Анна-Мария

Было около десяти часов, когда Анна-Мария наконец легла и с наслаждением вытянулась в постели. Весь день она пробегала с аппаратом по Парижу и даже позавтракать не успела. Вечером прием у мадам де Фонтероль, потом она проявляла пленку… Ребятишки, которых она сфотографировала в Тюильри, получились неплохо, особенно там, где сняты одни ножки, до чего же у малышей трогательные и смешные ножки!

Анна-Мария уже погасила свет, когда зазвонил телефон. Кто? А вдруг?.. Все же? Она сняла трубку:

— Алло!

Звонила Колетта, молодая женщина, с которой Анна-Мария познакомилась у фотографа; Колетта пришла заказать ей снимки своей девочки и тут же взяла Анну-Марию в наперсницы… Колетта извинилась, что звонит так поздно, — может быть, Анна-Мария уже легла? Но у нее чудовищная хандра… Муж в отъезде, она одна, совершенно одна… Не разрешит ли Анна-Мария заглянуть к ней хоть на полчасика? «Но я уже в постели!» Анна-Мария попробовала отделаться от гостьи. «Всего на полчасика, прошу вас…» — «Ну что же, заходите, только, простите, я останусь в постели…» — «Ну конечно, конечно…»

Бедная Колетта! Она чувствовала себя несчастной, непонятно почему, но она чувствовала себя несчастной. Вышла она замуж во время оккупации за довольно известного журналиста, который во время войны отсиживался в провинции, — неплохой, даже милый человек; была у них прехорошенькая двухлетняя здоровая девочка. У Колетты много платьев, уютная квартира, друзья, ей не приходится думать о деньгах, и все же она чувствует себя несчастной. Она столько ждала от Парижа, и теперь, когда она попала в этот Париж, ни одна ее мечта не сбылась. Люди были заняты, озабочены, у них не хватало ни времени, ни денег, и они не могли, да и не хотели, подобно ей, развлекаться с утра до вечера. Париж… Театры, выставки, шляпки, платья и тысячи интереснейших людей, все оказалось столь же недоступным, как и в те времена, когда она жила в провинции. Интересным людям, с которыми ей доводилось сталкиваться на приемах, премьерах, вернисажах, было не до женщин, у них были свои, совсем иные заботы, поэтому приемы и вернисажи доставляли Колетте, пожалуй, больше огорчений, чем радостей. Появившись где-нибудь во всеоружии своей красоты, как ей казалось дома, Колетта встречала людей, которые, бросив ей на ходу две-три любезных фразы, отходили, чтобы бросить две-три любезных фразы другой (по крайней мере Колетта старалась убедить себя в этом, но в глубине души была уверена, что как раз другим-то говорилось больше, чем эти две-три любезные фразы), и чаще всего эти другие оказывались одетыми гораздо лучше ее! Откуда у всех этих женщин подходящее к случаю платье, шляпа и перчатки, и в тон платью туфли? Как Колетта ни билась, ей всегда чего-нибудь не хватало, хотя Гастон не скупился и зарабатывал много… О кино не стоит и говорить, там либо плохо топили, либо не топили совсем, а в театре, пусть даже натопленном, тоска смертная… Колетта жила как в лихорадке, возбужденная, разочарованная, и вечно чего-то ждала… Это «что-то» сводилось в конечном счете к поклонникам… Они с Гастоном очень любили друг друга, по-настоящему любили, но это не было «великим волнением страсти», впрочем, ей незнакомым; в общем, Гастон оказался ошибкой… и Колетта с волнением ждала «великого волнения». Она была полна планов, мечтаний, иллюзий. Но в ее жизни все самые великолепные начинания тут же рушились: не удавались знакомства, не доставались квартиры, если они были лучше и больше той, в которой она жила, отменялись заманчивые путешествия. Анна-Мария знала о ее последнем романе с каким-то издателем, да, кажется, с издателем, человеком уже немолодым. Анна-Мария окончательно запуталась в романах Колетты.

— Простите, я лягу, — сказала она, открыв дверь Колетте.

— Боже, вы просто прелестны! — Колетта искренне залюбовалась ею. — Анна-Мария, вы должны всегда принимать гостей в постели! Ах, какие волосы, какие косы… И зачем только вы краситесь. Вы в тысячу раз красивее вот так, как сейчас…

— Прошу вас, Колетта, перестаньте!.. Расскажите лучше, что у вас там не ладится?

— Какая вы славная… И до чего у вас хорошо… Конечно, я вам мешаю, но я больше не могу сидеть в одиночестве, не могу ждать. Поверьте, я была на грани самоубийства… Он обещал позвонить. Какой ужас, ждать звонка и ждать напрасно!

