Фея Хлебных Крошек

Газетная рецензия расскажет о другом – о том, что стиль «Феи Хлебных Крошек» весьма зауряден; я же со своей стороны добавлю, что хотел бы сделать его еще зауряднее, и непременно так бы и поступил, если бы раньше догадался о достоинствах простоты и о прелести естественности и если бы меня учили лучше и не показывали бы мне иных образцов чувствительности и правдивости, кроме «Исторического катехизиса» г-на Флери[48] и «Сказок» г-на Галлана; впрочем, если бы писать мог лишь тот, кто достиг подобного уровня совершенства, писательство сделалось бы, как прежде, искусством возвышенным, а типографщики остались бы без работы.

Но газетная рецензия не расскажет о том, что я избрал эту манеру нарочно, желая хоть на несколько месяцев опередить неизбежное наступление эпохи, когда в литературе самой большой редкостью станет все заурядное, самой великой неожиданностью – все простое, а самой свежей новостью – все старинное.

А вот о чем газетная рецензия расскажет: о том, что «Фея Хлебных Крошек» напоминает по содержанию, а в некотором отношении и по форме восхитительную болтовню, подражание которой обрекает автора на вечные насмешки и о которой я думал, сочиняя свою повесть, в тысячу раз меньше, чем о «Рике с хохолком» или о «Спящей красавице»;[49] однако, если бы после четырех или пяти тысяч лет существования письменной литературы кому-либо взбрела в голову странная мысль предписать автору быть ни на кого не похожим, авторы в конце концов стали бы походить только на тех из своих предшественников, кто писал хуже других, а тому, кого глупая страсть или досадная необходимость заставляют писать постоянно, нетрудно впасть в эту крайность и без подобных предписаний.

Если же вас все-таки тревожит вопрос о том, насколько оригинально мое детище, я избавлю вас, мой добродушный друг, от этих страхов, чистосердечно признавшись вам, что источник рассказанной мною истории где-нибудь непременно существует. Вы спросите меня о «Фее Уржеле»[50] – что же, я назову вам, если потребуется, и ее источник, а также источник того фаблио, которым воспользовался ее автор, и так дойду до царя Соломона, признававшего в мудрости своей, что под солнцем не бывает ничего нового.[51]

А ведь Соломон жил за много веков до того, как люди начали сочинять романы, и был совершенно не создан для подобного занятия: возможно, именно по этой причине его и прозвали МУДРЫМ.

Глава первая,

являющаяся чем-то вроде введения

– Нет! клянусь честью, – воскликнул я, отшвырнув на двадцать шагов злополучный том…

А ведь то был Тит Ливии в издании Эльзевиров и в переплете Падлу.[52]

– Нет! я не стану больше растрачивать ум и память на этот отвратительный вздор!.. Нет, – продолжал я, для пущей твердости уперевшись домашними туфлями в каминную решетку, – никто не сможет сказать, что разумный человек, перед которым открывались дали фантазии и чувства, состарился, читая россказни этого падуанского вестовщика,[53] этого легковерного и болтливого обманщика!..

О фантазия!.. – продолжал я страстно. – Мать радостных выдумок, духов и фей! ты, обольщающая нас блестящими вымыслами; ты, ступающая легкой ногой на зубцы старых крепостных стен; ты, в окружении иллюзий устремляющаяся при свете луны в бескрайние дали неизведанного; ты, походя дарующая столько сладостных грез деревенским жителям, бодрствующим долгими вечерами, и посылающая прелестные видения к изголовью невинных юных дев!..

Тут я остановился, ибо монолог мой грозил затянуться.

– Положительная история! – воскликнул я серьезным тоном. – Выражение, выдающее слепоту и пристрастность, роман, освященный победившей партией,[54] классический вымысел, сделавшийся всем настолько безразличен, что никто не берет на себя труд его опровергнуть!..

Кто убедит меня сегодня, что в Мезере[55] – возьмем для примера хотя бы его – больше правды, чем в простодушных вымыслах добряка Перро, а «Византийская история»[56] достовернее «Тысячи и одной ночи»?

