Страница 22 из 40
Костя дивился, прикидывая, для чего же служила такая штуковина. Удивлялась и Геутваль.
— Еще пуще старинный стрела, — пробормотал ламут. — Том ара прежде звали. Нюча на Колыму привезла. Такой тупой стрела соболь убивала, мех не портила, казну целый шкурка давала.
— Нюча? Кто это?
— Самая первый русский. В старинную пору ламуты крепко хотела бить юкагира, недруги были, а бородатые пришли, говорила нюча, нюча — не надо, не надо воевать… Так и звать русская люди стала: нюча, нюча — не надо, не надо. — В глазах ламута вспыхнули смешливые искорки,
— И давно нючи на Колыму пожаловали? — спросил Костя, проверяя знания Ильи.
Присев на корточки, старик опять принялся считать на пальцах поколения своих родичей.
— Однако, три сто лет будет…
— Вот так живая старина! Ну чем не академик! Эх, и золотая башка у тебя! — восхитился Костя. — А то мара — дело ясное: нашли мы, Вадим, как ни верти, последнюю пристань старинного русского зверолова.
Спорить не хотелось. Полуночное солнце ушло за сопки. В эту пору оно не опускается за черту горизонта. Но горы заслонили свет, и в хижине стало так темно, что раскопки пришлось отложить до утра. Да и время пришло отдохнуть после длинного перехода по каменистым россыпям Анадырского плоскогорья.
Бивак разбили рядом с избушкой на пестром ковре ягельников. Зажгли яркий костер из смолистых сучьев, пустили развьюченных оленей пастись на опушке. Поужинав копченой олениной, закутались в теплые спальные мешки.
Дремали лиственницы в пушистом летнем убранстве.
Светлое беззвездное небо мерцало над полусонной долиной. Где то на близком перекате глухо шумел Анюй. Я долго не мог заснуть, раздумывая о судьбе обитателя старинной избушки. Как решился одинокий скиталец построить свою хибару у порога неведомой страны, среди воинственных горных племён?
Остатки дорогого кафтана, подбитого соболем, свидетельствовали, что здесь жил не простой промышленник…
Крепко спалось на свежем воздухе, утром Илья едва растолкал нас. Наскоро позавтракав, мы устремились к избушке, сгорая от нетерпения.
Я читал, что археологи просеивают «культурный слой» сквозь сито в поисках мелких предметов. Костя связал арканом раму из лозняка и затянул ее тюлевым пологом. Полдня мы просеивали мусор из хижины, но. нашли лишь пожелтевший костяной гребень, вырезанный из моржового бивня…
Геутваль осторожно разгребала кучу перегнившего тряпья на обвалившихся нарах. Настил был засыпан трухой из сухого мха, свалявшейся оленьей шерсти и гусиных перьев, выпотрошенных, видно, из перин и подушек. Нары оказались сломанными так, будто сверху упал на доски тяжелый груз.
Разбирая мусор на полу хижины, мы постоянно находили обломки самодельной мебели.
Костя предположил, что обитатель хижины, застигнутый врасплох, отбивался чем попало до последнего и был убит в дальнем углу хижины на своем ложе.
Илья поддержал Костю:
— Видела? Очень крепкий скамья: здоровый человек ломала, сильно дрался, потом тут погибала, тяжелый, однако, была, падала, полати ломала.
Пожалуй, так оно и было. Многое говорило о внезапной и трагической развязке. Имущество землепроходца нападавшие, видимо, разграбили: в хижине остались. лишь случайно уцелевшие предметы.
Почти целый день ушел на раскопки. Пора было строить плот. «Ловить живую воду» — как заметил Илья. Да и Косте с Геутваль следовало возвращаться к олень ему табуну.
Но странно: у границы леса мы не находили сухих деревьев, подходящих для плота. Костя чертыхался.
— Не век же тут канителиться! Куда, к дьяволу, запропастился сухостой? И откуда казак притащил кондовые бревна для своей хижины? Может быть, триста лет назад тут росли могучие деревья? — Костя Обернулся и хватил топором корявую лиственницу.
— Вот глупые! Бродим попусту, как лешие. Разберем, Вадим, хижину — вот тебе и плот. В два счета построим, да еще какой! Бревнища то сухие, как порох, триста лет сушились. Плыви хоть на край света!
