Душенька

К Плутону в области окончит всю дорогу;

И, в безопасности от страхов в тот же час

Откроет напоказ

Свою прекрасну ногу,

И может впоследи бесстрашно говорить

С Плутоном, с Прозерпиной, с Адом,

Письмо вручить,

Горшечек получить

И службу надлежащим рядом

Исправно совершить.

Последуя сему закону,

Пошла царевна в лес, куда глаза глядят,

Нашла подземный сход, ступила девять крат,

Сошла тотчас во ад,

Явилась ко Плутону.

Возволновался мрачный край,

Не ждав посольства от Венеры;

Тризевны в Тартаре церберы

Распространили страшный лай.

Но Душенька, в сею тревогу,

Едва открыла только ногу,

Как вдруг умолкла адска тварь –

Церберы перестали лаять,

Замерзлый Тартар начал таять;

Подземна царства темный царь,

Который возле Прозерпины

Дремал с надеждою на слуг,

Смутился тишиною вдруг:

Возвысил вкруг бровей морщины,

Сверкнул блистаньем ярых глаз

Взглянул… начавши речь запнулся,

И с роду первый раз

В то время улыбнулся.

Узрев толь сильную поскольку полну мочь,

Какую при письме казала царска дочь,

А паче на нее воззрение Плутона,

Богиня адска трона

Велела ей скорей пресечь

Пристойную на случай речь;

И, по письму вручив горшочек ей приватно,

Ее, без дальних слов, отправила обратно.

Царевна наконец могла бы как-нибудь

Окончить счастливо и новый оный путь;

Но друг ее Зефир сначала,

Как видно, бед не предузнал

И ей особо не сказал,

Чтобы горшочка не вскрывала.

Царевна много раз

В горшочек посмотреть в пути остановлялась,

И в тот же самый час

Желанию сопротивлялась.

Напоследи, смотря и в стороны и в след

И до двора уже немного не дошед,

Венеры заповедь, и гнев, и страх презрела,

Открыла кровельку, в горшочек посмотрела.

Оттуда, случаем лихим,

Внезапно вышел черный дым.

Сей дым, за сильной густотою,

Зефиры не могли отдуть;

И белое лицо и вскрыта бела грудь

У Душеньки тогда покрылось чернотою.

Она старалась пыль платком с себя стирать;

Но чем при трении трудилася сильнее,

Тем делалась чернее,

Как будто бы свой вид трудилася марать.

Надеялась потом хоть как-нибудь водою

Прошедшую себе доставить красоту,

Но чудною бедою,

Прибавила еще, обмывшись, черноту;

И к токам чистых вод хотя лицо склоняла

И черноту свою хоть много раз купала,

Смотрясь в водах потом, уверила себя,

Что темностью она была подобна саже,

Иль просто, так сказать, красу свою сгубя,

Была арапов гаже.

В сем виде царска дочь

Стыдилась всякой встречи

И, слыша всяки речи,

От всех бежала прочь.

Для белых рук ее в народе вышла сказка,

Что будто бы она таилась от людей

И будто бы на ней

Была лишь только маска.

Иные, ей в посмех,

Давали странный образ делу

И уверяли всех,

Что боги, будто б ей за грех,

Арапску голову пришили к белу телу.

Простой же весь народ,

Любуясь Душеньки и видом и осанкой,

Дивился в ней еще собранию красот

И звал ее тогда прекрасной африканкой.

Но Душенька, сей вид

Себе имея в стыд,

То шею, то лицо платочком закрывала,

И в горести тогда, куда идти, не знала, –

Идти ли ей потом на смех и на позор

Обратно в дом к Венере

Или к родным во двор?

Но может ли их взор

За точну Душеньку признать ее по вере?

Осталось только ей сокрыть себя тогда

В какой-нибудь пещере,

Где б люди никогда

Ее толь горького не видели стыда,

И там зарыть себя живую,

Чтобы скорее тем окончить участь злую.

Амур жестокость зол подобно ощущал,

Он все ее беды иль видел, или знал.

Но для чего ее оставил он без стражи,

Когда она несла горшочек адской сажи?

Читатель сей вопрос решит, конечно, сам:

Угодно было так судьбам,

Угодно было так Венере

Чтоб Душенька была черна,

Чтоб Душенька была дурна

И крылась от людей в пещере.

Амур отвержен был в Цитере

И, в небе был тогда без сил,

Беде нарочно попустил,

Чтоб тем обезоружить злобу,

Котора Душеньку могла привесть ко гробу.

Для редкости сих дел

Повсюду мир шумел

О роде Душеньки, об участи, о летах,

О всех ее приметах.

Дошла впоследок весть,

Чрез слух иль как ни есть,

К сестрам ее коварным,

Что Душенька в раю с супругом лучезарным

Недолго пожила;

Что изгнана оттоль за некаки дела

И что напоследи, скитаяся без дела,

Иссохла, подурнела

И страшно почернела.

Они устроили на случай торжество

И громко всем трубили,

Что Душеньку везде грехи ее губили

И что за то ее карает божество.

Превратным разумам любови существо

Неведомо и странно.

Сестры царевны сей,

Навлекши скорби ей

И все ее дела ругая беспрестранно,

Отнюдь не мыслили во мраке клеветы,

Что Душенька, лишась наружной красоты,

Могла Амуром быть любима постоянно.

Амур, напастями царевны отвлечен,

Стремил старание к единому лишь виду,

Чтоб гнев судеб к ней был, сколь можно, облегчен,

Как будто бы забыл от сестр ее обиду;

Но после обратил их наглость им же в казнь:

На торжество сих сестр нарочного отправил,

Который от него, как должно, их поздравил;

Благодаря притом за дружбу и приязнь,

Прибавил, что Амур любовью к ним пылает

И с нетерпением увидеть их желает,

И только ждет, без дальних слов,

Чтобы они, взошед на каменную гору,

Какая выше всех представится их взору,

Оттуда бросилися в ров;

И что потом Зефир минуты не утратит,

Тотчас летящих их подхватит,

Помчит наверх в небесный край

И прямо постановит в рай,

А там Амур явит им должные услуги,

Намерясь купно взять обеих их в супруги.

Услыша толь приятну речь,

Сестры царевнины от радости вскружились:

Скорей коней велели впречь,

В богаты платья нарядились;

Не прочили белил, ни мушек, ни румян,

Опрыскались водами,

Намазались духами,

Хулили Душеньку за дерзость и обман,

Отправились к горе, а там, с крутой вершины,

Спешили броситься в стремнины.

Но их Зефир потом наверх не подхватил,

А дул, как видно, только в тыл;

И в райское они жилище не попали,

Лишь только головы себе, летя, сломали.

Карая тако злость, меж тем прекрасный бог

Подробну ведомость имел со всех дорог,

От всех лесов и гор, где Душенька являлась,