Анна-Мария

— Какая вы худенькая, Аммами! Вы болели?

— Нет… Кажется, нет… Просто возраст. А вы хорошо выглядите. Дети здоровы? Да, вот уже два года, как мы не виделись.

— Париж велик! — отозвалась Мария.

Она действительно хорошо выглядела, даже чересчур хорошо, она стала дородной, ее мраморное тело Юноны потеряло упругость, красивое холодное лицо расплылось.

— Время… — произнесла Анна-Мария, отвечая своим мыслям.

— Да, теперь все так заняты. — Мария восприняла «время» в ином смысле. — Дети поглощают вас целиком, да к тому же я исполняю обязанности секретаря у мужа. Я ему полезна, не зря я десять лет была секретарем Женни! Я знаю весь Париж, а для журналиста это ценно. Но вы и сами теперь журналистка. Как странно! Мне Пальчик сказал… Почему вы работаете? С таким наследством, какое вам оставила Женни, вы могли бы ничего не делать.

— У меня дети… И прочее…

— А что делает Франсуа? Неужели вы, в самом деле, содержите Франсуа?

— Длинная история… — Как неприятны все эти расспросы! Анна-Мария решила положить им конец. — Если у вас будет свободная минутка, позвоните, заходите… Поговорим о Женни…

— Да… — Мария смотрела куда-то поверх головы Анны-Марии. — Но лучше я не буду кривить душой, Аммами, мой муж не хочет, чтобы я встречалась с людьми, бывшими в Сопротивлении… Чему вы смеетесь?

— Вы превосходите все мои ожидания, Мария! На вашем месте я была бы осторожнее, с вами всегда знаешь, кто сильнее в данный момент, но не знаешь, кто победит…

Не подав ей руки, Анна-Мария повернулась на каблуках и пошла по улице дю Бак. И подумать только, что после Освобождения эта женщина умоляла ее переехать к ней, так она была напугана… К этому нельзя привыкнуть! Бесстыдство, наглость! А она-то хороша, пригласила Марию к себе из жалости, боясь обидеть… Негодование Анны-Марии еще не улеглось, когда она позвонила у дверей мадам де Фонтероль.

— Здравствуйте, Ольга.

— Здравствуйте, мадам Белланже. Мадам в кабинете Ива. Входите без доклада, мадам ждет вас. Хорошо отдохнули, мадам? Здесь все время лил дождь. Боши испортили наш климат…

Мадам де Фонтероль поднялась с дивана, повернутого спинкой к заставленной книгами комнате.

— Дайте я вас поцелую, дорогое дитя мое! Покажитесь-ка! Вы хороши, как божий день… Но вы еще похудели! Ну и талия! Вы скоро переломитесь пополам! Садитесь… Как отпуск? Хорошо отдохнули? Я получила вашу открытку из П. Знаете, вы разъехались с Ивом. Он как раз отправился туда.

— Я не знала… А зачем ваш сын отправился в такую глушь? — Мысли, как серые мыши, забегали в голове Анны-Марии.

— Не могу вам сказать… Я вообще хорошенько не знаю, чем занимается мой сын. Ив становится все более и более скрытным. Кажется, он имеет дело с людьми, которые были в его военной организации, составляет списки пострадавших и тех, кого надо представить к награде…

— Да, понимаю… — сказала Анна-Мария, покоряясь судьбе. Это опять, как с Марией, превосходило все ее опасения… — А вы сами как поживаете, мадам?

— Да я никуда не ездила, я предпочитаю сидеть в Париже. Но поговорим сначала о пересылке денег… Боюсь показаться вам нескромной… Вы позволите задать вам один вопрос?.. Я, конечно, готова пересылать их по-прежнему, но объясните мне, как может воспитание вашего сына стоить таких денег?

