Анна-Мария

Анна-Мария с трудом вынесла этот рассказ. Она смотрела на руки Роллана: нет, большой палец не расплющен… подвижные, умные руки с десятью нетронутыми пальцами. Слава богу. Роллан посмотрел на часы:

— Жако назначил мне у вас свидание. Слишком мы бесцеремонны с вами! Да он еще и опаздывает… Я не отнимаю у вас время?

— Нет, — рассеянно и озабоченно отозвалась Анна-Мария — что ей было до времени! — Вы и в самом деле считаете меня непоследовательной? Я работаю… Значит, по-вашему, бесполезно делать то, что я делаю?

Роллан улыбнулся своей застенчивой улыбкой. Морщины на лбу, казалось, украшали его.

— Почему же — бесполезно? И как я могу судить об этом?

— Глупо говорить о себе… — Анна-Мария вдруг потеряла свою обычную сдержанность. — Но я действительно не в ладах сама с собою. Вокруг нас чувствуется тревога, она пронизывает все, как сырость… Такое ощущение, словно у меня начинается грипп…

— Пусть лучше грипп! Его лечат грогом, это не так уж неприятно… Но душевное смятение… — Роллан встал и снова принялся расхаживать по комнате. — Но, видимо, я несправедлив, боюсь поддаться вашему настроению: да — тревожно, по очень сложным причинам. Если завтра появятся мясо и плюшки, тревога значительно уменьшится! Но ведь мяса и плюшек нет по вполне определенным причинам, а если мы начнем доискиваться их, это заведет нас слишком далеко! Туда, куда вы не хотите следовать за нами, дорогая Барышня.

Анну-Марию знобило, но она пыталась не поддаваться гриппу, ей не хотелось, чтобы Роллан ушел.

— Я не умею обобщать, — сказала она. — Люди возмущаются из-за частностей — мясо, плюшки… Глупо и ни к чему; все, видимо, зависит от чего-то настолько огромного…

— Это симптом…

— Стоит ли бороться с симптомами?

— Стоит, несомненно стоит… Вы лечите туберкулез и одновременно даете микстуру от кашля, который является лишь симптомом болезни. Вы хотите мяса? Потребуйте, чтобы вам его дали, раз оно имеется в стране. Это ударит по спекулянтам и тем, кто делает возможным их существование.

— По-вашему, лучше громко требовать мяса, чем заниматься фоторепортажем?

— Я ничего подобного не говорил!

Роллан засмеялся, воздев руки к небу. Звякнул колокольчик у дверей: пришел Жако.

— Жако, — сказала Анна-Мария, чувствуя, что щеки ее пылают. — Признаюсь вам, у меня грипп… Озноб и голова горит… Нет, мне как раз не хочется, чтобы вы уходили… прошу вас… Побалуйте меня: я лягу, а вы приготовьте обед. Придвиньте стол к кровати, хорошо?

— Ну конечно! — Роллан снова посмотрел на часы.

— Поговорим на кухне, пока я буду готовить обед, — сказал Жако, — а тем временем Аммами ляжет в постель.

До нее доносился шум из кухни, плеск воды, льющейся из крана, и ей было так хорошо лежать в постели и прислушиваться к дружеским, приглушенным голосам… От гриппа все чувства обострились, жгли, как огонь… Как приятно ощущать легкое прикосновение к телу рубашки, ночной кофточки. Конечно, она легла в постель не из кокетства, но она знала, что ничто так ей не идет, как постель, распущенные косы. Роллан вошел с тарелками. В его удивленном взгляде мелькнуло восхищение.

Жако придвинул стол, поставил приборы, подал суп, который пришлось лишь разогреть, а фасоль в томате — американские консервы — просто выложил из банки. Роскошные припасы, которые поставляла белошвейка, стали Анне-Марии не по средствам. Анна-Мария пила липовый отвар: все трое были довольны, им было тепло — и морально и физически.

Колетта обладала удивительным даром появляться некстати. Она ужасно обрадовалась, застав у Анны-Марии гостей, да еще мужчин: а вдруг что-нибудь получится, совсем неожиданно…

— Вы больны, Анна-Мария?

Конечно, не в ее привычках заходить без звонка, но она шла мимо и не могла устоять… Рассчитывала пообедать у Анны-Марии, Гастон занят — обед в мужской компании… Надеюсь, я не помешала? Мужчины стояли молча — в тарелках стыла фасоль — не они здесь хозяева…

— Что вы, конечно нет, — сказала Анна-Мария. — Вы не обедали? Не рискую предложить вам остаться, у меня грипп, и обедом занимаюсь не я, а Жако… О! Совсем забыла вас представить.

