Агнец

— Аминь, — сказал Джошуа.

— Semper fido, — добавил я на латыни.

Иуда, младший братец Джошуа, — к тому времени ему уже исполнилось семь — носился вокруг римских казарм с воплями «Отпусти народ мой! Отпусти народ мой!», пока совсем не охрип. (Чуть раньше он окончательно решил стать Моисеем, когда вырастет, — только таким, чтобы проникнуть в Землю обетованную. Верхом на пони.) Но, как выяснилось, Иосиф уже дожидался нас у врат Венеры. Выглядел он слегка попутавшим, но в остальном невредимым.

— Люди брешут или покойник разговаривал? — спросил он.

Мария была в полном восторге:

— Да, и еще ходил! И показал на своего убийцу — а потом опять умер.

— Извини, — сказал Джошуа. — Я хотел, чтобы он пожил дольше, но он продержался всего минуту.

Иосиф нахмурился:

— Все видели, что ты сделал, Джошуа?

— Они не знали, что это я, но видели все.

— Я всех отвлек своей великолепной погребальной песнью, — похвастался я.

— Тебе нельзя так собой рисковать, — сказал Иосиф Джошу. — Время еще не поспело.

— Если не ради спасения отца, то когда?

— Я не отец тебе, — улыбнулся Иосиф.

— Отец… — Джошуа вздохнул и опустил голову.

— Но не господин тебе. — Иосиф уже совсем откровенно ухмылялся.

— Наверное, нет, — ответил Джошуа.

— Тебе не стоило волноваться, Иосиф, — сказал я. — Если бы римляне тебя убили, я бы очень хорошо заботился о Марии и детишках.

Мэгги ущипнула меня за руку.

— Значит, я спокоен, — ответил Иосиф.

По дороге в Назарет мы с Мэгги шли в нескольких шагах за Иосифом и его семейством. Родичи Мэгги так расстроились от того, что приключилось с Иеремией, что даже не заметили ее исчезновения.

— А он намного сильнее, чем в прошлый раз, — сказала Мэгги.

— Не беспокойся, завтра у него опять снесет крышу: «Ох, у меня все вышло неправильно. Ох, моя вера недостаточно крепка. Ох, я недостоин своей миссии». Да с ним невозможно будет рядом стоять целую неделю. Нам еще повезет, если он в молитвах будет делать перерывы на обед.

— Не надо над ним смеяться. Он очень старается.

— Тебе легко говорить. Тебе же не придется тусоваться с деревенским дурачком, пока Джош не оправится.

— Но неужели тебя не трогает, кто он? И что он?

— А толку-то? Если б я постоянно нежился в лучах его святости, кто бы о нем заботился? Кто бы за него врал и жульничал? Мэгги, даже Джош не может все время думать о том, кто он такой.

— А я о нем все время думаю. И молюсь за него все время.

— Правда? А за меня ты молишься?

— Один раз я упомянула тебя в своих молитвах.

— Да? Как?

— Я попросила Господа помочь тебе перестать быть таким остолопом, чтобы ты получше присматривал за Джошуа.

— Ты имела в виду остолопа в таком привлекательном смысле, да?

— Конечно.

Глава 7

И ангел рек:

— Каким пророком записано сие? Ибо в сей книге предсказаны все события, что случатся на следующей неделе в земле «Дней нашей жизни» и «Всех моих детей».

И рек я ангелу в ответ:

— Ты знаменит своим слабоумием, о бессмысленный комок перьев. Никаких пророков для этого не нанимали. Эти люди знают, что произойдет, потому что сами все написали заранее, чтобы актеры потом разыграли по ролям.

— Что написано пером, того не вырубишь секирой, — ответил ангел.

Я подошел поближе и присел на краешек кровати рядом с ангельской. Разиил не отрывался от «Дайджеста мыльных опер». Я отогнул журнал, чтобы ангел смотрел мне прямо в глаза.

— Разиил, ты помнишь времена до появления человечества — те времена, когда в наличии имелись лишь воинство небесное и сам Господь Бог?

— Да, и лучше тех времен не было ничего. Если не считать войны, конечно. Но если ее не считать, то времена стояли замечательные.

