Страница 6 из 17
Другая проза жизни – отхожие места на противоположном борту парохода, общим числом три. Их берут штурмом – без разбору, мужчины и женщины. Грязь. Ветер. Качка. Паломники испуганно жмутся к своим мешкам; многие не в силах подняться с палубного настила.
Когда к полудню качка поутихла, паломники тоже оживились. Один из них, стоя посреди столпившегося народа с книжкой в руках, читал Акафист Божьей Матери. Сосед его, густо заросший волосом и одетый в какую-то невообразимую хламиду, подхватывал наизусть; последнюю фразу «радуйся, невесто неневестная» или «аллилуйя», подпевала уже вся толпа, растянутым напевом, называемым, как мы узнали, «афонским».
Здесь следует сделать небольшое отступление. Во время странствий с паломниками, не раз становилось заметно одно обстоятельство. И здесь, на пароходе, и среди тех, кто путешествовал по Святой Земле, было немало монахов и священников. Однако паломники, предоставленные сами себе в выражении своего религиозного рвения, куда охотнее обращались к таким вот «каликам перехожим», нежели к официальным служителям церкви. И дело, как представляется, вовсе не в неуважении к сану. Просто, как говорят – «кто первый палку взял, тот и капрал». Кто свободно, раньше остальных, проявит свои религиозные чувства, не связанные к тому же церковными уставами, кто окажется способен на вдохновенное обращение к Творцу – тот и во главе толпы, тот и предстоятель…
Однако, рассуждая о паломниках – тип, совершенно незнакомый нам, выходцам из XXI века, пришлось отвлечься от остальных впечатлений морского путешествия. Взять, например, хлеб насущный. Конечно, в описании последствий качки для желудка трудно состязаться с убедительностью Джерома[6], но все же, некоторые собственные наблюдения мне сделать удалось.
Когда приключился приступ морской болезни, главное – не допустить, чтобы желудок был пуст; иначе вас будет рвать желчью. Лучшая пища в данном случае – чёрные сухари с солью. Некоторые, обращаясь к опыту «просвещенных мореплавателей», ищут спасения в лимонах, апельсинах и иных кислотах. Но они, если и помогают, то весьма слабо. Променад, черный хлеб и свежий воздух – вот то, что наверняка избавит вас от мучительных симптомов морской болезни. Однако ж, многие паломники, особенно женщины, не понимали этого – и без движения лежали на палубе. По счастью, качка все более стихала – плавание начиналось при весьма благоприятной погоде.
Глава четвертая
— Ну что, убедились, пан Никол? — Яша опасливо озирался, но не сбавил шага.
Да что вы все «пан» да «пан», — поморщился Николка. — Сколько можно? Какой я вам пан?
— Ну как же… — растерялся молодой человек, — а как еще прикажете вас называть?
— Слушайте, Яков, давайте будем на «ты»? Вы же, наверное, старше меня. Сколько вам лет?
— Шестнадцать в феврале стукнуло, — ответил Яша. — Только, как же так, пан Никол? Ваш батюшка – офицер, моряк, дворянин. Значит и вы а я кто? Еврейский гимназист из черты оседлости, да еще и экстерн!
— Глупости, — решительно заявил Николка. — С этой минут будем на «ты». А, поскольку я сын офицера и дворянин – то и не спорь!
Яков неуверенно кивнул.
— Ну ладно пан… Прости, Никол. На «ты» так на «ты». Так что дальше-то делать будем? Вон, идет за нами, холера ясна…
Яша был кругом прав – деваться было некуда. Покинув двор, они с Николкой не успели пройти десятка шагов – и Яша заметил давешнего соглядатая. Невзрачный тип с наружностью то ли мелкого приказчика из хорошей лавки, то ли сынка небогатого купчика: светлый полотняный сюртук, тоненькая тросточка и новомодная круглая шляпа «канотье» из соломы. Тип окинул Якова с Николкой скучающим взором и проследовал дальше, глазея по сторонам и франтовато вертя тросточкой. Дойдя до угла, господин перешел на другую сторону и пошел уже навстречу им.
Николка толкнул спутника в бок и прошипел:
— Точно, я видел! Шпик! Слушай, Яш, давай дойдем до переулка, а потом как припустим!
— Ни в коем случае! — возмутился Яков. — Он же пока не знает, что мы его срисовали. Пусть ходит. А мы посмотрим – он один такой, или их несколько?
