Анна-Мария

— Чашку чая или чего-нибудь покрепче, метр? — спросила Женни, ведя его под руку к козетке.

Мария наливала в бокалы виски.

— Ах, эта Мария! — сказал С. — Совсем не меняется… Все такая же услужливая…

Что он хотел этим сказать?

— Вы зовете меня Мария! Какое счастье, метр! А я-то думала, вы помните лишь мой псевдоним — Лиан Лионель!

— Да, полно, полно, мы ведь виделись не так давно. Вы уже звались Мария…

Женни слушала их, поворачивая голову то к одному, то к другому, словно следила за игроками в теннис. Нет, жизнь омерзительна, как слизняк. Что бы там ни говорил С., а интервью напечатано, факт останется фактом, даже если С. даст опровержение. «Он его не даст, — сказала мне Женни, когда Мария и С. ушли, — по его мнению, он сделал все, что требовалось, даже больше. Пришел, сказал, что следовало сказать…»

Все как будто улаживается и ничего не улаживается. Никто не докапывается до сути дела, до корня зла. Мнение С. чрезвычайно важно, а «Пари-Суар» читают очень многие. Все уладилось, но зло уже совершилось.

Не знаю, за что С. мог питать неприязнь к Женни. За то, что постарел? За то, что слава ушла и осталось одно лишь обаяние имени? Во всяком случае, после своего визита к Женни он обошелся с ней на людях так, что я окончательно растерялась.

Произошло это на торжественном спектакле в Опере. В кои-то веки Женни сочла нужным присутствовать на спектакле, я имею в виду в качестве зрительницы. Она ненавидела парадные вечера, даже в ресторан ходила редко, потому что не выносила перекрестного огня обращенных на нее любопытных взглядов. Не знаю, почему ее потянуло на этот торжественный спектакль… Женни заявила, что берет меня с собой. Возможно, ей просто захотелось показать мне Париж во всем его блеске; такой случай мог больше не представиться, театральный сезон кончался. Женни решила, что нас будут сопровождать Рауль Леже и первый любовник из Комеди Франсез. «Пусть нас видят в обществе красивых кавалеров, — сказала Женни, — по мнению Марии, это замечательная реклама, лучше даже, чем министры или знаменитости».

Одеть меня — совсем не трудно: все туалеты, показанные манекеншами фирмы, где одевалась Женни, были мне одинаково к лицу, мы терялись, не зная, на чем остановить свой выбор. Золушка в наряде принцессы; все меня смущало: и бриллиантовое ожерелье, и большое декольте. Не хотела я ни декольте, ни ожерелья, но за меня все решила Женни. «Воображаю, что будет с нашими друзьями, когда они увидят тебя, не могу без смеха об этом думать. Мужчины сами ничего не понимают, прелесть моя, им надо все растолковывать… А ожерелье — фальшивое, и если ты его потеряешь, не вздумай подражать мопассановской героине…» Мне ли перечить Женни!

Во фраках, с цилиндрами, наши красавцы мужчины были действительно блистательны. В антракте ползала подошло к ручке Женни. Лицом к лицу с публикой, без посредников, она всегда одерживала победу. Ее кавалером был первый любовник, моим — Рауль Леже.

Во время второго антракта я заметила в толпе, запрудившей фойе, темную с проседью голову Огюста С. При нашем приближении толпа расступилась, как бы давая возможность Женни и С. подойти друг к другу… Но С. лишь отвесил Женни издали чопорный поклон и тут же исчез в толпе, как бы отгородившись от нас живой стеной. По-прежнему гудело фойе, там, за завесой табачного дыма, мерцали огни люстр, мелькали женские лица, слышались обрывки фраз, белели манишки, и внезапно, словно комета, оставляющая за собой огненный след, появлялась какая-нибудь красавица, сопровождаемая долгими взглядами… От всей этой сутолоки и шума у меня в голове стоял звон, точно где-то поблизости били посуду. Постепенно Женни окружила живая изгородь из черных фраков, будто звезду мюзик-холла; вся разница состояла в том, что на Женни не было традиционных страусовых перьев, и она выглядела очень скромно в своем строгом темном платье. Мне в этой сцене была отведена роль драматической инженю. Но когда я увидела сомкнувшуюся позади Огюста С. толпу, кровь, как говорится, «ударила» мне в голову. Чтобы не броситься вслед за ним, я вцепилась в руку Рауля. Женни улыбалась, безмятежно спокойная, красивая… «Пусть бежит… Где ему бороться с Женни, сила на ее стороне. А он просто-напросто старый негодяй…» — прошептал Рауль у самого моего уха. В зале уже погасили свет, когда мы вошли в ложу. Я ничего не видела из того, что происходило на сцене.