Пронзительные вопли Ильи всполошили нас. Он махал платком и кричал тонким фальцетом:
— А яи яи и… Быстро беги… Русский люди хоронила!
В густых зарослях, недалеко от избушки старый следопыт и Геутваль рассматривали, согнувшись в три погибели, древний покосившийся крест. Высокие травы совершенно скрывали одинокую могилу. Холм, кем то давно разрытый, почти сравнялся с землей. На перекладине креста едва проступала надпись, сделанная церковной вязью. Удалось разобрать лишь одно слово.
— Голубка… — громко прочел Костя. — Имя, что ли?
— Не думаю. Слово вырезано в середине строки с малой буквы.
— Смотри: большая медведь давно копала, все украла. — Узловатыми пальцами ламут поглаживал старые царапины от когтей на основании креста.
Я принес шанцевую лопатку и сито. Костя срезал ножом траву, и мы вчетвером снова принялись за раскопки.
В горизонте вечной мерзлоты мы откопали лишь лоскут старинного русского сарафана и длинные пряди русых женских волос.
— Ну и дела! — почесал затылок. Костя. — Откуда женщину сюда триста лет назад занесло?
Чудилась романтическая история давних лет. Удалой казак любил эту женщину. Вместе они прошли всю Сибирь и сложили буйные головушки у подножия Главного водораздела, в ту пору не более известного русским людям, чем для нас с вами Марс или Венера.
Геутваль терпеливо просеивала грунт через тюлевое сито и вдруг обнаружила в сетке потемневшую металлическую бляху, похожую на медаль. Вылили ее, по видимому, из сплава серебра с бронзой. На выпуклой поверхности рельефно выступал рисунок: кентавр пронзал копьем дракона.
Меня поразил византийский характер изображения Непонятно, как попала такая медаль на край света, в дебри Сибири, в могилу доблестной спутницы землепроходца?!
Эвен долго рассматривал находку.
— Совсем такой зверь люди не видала… — растерянно бормотал он.
Больше мы ничего не нашли в могиле. Костя предложил не отдыхать — разбирать избушку и скорее вязать плот. Перевалило уже далеко за полдень.
Работа спорилась. Сняв прогнившую крышу, мы принялись разбирать стены венец за венцом. Скоро образовалась груда бревен, необычайно сухих и легких.
— Эх и плот будет, как пробка, — восторгался Костя, — на крыльях полетите.
Седьмой от верха венец покоился на уровне нар. Топором я стукнул в угол сруба, у самого изголовья нар, и вдруг часть бревна отскочила, как крышка волшебного сундука, открыв выдолбленный в бревне тайник. В углублении, точно в дубовом ларце, виднелся пыльный сверток бересты. Я бросился к нему.
— Эй, старина! Что ты там выудил? — спросил Костя. Клад нашел. Чур на одного!
В берестяном свертке оказался длинный замшевый мешочек, похожий на рукавицу, расшитый знакомым мне узором.
— Удивительно… Посмотри, Костя, индейский кисет. Как он попал сюда?
Год назад по делам Дальнего строительства я летал на Аляску и в Номе в магазине сувениров видел точно такой же узор на изделиях юконских индейцев.
— Вот так российский землепроходец, — усмехнулся Костя. — А ну, сыпь, — подставил он широкую ладонь, — покурим американского табачку.
Но кошель с индейским узором имел слишком древний вид: замша ссохлась и затвердела, местами истлела. Илья протянул свой охотничий нож, острый, как бритва:
— Режь, пожалуйста… смотреть брюхо надо.
Мы столпились вокруг находки. Я разрезал огрубевшую замшу. На ладонь выскользнул массивный золотой перстень с крупным рубином. Шлифованный камень переливался таинственным кровавым светом..
— Какомэй! — воскликнула девушка.
Вот диво… — прошептал Илья. Перстень был филигранной работы. Резчик вправил рубин в золотую корону, а по обручу перстня выточил тончайший орнамент: выпуклый жгут сплетенной девичьей косы. Я осторожно надел перстень на руку Геутваль, и золотая коса обвилась вокруг смуглого пальца. Перстень был ей очень велик.
— Красиво… — проговорила она, поглаживая золотое кольцо.
Костя тряхнул кошель, и оттуда выпал здоровенный ключ с узорчатой головкой, бурый от ржавчины. Такими ключами закрывали замки старинных русских ларцов. Я видел: их под зеркальными витринами Оружейной палаты в Кремле.