш увидел ее. Почему-то она потопталась у своей калитки с пустыми новыми ведрами, но к колодцу не пошла, вернулась домой.

Тогда Бумбараш посмотрел на свою хату. Серафима стояла с коромыслом у плетня. К ней подходил Яшка Курнаков. Серафима заприметила его издали и передумала идти к колодцу.

Не успел Яшка рта открыть, как она ответила сердито и громко — чтоб и соседи услышали:

— Нету нашего! В Россошанск ушел. У него там крестный на базаре жестянщиком!

Разговор долетал до сеновала, и Бумбарашу не понравился ее ответ. Кого-кого, а Яшку могла бы к нему пустить!

— Яшка-а-а! — позвал Бумбараш шепотом.

Яшка не услышал. Он говорил Серафиме громко и тоже сердито:

— Светлую жизнь собираемся строить! Сказочно прекрасную! С дворцами на одну семью! С прудами! С чистой водой!.. А ты, Серафима, отсталый элемент! Грубая! Да ты такая, что в этих сказочных прудах белье станешь полоскать!

— А что? И буду! Иль прикажешь — в нестираном ходить?! — отвечала она подбоченясь.

— Чистое все будет! Одежда из бархата! Из парчи!

— В парче попы ходют, — огрызалась Серафима,

— Попов в светлом будущем не будет — агитировал Яшка.

— А как же служба? Без попа в церкви невозможно!

— И церквей в светлом будущем не будет! Театры вместо них пооткрываем! И будней не будет — сплошные праздники! Всех людей мобилизуем на обучение танцам и пениям. В обязательно-революционном порядке! Не жизня будет, а опера, а также оперетка! — пообещал Яшка.

— А ты, Яшка, с глузду не съехал? — повертела Серафима пальцем у лба.

И ушла от плетня в хату.

Яшка рассердился, плюнул.

— Яшка-а-а, — шепотом звал Бумбараш.

Тот не слышал. Уходил — важный, озабоченный; руки глубоко засунуты в карманы.

После полуночи Бумбараш проснулся. В прорехах крыши синело ночное небо. Бумбараш подтянулся — и вот уже его рука, взмахнув над крышей, сорвала яблоко…

Бумбараш куснул его с долгожданной жадностью — кислятина скривила лицо, Поглядел на яблоко — разочарование в глазах.

Рассердился, отшвырнул надкушенное яблоко.

Оно упало в сено и тут же — взрыв.

Взрыв близкий. Взрыв громкий — на все село.

Бумбараш вскакивает. Прислушивается.

То приближаясь, то удаляясь, защелкали редкие выстрелы.