Рауль и первый любовник собирались затащить нас после спектакля в какой-нибудь кабачок, но Женни и слышать об этом не хотела. Она простилась с ними у подъезда, не предложив им, против обыкновения, подняться на минутку… Мне не хотелось спать, но я не решилась сказать об этом.

— Не смею приглашать мадам Белланже одну, не принято молодым девушкам появляться в обществе мужчин без спутницы. Тем более в злачных местах… — пошутил Рауль.

Мы с Женни поднялись наверх вдвоем. Ну и жизнь — сплошная маята и тревога.

— А знаешь, — сказала Женни, целуя меня на пороге своей комнаты, — ожерелье-то настоящее. Ты тоже настоящая. И красивая. Наконец-то они это увидели.

Стоял уже июль, было очень жарко. В один из воскресных дней Люсьен пригласил нас обеих, Женни и меня, позавтракать у Ланже. Он, кажется, впервые заметил мое существование, и его приглашение смутило меня, особенно когда я поймала удивленный взгляд Женни. Люсьен виделся с ней урывками, в редкие свободные минуты между двумя съемками, и едва он появлялся, я сразу же уходила к себе.

Посетители ресторана отрывались от еды и смотрели нам вслед: «Женни Боргез…» — шептали они. Люсьен с важным видом заказывал завтрак. Потом отложил меню и потер руки:

— Мадам Белланже, — обратился он ко мне, — почему вы не носите всегда голубой цвет?..

— В самом деле, — отозвалась Женни и внимательно посмотрела на меня. — До чего же красит женщину Париж…

В ее голосе слышался легкий оттенок снисходительности, словно она хотела сказать: «Что случилось? С каких это пор вы стали видеть в Анне-Марии женщину?» А между тем в тот вечер торжественного спектакля она сама разодела меня как куклу, сама издевалась над мужчинами, проглядевшими такую женщину, сама твердила, что я красива… Женни заговорила о другом:

— Как ваши дела с «Гомоном»?[12]

Я сразу почувствовала себя лишней. Какой она умеет быть злой, моя Женни!

После завтрака Люсьен извинился: его ждут в Рэсинг-клубе. Женни не предложила подвезти его, пришлось ему взять такси. Но едва мы сели в машину, она спросила:

— Хочешь проехаться по Лесу?

Автомобиль медленно катил по празднично оживленным аллеям Булонского леса… Мы молчали. Я подумала, что хорошо бы, воспользовавшись свободным днем, проведать старую тетушку Жозефину, которую я в этот приезд еще не навестила. Пообедаю у нее, если только…

— Ты обедаешь с Люсьеном? — осторожно спросила я.

— Да, и с тобой.

Я не могла опомниться от удивления.

— Зачем я вам?

— Говорю тебе, ты обедаешь со мной.

Не знаю, почему она на этом так настаивала, да и не все ли равно; с ней творилось что-то неладное, и я не могла оставить ее одну. Она была несчастна. Ну, что ж, повидаюсь с тетей Жозефиной в другой раз.

Люсьен позвонил во второй половине дня и позвал к телефону меня. Он попросил предупредить Женни, что не может обедать с ней сегодня, в Рэсинге на теннисе он растянул запястье, теперь рука сильно ноет. Затем он спросил меня, не случается ли мне бывать в районе Пасси. В час аперитива он обычно заходит в кафе на углу улицы Пасси… Что ему от меня нужно?

— Ну, раз так, — сказала Женни, — можешь идти обедать к тете Жозефине. Я ложусь спать…

Четырнадцатое июля. Мы сидели в комнате Женни, она да я. Раймонде было приказано никого не принимать, в этот вечер Женни не хотелось не только видеть посторонних, но даже чувствовать их присутствие в доме.

Мы обе устали. С утра Женни потащила меня на демонстрацию, и в течение долгих часов мы то шли, то топтались на месте. Мы примкнули к группе, которая несла на длинных шестах портреты писателей и художников, грубо намалеванные, как на афишах. Почти все в колонне хорошо знали друг друга. Многие подходили к Женни, но, отвесив глубокий поклон, тут же удалялись. Когда шествие двинулось по направлению к Бастилии, толпа по пути кричала: «Женни Боргез! Да здравствует Женни Боргез!» И тем не менее в нашей группе, где все болтали о пустяках, обменивались дружескими рукопожатиями, Женни казалась совсем одинокой. Вокруг нас образовалась мертвая зона. «Да здравствует Женни! Да здравствует Женни Боргез!»

12

«Гомон» — крупнейшая французская кинематографическая фирма.