Колетта улыбнулась:

— Давайте я вам помогу! В такого рода вещах женщина может быть полезной.

— Все уже готово, мадам, — сказал Жако, — и даже съедено… Запасы Анны-Марии полностью уничтожены. Сыр, вот все, что я могу вам предложить — тридцать процентов жирности, — и четверть бокала вина!

— Идет, — сказала Колетта с наигранной непринужденностью. — Доедайте фасоль, а то она остынет…

Она уже остыла. Колетта бросила взгляд на Роллана и вынула из сумочки губную помаду. Жако принес тарелку, бокал…

— Оказывается, вы умеете хозяйничать, — кокетничала Колетта.

— Старые холостяки и люди, побывавшие на войне, умеют сами себя обслуживать…

— Я сегодня вечером страшно хандрила. Со мной это бывает часто, Анна-Мария может подтвердить… А когда у меня хандра, я не могу удержаться, чтобы не пойти к Анне-Марии и не выложить ей все… До чего вы хороши, Анна-Мария! Ни у кого на свете нет таких кос, как у нее, не правда ли?

Колетта обращалась к Роллану.

— Согласен, — подтвердил тот.

Быстро скинув туфли и поджав под себя ноги, Колетта села на постель. Она так вертелась, что даже кровать тряслась. Анне-Марии казалось, что именно поэтому у нее кружится голова: должно быть, поднялась температура. Колетта плохо выглядела, осунулась…

— Он не позвонил, Анна-Мария. — Колетта имела привычку рассказывать о себе при людях посторонних и не посвященных в ее дела. Анне-Марии стало неловко за нее, и она попыталась перевести разговор.

— Вы выглядите усталой, — сказала она, — много развлекаетесь, наверно…

— Да нет, я совсем не выхожу из дома, светская жизнь не по мне, всюду невыносимая скука… Просто старею…

Коллете не было еще тридцати, а выглядела она и того моложе, но она любила говорить о своем возрасте, чтобы ее успокаивали, уверяли, что она молода: она панически боялась старости. Но мужчины промолчали, а Анна-Мария сказала не то, что следовало сказать:

— Естественно, люди стареют, но я никогда об этом не думаю.

— Но если самой об этом не думать, в один прекрасный день вам об этом напомнят мужчины! — воскликнула Колетта.

— Ну, нет! — отозвалась Анна-Мария. — До сих пор со мной такого не случалось…

— И не случится, — горячо подхватил Жако. — Для Анны-Марии не обязательно быть молодой — существуют непреходящие вещи.

— А для меня обязательно, — резко возразила Колетта. — Я вещь преходящая. И я буду стыдиться старости… Мне еще не ясно, что надо делать: запереться, чтобы тебя никто не видел, покончить с собой… или смириться с позором.

Анна-Мария взглянула на нее с негодованием.

— Старость вовсе не позор, если принимать ее, как должное, — отозвалась она. — Я еще не стара, хотя уже не молода, и представьте, для меня «хочу» и «могу» — всегда совпадают… По дороге, разумеется, многое теряешь, но зато и приобретаешь… Пророки были старыми, мудрость — привилегия старости, а быть мудрым — не так уж неприятно…

— А вы случайно не святая? — ядовито спросила Колетта.

Роллан встал; ему пора уходить, и Жако тоже.

— Чуть не забыл самого главного, — уже с порога сказал Жако. — Союз Французских женщин просит вас выступить с публичной лекцией.

— Вы это ко мне обращаетесь? — Анна-Мария даже приподнялась в постели. — О чем, по-вашему, я могу им рассказать? Ни разу в жизни не выступала публично! Безумная идея…

— Именно к вам. Приближаются выборы… Надо еще раз разъяснить основы нашей политики женщинам, растолковать, в чем их долг и ответственность…

— И вы обращаетесь с этим ко мне? — повторила Анна-Мария. — Да вы издеваетесь надо мной, я не имею ни малейшего представления об основах политики! — Она рассердилась. — Я пойду голосовать вместе со всеми, это гражданский долг всех женщин, слышите, вместе со всеми! Вы согласны со мной, Колетта?

— Я не просила давать мне право голоса и не намерена голосовать.