Хотел бы я знать, – добавил я, положив ногу на ногу, дабы заявить мой сакраментальный протест по всей форме, – хотел бы я знать, есть ли на свете что-либо более вероятное, чем странствования святого Дома из Лоретто[57] или приключения воздушного путешественника [58]!.. А если большинство людей свято верят в то, что Валаамова ослица и Магометов голубь разговаривали, какие основания имеете вы, господа, сомневаться в ораторских талантах Кота в сапогах[59]?…

Ведь летописец подвигов Кота в сапогах был, по всеобщему признанию, человек почтенный, набожный, честный, пользовавшийся всеобщим уважением. Предания, на которые он опирался, ни разу не подверглись сомнению в тот недоверчивый век, когда он жил; суровый Фрере и скептический Буланже,[60] наперебой нападавшие на все, что было свято для других людей, пощадили его в самых дерзких своих диатрибах;[61] даже дети, не умеющие читать, то и дело рассказывают друг другу о коте из благородной семьи, который носил сапоги, как жандарм, и разглагольствовал, как адвокат, если же древний род маркиза де Карабаса[62] не значится в наших родословных книгах – в чем я, впрочем, не убежден, – это отнюдь не свидетельствует о том, что его никогда не существовало: ведь вымирание славных семейств в эпохи войн и революций – вещь самая обычная…

Да будут прокляты история и историки!.. призываю Урганду[63] в свидетели, что я нахожу в тысячу раз более правдопобными иллюзии лунатиков!..

– Лунатиков! – перебил меня Даниэль Камерон, о котором я совершенно забыл, а он меж тем с видом терпеливым и почтительным стоял за моим креслом, ожидая момента, когда можно будет подать мне редингот. – Лунатиков, сударь? Для них есть в Глазго превосходная лечебница.[64]

– Я слышал об этом, – обернулся я к своему камердинеру-шотландцу. – И что они за люди?

– Не смею ничего утверждать, сударь, – отвечал Даниэль, потупившись со смущением, в котором, однако, можно было различить некое тайное лукавство. – Думается мне, что лунатики – это люди, которые так мало смыслят в наших земных делах, как если бы они свалились с луны, и, напротив, все время толкуют о таких вещах, какие не могли произойти нигде, кроме луны.

– Мысль твоя, Даниэль, тонкая и даже глубокая. В самом деле, природа, методически умножая бесчисленные разновидности своих созданий, никогда не оставляет пустот. Так, цепкий лишайник, растущий на скале, есть связующее звено между минералом и растением; полип с его ветвистыми вегетативными «руками», размножающийся почкованием, есть связующее звено между растением и животным; обезьяны-орангутаны, которые могли бы стать восприимчивы к воспитанию, а где-то, возможно, уже являются таковыми, суть связующее звено между четвероногими и человеком. На человеке прекращается наша классификация созданий природы, но отнюдь не действие принципа, созидающего живые существа и миры. Итак, не только возможно, но даже очевидно… больше того, я не побоюсь сказать, что, если бы дело обстояло иначе, всей мировой гармонии пришел бы конец! – несомненно, что лестница живых существ[65] непрерывна во всем нашем вихре[66] снизу доверху, а равно и во всех других вихрях, вплоть до тех непостижимых пределов пространства, где пребывает существо без начала и конца, являющееся неисчерпаемым источником всех жизней и беспрестанно призывающее их к себе.

48

Флери Клод, аббат (1640–1723) – автор книги «Исторический катехизис» (1683); Галлан Антуан (1646–1715) – переводчик сказок «Тысячи и одной ночи» (т. 1-12; 1704–1717); Нодье приводит обе книги как образец старинного французского простодушия.

49

«Рике с хохолком» и «Спящая красавица» – сказки Шарля Перро (из сборника «Сказки матушки Гусыни», 1697); в первой из этих сказок обыграна та же тема любви духа и смертной женщины, какая положена в основу «Феи Хлебных Крошек»; сюжет этот был популярен в конце XVII в.: за год до Перро сказку с тем же названием выпустила французская писательница Катрин Бернар (1662–1712).

50

«Фея Уржела» – комическая опера Ш.-С. Фавара (1765), написанная по мотивам стихотворной сказки Вольтера «Что нравится женщинам» (1764), сюжет которой был несколькими веками раньше использован в «Рассказе батской ткачихи» из «Кентерберийских рассказов» (изд. 1478)Дж. Чосера (1340–1400), а до этого фигурировал в легендах Артурова цикла. Сюжет этот имеет явное сходство с «Феей Хлебных Крошек»: Уржела, старая фея, превращается в молодую красавицу после того, как герой выполняет свое обещание и женится на ней.

51

«Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем» (Екклесиаст, I: 9). Нодье постоянно отстаивал парадоксальную мысль о том, что все так называемые «изобретения» современности уже были когда-то открыты древними и описаны в «старых книжонках». Подобные открытия в области науки он перечисляет, со ссылкой на ту же мудрость Екклесиаста, в статье 1834 г. «Любопытные образцы статистики» (см.: Нодье Ш. Читайте старые книги. М„1989. Т.2. С. 104–113).