— Срисовали? — озадаченно переспросил Николка. — Это как?
— Ну, то есть заметили слежку, — пояснил Яша. — Вы что, книжек про сыщиков не читаете?
Николка помотал головой.
— Нет, я больше люблю про путешествия. Майн Рид, Жюль Верн не приходилось?
— Приходилось, а как же!. Ладно, о книгах потом поговорим, а сейчас – давайте в переулок, и бога ради, пан Никол, делайте… то есть, делай вид, что не замечаете его!
Мальчики свернули в переулок и ускорили шаг. Николке страсть как хотелось повернуться и посмотреть, не отстал ли шпик. Яша наоборот, головой не вертел, шел прямо, слегка ссутулившись – и все время прибавлял шагу, едва-едва не переходя на бег. Шпик, следовавший по другой стороне переулка, вдруг остановился и оглушительно свистнул; и тут же из подворотни навстречу мальчикам шагнули трое.
Яша с Николкой замерли, как вкопанные: перед ними стоял франтоватого вида господин в дорогой суконной паре и котелке. За его плечами мялись два угрюмых типа, каждый на полголовы выше предводителя. Типы, как и господин в котелке, были одеты не по июньской погоде – в темное сукно. И явно страдали от жары; у того, что стоял справа, физиономия была исчерчена дорожками пота.
Яков схватил Николку за руку:
— Бежим, пан Никол! Это и есть ван дер Стрейкер, а эти – они меня у клиники ловили!.. — и отчаянно рванул наискось по мостовой, надеясь проскочить мимо соглядатая в канотье.
Бельгиец (если это был он) махнул тросточкой; типы кинулись на мальчиков. Николка увернулся от выставленных лапищ и проскочил в подворотню дома напротив; Яша следовал за ним. Они бежали, сломя голову, а за спиной грохотали тяжелые башмаки: бамм-баммм-бамм!
Проскочив два проходных двора, беглецы выскочили на Гороховскую. На улице было людно; Николка с разбегу чуть не сбил разносчика с пирамидой медных тазов на голове, увернулся от пролетки и выскочил на тротуар. Мельком обернувшись, мальчик увидел, что преследователи перешли на быстрый шаг и следуют по другой стороне Гороховской, ни на секунду, впрочем, не теряя беглецов из виду.
— Так, — прошипел Яков. — Сейчас дойдем до перекрестка, там наверняка городовой. Остановимся возле него и подумаем, что делать. Там они нас не тронут.
Городового, который стоял обычно на углу Гороховской, Николка знал хорошо – это был тот самый квартальный, что заходил к ним вместе с гимназическим надзирателем, расследуя дело о «газовой атаке». Стоп! Как же он мог забыть, нарочно ведь домой заходил!
— Нет, сделаем по-другому, — зашептал Николка. — Сейчас сворачиваем в подворотню, а дальше – сам увидишь. Главное – держись за моей спиной, шагах в трех. Как побегу – давай за мной, со всех ног. Двор проходной, я точно знаю. Выскочим в переулок, а там и до гимназии рукой подать. Если не отстанут – забежим во двор. Там всегда либо швейцар гимназический, либо дворник – при них не посмеют…
Яша не ожидал от спутника такой решимости.
— Что вы затеяли, пан Никол? Они ж нас в этой подворотне придавят, как котят!
— Не спорь! И вообще – сколько можно со своим «паном», договорились же! Все, сворачиваем…
Мальчики оказались во дворе; там никого не было, только скучающий кабыздох лениво тявкнул на незваных гостей. Николка остановился, обернулся; и, стоило преследователям появиться из темного провала подворотни, шагнул навстречу и вскинул руку.
Раздалось тихое шипение. Типы отпрянули – скорей всего, удивившись, что беспомощная жертва неожиданно сменила тактику. Но удивление длилось недолго – на смену ему пришло нестерпимое жжение в глазах. Двор огласили крики страха и боли; проснувшийся от полуденной спячки пес рвался с цепи, захлебываясь злобным лаем. Один из преследователей, раздирая пальцами веки, ткнулся в стену и сполз на землю; другой, несмотря на адское жжение, пошел на обидчика, слепо шаря перед собой руками, надеясь схватить жертву, неожиданно оказавшуюся такой кусачей.
6
Имеется в виду произведение Дж. К. Джерома «Трое в лодке, не считая собаки».