— Ничего не могу вам на это ответить…

Анна-Мария отвернулась, словно виноватая. Мадам де Фонтероль вздохнула. Она понимала ее…

— Хорошо, — сказала она, — раз это неизбежно…

Дети… Мадам де Фонтероль взяла обе руки Анны-Марии в свои. Редкий порыв со стороны такой сдержанной женщины. И она тихонько заговорила, словно боясь, как бы ее не услышал кто-нибудь, кроме Анны-Марии. Она решилась быть с ней откровенной, потому что, несмотря на людское злословие, недоброжелательство, сплетни, между ней и Анной-Марией установилась хорошая женская дружба, ведь они сблизились в момент, когда, можно сказать, душа с душою говорит. Мадам де Фонтероль не сомневалась, что Анна-Мария если не поможет ей, то хотя бы поймет ее беспокойство. Доверься она полковнику Вуарону, которого она очень уважала, и он тут же сведет все к политике, а мадам де Фонтероль считала, что политика только сбивает с толку. Анна-Мария не занималась политикой; она была порядочная женщина, мать, она умела и дрожать от страха и без дрожи держать револьвер. А мадам де Фонтероль знала себя, знала, что и она способна выхватить револьвер, если дело коснется, скажем, Ива. Они обе сделаны из одного теста. Вот почему она доверилась Анне-Марии и сказала ей, что в этой комнате, которая служила кабинетом и одновременно спальней Иву, она на его неубранной постели нашла листовку… Антисемитскую, антикоммунистическую листовку, в точности похожую на то, что они читали и слышали в течение четырех лет. Свежая листовка, она даже испачкала ей пальцы — еще не высохла краска. Мадам де Фонтероль судорожно сжимала в руках руки Анны-Марии, словно боялась потерять рассудок. Страх мучил ее по двум причинам: ее пугало и то, что существуют подобные вещи, и то, что Ив причастен к ним. Анна-Мария пыталась найти доводы, которые бы успокоили мадам де Фонтероль.

— Ив против коллаборационистов, — сказала она. — Он за решительную чистку и постоянно говорит об этом.

— Я сама ничего не понимаю, — ответила мать Ива. Она не хотела больше ничего скрывать, она перечисляла все симптомы постыдной болезни, и тем хуже, если диагноз подтвердится. — Этот его приятель, лейтенант Лоран, — она почувствовала, как руки Анны-Марии слегка напряглись, — я и не знала, что вы с ним знакомы… Беспокойный человек… Он занимается политикой. Постоянно толчется в кулуарах Палаты. Отец его жены несметно богат… Его предприятия, видимо, будут национализированы… По-моему, он подстрекает своего зятя, а сам остается в тени. Когда Лоран приезжает в Париж, они с Ивом неразлучны, все ночи проводят на Монмартре — за счет Лорана, я так полагаю, во всяком случае от меня Ив на шампанское в ночных кабаках денег не получает… Не допускаю мысли, что Ив может превратиться в паразита… Больше того: Лоран увивается за Эдмондой, но даже это не смущает Ива… В наше время любовниц не уступали друзьям… Вот до чего они дошли…

Мадам де Фонтероль было что порассказать. Ив с Лораном постоянно о чем-то совещались; здесь, в этом кабинете, собирались не знакомые ей люди… Впрочем, прекрасно воспитанные…

— Мне бы хотелось увидеться с генералом де Шамфором, — сказала мадам де Фонтероль в заключение. — Ив преклоняется перед ним; генерал заставил бы его все рассказать, отругал бы и вразумил как следует…

И снова мадам де Фонтероль почувствовала, как дрогнули руки Анны-Марии, увидела, каким напряженным стало выражение ее лица: Анна-Мария старалась припомнить до мельчайших подробностей все, что произошло во время пребывания Лорана у Селестена… Вот нагруженная мешками машина лейтенанта… Вот Селестен, он поднимается к ней ночью по лестнице, ведущей из подземелья… и в каком виде… Мадам де Фонтероль с нежностью смотрела на Анну-Марию. Она знала, что Анна-Мария молчит не оттого, что думает о чем-то другом, не оттого, что равнодушна: она знала, что всегда найдет отклик в ее душе.

— Де Шамфор, — проговорила наконец Анна-Мария, — прежде всего — солдат; о личных переживаниях лучше с ним не говорить. А для вас все, что касается Ива, переживания личные, душевные…

— Вы думаете лучше не говорить? Я очень рассчитывала на помощь генерала.

— Все мы, матери, одинаковы, и вы, и я… Мы считаем, что существует плохая и хорошая среда, благотворное влияние и злые гении… Все это не так! Возможно, именно наши дети — злые гении для других… Я не говорю сейчас об Иве… Но мать никогда ничего не знает о своих детях. Если заговор действительно существует, мы не в состоянии помешать ему, это дело правительства и полиции! Прошли времена кустарщины в Сопротивлении, когда каждый действовал в одиночку, как умел… Мы можем только признать наше бессилие, откровенно говоря, я чувствую себя, как птица, загипнотизированная змеей…