52

Нодье был страстным библиофилом; о книгах голландского издательского дома Эльзевиров (1592–1712) он писал: «настоящие» эльзевиры из старинных каталогов, да еще с необрезанными полями, ценятся на вес золота. Четверть линии здесь стоит целого карата: Фридрих Вильгельм ‹ прусский король› не был так придирчив к росту своих гренадеров, как библиофил с тонким вкусом – к величине своих эльзевиров» (статья «Сколько стоят редкие книги?», 1837). Переплетному искусству и, в частности, Антуану Мишелю Падлу (1685–1758) – самому знаменитому мастеру из династии Падлу, состоявшей из тринадцати человек, Нодье посвятил специальную статью 1834 г. (см.: Нодье Ш. Читайте старые книги. Т.2. С. 83–95, 151).

53

Падуанский вестовщик – римский историк Тит Ливии (59 до н. э. – 17 н. э.), родившийся в Падуе; Нодье упрекает его в излишнем пристрастии к передаче недостоверных сведений.

54

Нодье заступается за людей талантливых, но по тем или иным причинам не сумевших «реализовать» себя, не завоевавших популярности и потому не вошедших в историю. Образцом такого «потаенного» героя был для писателя друг его молодости полковник Уде, погибший в 1809 г. в битве при Ваграме; Нодье посвятил ему восторженный очерк из цикла «Воспоминания об эпохе Империи. Портреты», опубликованный в апреле 1830 г. в «Ревю де Пари».

55

Мезере Франсуа Эдде (1610–1683) – автор «Истории Франции» (1643–1651).

56

«Византийская история» – сочинение византийского историка Никифора Григоры (ок.1295– ок.1360), охватывающее период с 1204 по 1359 г.

57

Святой Дом из Лоретто – жилище Богоматери, которое, по преданию, было перенесено ангелами из Назарета в Далмацию, а затем в итальянский город Лоретто, где в его честь был возведен храм.

58

Имеется в виду одноименный роман Марка Антуана Леграна (1673–1728), вышедший в 1715 г. и переизданный затем в 1788 г. в серии «Вымышленные путешествия» (т.23).

59

«Кот в сапогах». – Эта сказка Перро переживала во Франции в начале 1830-х гг. своего рода «второе рождение»; например, Бальзак в трактате «Теория походки» (1833) ссылался на своего друга, блестящего журналиста Лотура-Мезере, который, с одной стороны, увидел «в «Коте в сапогах» миф о Благовещении», а с другой, прекрасно владел искусством рекламы – тем самым, которое, в сущности, и принесло славу и богатство сказочному Коту.

60

Фрере Никола (1688–1749) – филолог и историк, обладавший исключительно разносторонней эрудицией и прославившийся критическим анализом трудов древних историков; был убежденным противником теории, согласно которой за всеми мифами скрываются определенные исторические события; Буланже Никола (1722–1759) – историк; после его смерти барон Гольбах издал его книги «Разоблаченное христианство» (1761) и «Разоблаченная древность» (изд. 1766); первая из них, по-видимому сочиненная в основном самим издателем, носила откровенно атеистический характер.

61

Диатриба – резкая, желчная речь с нападками личного характера.

62

Маркиз де Карабас – титул, которым наградил своего незнатного хозяина хитроумный кот из сказки Перро.

63

Урганда – добрая фея, покровительница рыцарей, действующая в испанском рыцарском романе «Амадис Галльский» (XIV–XVI вв.); появляется то в виде старухи, то в образе юной девы.

64

Этой лечебнице была посвящена опубликованная в мае 1829 г. в журнале «Ревю де Пари» статья герцога Леви; описанные в ней механические приспособления для лечения сумасшедших не могли не привести Нодье в ужас; эти впечатления отразились в последней главе «Феи Хлебных Крошек».

65

Нодье ссылается здесь на теорию швейцарского естествоиспытателя и философа Шарля-Бонне (1720–1793), который, исходя из того, что в природе не бывает скачков, расположил все неорганические тела и живые существа в единый ряд, от простейших до самых сложных, причем увенчивали эту «лестницу» ангелы.

66

Вихрь – термин философии Рене Декарта (1596–1650), считавшего вихревое движение частиц основной формой движения космической материи; по Декарту, из первичных и вторичных вихрей образовалось Солнце и планеты со спутниками.