Город мертвых

Трюмо сплошь окантовано золотистой дубовой листвой, в зеркале поблёскивает свесившаяся с потолка хрустальная люстра. По дверцам высокого платяного шкафа змеятся угловатые узоры. Обшитое бордовым бархатом, приземистое кресло резными ножками упёрлось в дощатый пол. Рядом высится круглый дубовый столик, столешница обрисована светлыми ромбами. И всё же главная достопримечательность комнаты — широченная кровать с бордовым балдахином. С лакированных столбиков поглядывают аккуратно вырезанные физиономии гномов в колпаках. Ажурные края балдахина искрятся золотыми стежками. Ещё больше золота па бордовом одеяле — кленовый лист так и слепит очи. Внезапно листок взбух, застонало, одеяло слетело па пол.

Купец Томас Радо не любил просыпаться. Лучше уж ещё часок понежиться в постельке, чем снова садиться за стол и считать, считать, считать... В последнее время так просто не поторгуешь, окаянные гномы совсем ума лишились, дерут семидесятипроцентный налог. И как эти коротышки умудрились завладеть Полуденным Трактом?

Гнусаво бурча проклятия, Томас опустил обросшие рыжеватым пухом, голые ноги в бордовые тапочки. Купец уродился упитанным. На вид лет сорок пять. Внешность не ахти: крупный нос, двойной подбородок, тёмные усики. Разве что в карих глазах заметна живость. Пальцы с великолепным маникюром поскребли кудрявившуюся тёмными волосами грудь, пригладили растрепавшуюся за ночь причёску — видать, потел прилично, персты аж застряли в густой смоли прядей.

После заразного зевка Томас поднялся — ростом малость не дотягивал до шести футов — и сделал круговое движение руками. Впрочем, спешно осел. Ну неужто тут до зарядки, если изнеженная кожа ничего кроме лавандового мыла не знает, а шёлковые бордовые трусы с золотыми кленовыми листьями, поди, в самом Саакасуме шили под заказ; да простому селянину ради таких трусов надо полгода спину горбить!

— Фарид! — позвал купец. — Фарид! Бес окаянный, ты где там лазишь?!

Отворилась дверь, и в спальню шмыгнул юнец лет тринадцати. Смуглый цвет кожи выдавал в нём выходца из Саакасума. Из-под копны волос воронова крыла поблёскивали здоровенные тёмные очи. Облачался в узкие коричневые штаны и белую сатиновую рубаху с малахитовыми запонками.

— Чего вылупился, босяк?! — ревел хозяин. — Не видишь что ли, проснулся я?!

— Сейчас, — опомнился слуга и метнулся к шкафу. Порывшись средь множества висевших одеяний, схватил тремпель с бордовым халатом.

— У-у-у! — на зависть волку взвыл Томас. Звучная затрещина была наградой юнцу за работу. — Сколько раз можно учить?! Идиот! Сгинуть тебе в Чёрных Пустошах! — выдал наиболее распространенное проклятие. — Не в том порядке подаёшь! Зачем мне сейчас халат? — Но всё-таки вырвал тремпель и положил па кровать.

— Вспомнил, — проскулил Фарид. Худенькая ручка продолжала потирать раскрасневшуюся щёку — купец приложился дюже.

Слуга подбежал к тумбочке и живо достал инкрустированную бирюзой и поделочной костью шкатулку.

— Вот это оно, — похвалил Томас, выхватывая протянутую шкатулку. — Сперва украшения, а уж потом одежда.

Под крышкой сверкали гранями перстни с красными рубинами, зелёными изумрудами, синими сапфирами, голубыми аквамаринами, жёлтыми топазами.

— Этот сойдёт, — купец надел на указательный палец правой руки перстень с рубином. Полюбовавшись, прогнусавил: — Мало. — Перстень с изумрудом оседлал мизинец левой руки. — Совсем другое дело. — Карие очи Томаса искрились пуще драгоценных камней.

Однако купец ещё не всецело обвешал себя. Шея-то свободна. Дабы ликвидировать этот недостаток, нашёл в шкатулке золотой медальон на толстой цепи. В круге изображался треугольник — символ Триединой Церкви. С благоговейным трепетом Томас нацепил медальон.

Фарид проявил свойственное всем юнцам любопытство:

— А почему вы с медальоном не спите?

Купец насупился, секунда — и поманил пальцем:

— Иди на ушко прошепчу.

Просиявший слуга приблизился и получил звучный тумак. Еле-еле па ногах устоял.

— Ха-ха-ха! — раскатисто ржал Томас. — Думал, я тебе скажу? Да твоё дело прислуживать, а не задавать вопросы.