Колетта сняла туфли и забралась с ногами на постель — у нее было длинное, пожалуй, непропорционально длинное, туловище и круглый, крутой зад, обтянутый юбкой. Молодое лицо с сухой кожей, несколько морщинок, рот искусственно увеличенный темной помадой, как это делают киноактрисы, черные, глубоко сидящие в орбитах глаза и выкрашенные в золотистый цвет волосы — прелестный контраст. Колетта молода, миловидна, хорошо одета, хорошо подкрашена, хорошо причесана, и вот эта Колетта говорит, а губы ее дрожат:

— Я должна излить душу, иначе не вынесу… Знаете, так кричат во время родов… Он не позвонил, Анна-Мария. Не знаю, что думать, как быть… Даже солнце светит лишь затем, чтобы поиздеваться надо мной. Я тоскую, у меня такое ощущение, будто я на дне колодца, меня одолевают мрачные мысли, я потеряла всякий вкус к жизни… И так день за днем… Сижу и смотрю на этот проклятый телефон! Понимаете, ведь человека можно заставить ответить, узнать, по крайней мере, что произошло… Я сознаю, что звонить не нужно из чувства собственного достоинства, хотя бы просто из дипломатических соображений. Но в конце концов все-таки звоню. Не могу не позвонить… Не в силах удержаться. «Мосье нет дома». О! — У Колетты вырвался настоящий вопль. — И это еще полбеды, потому что, когда он оказывается дома, бывает страшнее…

Анна-Мария слушала ее, закрыв глаза, — так слова приобретали большую значимость, наполнялись особым смыслом, существовали сами по себе, вне Колетты. Анна-Мария слушала ее, как слушают радио или просматривают газету, — так, какие-то выдумки, даже не человеческий документ. Что она собирается делать, Колетта? Покончить жизнь самоубийством или выпить чашку чая, приготовленного для нее Анной-Марией? Сама Анна-Мария не ждала телефонного звонка.

— Мужчина ни в чем не знает отказа, — слышался голос Колетты. — Я говорю о мужчинах, у которых есть все, что душе угодно. Но подумайте о женщинах, когда им нужно чего-то добиться от мужчины — денег, места или рекомендации. Если же этот мужчина знаменитость, он им нужен хотя бы для того, чтобы появиться с ним вместе… Какое мужчине дело, позвонила ему женщина или нет? Он даже не думает об этом. А что творится с нами, когда мы ждем телефонного звонка, которого все нет и нет… Целый день… Какие-то дела, но ведь их вполне можно отложить… Страшная вещь — свобода, свободная голова, свободное время, даже если оно и занято!

Пораженная отчаянием, прозвучавшим в голосе Колетты, Анна-Мария открыла глаза:

— Да вы его любите, Колетта!

Колетта заломила руки:

— Но поймите же, что речь идет не просто о каком-нибудь определенном человеке, а вообще! Ну как вы не понимаете!

Анна-Мария снова закрыла глаза.

— Дело вовсе не в телефонном звонке! Не нужен он вам! — Колетта старалась пояснить свою мысль, и это «вам» заставляло предполагать, что речь идет не только о ней самой. — Когда он вам действительно нужен, тут другое дело. Но даже если он вам и не нужен, телефонный звонок придает вкус жизни, как соль или перец. Отчего жизнь такая пресная? Ведь, кажется, нет для этого никаких оснований, а она пресная, не пойму отчего… Ну, скажите, Анна-Мария, почему она такая пресная? Если бы вы знали, что за прелесть моя девочка! И Гастон очень, очень мил со мной… Он мне изредка изменяет, но после четырех лет супружеской жизни это естественно; мы прекрасно ладим… он очень меня балует, у меня есть все, что мне хочется. А я целый день, как дура, жду телефонного звонка… И даже не могу отплатить этому чудовищу тем же. Мужчины так заняты, что, не позвони я ему, он и не заметит. У меня создалось впечатление, что их дни и ночи закрыты для нас: «Вход воспрещен». Чтобы освободить для вас минутку, мужчина вынужден изворачиваться, урывать время от сна, опаздывать на деловые свидания… Вот почему ему ничего не стоит выкинуть вас из своей жизни! А если мысль о какой-нибудь женщине становится навязчивой и он хочет от нее избавиться, за эрзацем ходить недалеко, он всегда под рукой, всегда наготове… Но мне кажется, мужчина не может быть одержим до такой степени, чтобы ему понадобился эрзац.