Юнец смиренно кивнул.

— Скажи, чтоб завтрак подали, — повелел купец.

Фарид едва не до пола поклонился и бочком, по-крабьи, засеменил к двери.

— Да не буду я тебя бить, — кинул вслед хозяин. — Сдался ты мне... Руки об тебя марать. — Стал любоваться перстнями.

Вдосталь насмотревшись, накинул халат и положил шкатулку на место. Из ящичка вытянул небольшую иконку. В золотой оправе заключалась забавная картинка: на пушистом облачке сидел седобородый старец. И пускай Творца никто никогда не видал, именно так изображала Церковь.

Иконка увенчала тумбочку, Томас рухнул на колени и начал молиться. Губы шептали заученные до автоматизма слова, рука мелькала — ретиво крестился.

Меж тем в спальню вошла смазливая прислужница. Серенькое платьице не могло скрыть стройность стана и упругую высокую грудь. Русые локоны ниспадали на плечики. В руках — медный поднос с яствами.

Вид милашки немедля выветрил молитву из головы купца. Куда уж тут до монашеского целибата! Этакая красавица враз распалит плоть. Фанатичный огонёк верующего потух в глазах Томаса, правда, тотчас запылал новый — целый костёр. Будто неудовлетворённый самец, купец пополз на коленях к девушке. Руки цепко схватились за стройную ножку. Благо служанка поднос успела поставить, так бы вылился гороховый суп на голову мужчины.

— Лобзай меня, Марьяна! — фальцетом пропищал Томас.

— Что вы, сеньор? — покраснела до корней волос служанка. Однако и не посмела вырываться — то ли жаждала угодить хозяину, то ли сама не прочь усладить женские инстинкты.

— Лобзай меня!

Скрипнула дверь, и так некстати зашёл Фарид.

— Марьяна забыла соль, — доложил слуга, вздымая над головой белую солонку.

Явление юнца ослабило хватку Томаса, и служанка выскользнула. У дверей развратно вильнула задом, купец яро впился ногтями в пол, маникюры хрустнули — парочку обломал это точно.

— Ну зачем ты припёрся? — не зло, по сварливо запричитал Томас. — Я уж почти... почти...

Голова мужчины болталась из стороны в сторону, из горла рвались всхлипы.

— Так что делать с солью? — вопросил Фарид.

— Сожри её, — огрызнулся Томас и с горем пополам влез в кресло.

А слуга туповато глядел на солонку — кажется, размышлял: пошутил хозяин или нет.

— Вон отсюда, кретин! — прикрикнул купец.

Приказ вывел юнца из ступора, побежал так рьяно, что чуть не вышиб лбом дверь.

— И за что мне такое наказание? — ворчал Томас. — Одни балбесы кругом. Да ещё и гномы эти...

Вид аппетитного завтрака отогнал дурные мысли. В глубокой тарелке паровал гороховый суп. Два ломтика свежего румяного хлеба. Овощное рагу, фаршированные яйца, паприка — на второе. В чеканном кубке темнеет иллизийское вино с пряностями.

Не успевшее как следует подняться настроение тут же испортилось: без соли суп — сущие помои. (И с какой стати гамелотские повара не солят в процессе готовки?)

После пары ложек противного супа рагу почему-то тоже не пришлось по вкусу. Проглотив дуэт фаршированных яиц, Томас стал смаковать вино. Горячительный напиток бодрящей сластью начал растекаться по телу, а тут вновь явился Фарид и виноватой физиономией опять подпортил хозяину настроение.

— Ну? — сурово вскинул бровь купец.

Помявшись с ноги на йогу, юнец достал из-за спины конверты.

— Ваша корреспонденция. — Помедлив, слуга добавил: — Я чуть не забыл о ней.

— Ты и так проштрафился. Письма нужно приносить до завтрака. Понял?

Фарид на ходу кивнул, смуглая худющая ручка протянула корреспонденцию.

— Посмотрим что у нас тут, — пробубнил Томас. Небрежно разорванный розовый конверт упал па пол. — Опять эти недоумки-гномы с их дурацкими предупреждениями... Так, так. — Бегло читал. — Ого!.. О-го-го! Ишь чего удумали. Фарид, ты только глянь, — сунул листок слуге под нос. Не умеющий читать юнец квёло пожал плечами. Опомнившийся купец рявкнул: — Да ты ж болван необученный! — Шлёпнул листком слугу по макушке. — Коротышки одурели. Чают повысить пошлину до ста процентов! Разорить хотят гады! А всё из-за тебя, — совершенно безосновательно обвинил слугу и залепил пощёчину.