— И вы, ангелы, тогда были сильны и прекрасны, как само божественное воображение, и голоса ваши пели хвалы Господу и славу ему до самых закраин вселенной, однако ж Господь зачем-то счел нужным создать нас — человечество, слабое, испорченное и нечестивое, так?

— Да, тогда-то все и пошло коту под хвост, если тебя интересует мое мнение, — ответил Разиил.

— А ты знаешь, зачем Господу понадобилось нас создавать?

— Нет. Не ангельское это дело — вопрошать волю Божию.

— Затем, что вы — олухи царя небесного, вот зачем. Вы же безмозглы, как сама небесная механика. Ангелы — просто симпатичные насекомые. «Дни нашей жизни» — это кино, Разиил. Пьеса. Там все не настоящее, понял?

— Нет.

Он в самом деле не понял. А я уже уяснил, что в нынешнее время стало традицией рассказывать всякие смешные байки о глупости людей со светлыми волосами. Угадайте, откуда она пошла.

Наверное, мы все рассчитывали, что, раз убийцу изобличили, все вернется на круги своя, но римлян, похоже, гораздо больше заботило полное искоренение сикариев, чем какое-то жалкое воскрешение. Сказать по правде, воскрешения в те годы были не такой уж редкостью. Как я уже упоминал, мы, евреи, своих покойников закапывали в землю быстро, а где спешка — там и ошибки. Время от времени какой-нибудь бедолага лишался чувств в лихорадке, а приходил в себя — лежит готовенький к похоронам, весь полотном обмотан. Одно хорошо: на похороны собиралась вся семья, а на поминки еды готовили прорву, поэтому никто не жаловался. Разве что сами покойники, коли не очухаются. А если и жаловались — ну, в общем, я уверен, Господь им внимал. (В мое время чуткий сон был немалым достоинством.) Поэтому на следующий день римляне, как ни изумил их ходячий мертвец, устроили облаву на подозреваемых заговорщиков. На заре всех мужчин из семейства Мэгги уволокли в Сефорис.

Узников не освободили бы уже никакие чудеса, но и распятий в последующие дни не объявлялось. Прошло две недели, о мужчинах по-прежнему ни слуху ни духу — ни что стало с ними, ни в каком они состоянии, — и Мэгги вместе с матерью и тетками отправились на Шабат в синагогу и воззвали к фарисеям за помощью.

На следующий день фарисеи из Назарета, Яфия и Сефориса пришли к римскому гарнизону и ударили челом Юстусу: пусть освободит узников. Уж не знаю, что они ему говорили, да и чем вообще можно римлян разжалобить, но на следующий день, чуть забрезжил рассвет, мужчины из семейства Мэгги, шатаясь, приволоклись в деревню — избитые, отощавшие, завшивевшие, но по крайней мере живые.

Никаких пиров, никаких праздников в честь возвращения узников устраивать не стали. Мы, евреи, потом еще несколько месяцев вообще ходили на цыпочках, чтобы римлян не раздражать. Мэгги как-то отдалилась, и мы с Джошем больше не замечали у нее той улыбки, от которой раньше у нас спирало дыхание. Похоже, нас она избегала: завидев на площади, спешила прочь, а на Шабат не отходила от родственниц, так что и поговорить с нею не удавалось. Но прошел месяц, и Джошуа, совершенно наплевав на обычаи или повседневную учтивость, заставил меня удрать с работы и за рукав потащил к дому Мэгги. Та, опустившись на колени у двери, растирала жерновым камнем ячмень. По дому бродила ее магь, а отец с ее старшим братом Симоном (по прозванью Лазарь) трудились в кузнице неподалеку. Мы слышали их голоса. Мэгги, похоже, так увлеклась, что не заметила, как мы подошли. Джошуа возложил руку ей на плечо, и она улыбнулась, не поднимая головы.

— Вы же дом в Сефорисе строите.

— Мы решили, что гораздо важнее навестить занемогшего друга.

— Это кого, интересно?

— А ты как думаешь?

— Я уже не больна. Меня исцелило касание Мессии.

— Это вряд ли, — сказал Джошуа.

Наконец она взглянула на него, и улыбка ее испарилась.

— Я не могу больше с вами дружить, — сказала она. — Все изменилось.

— Потому что твой брат — сикарий? — спросил я. — Не говори глупостей.

— Нет, потому что моя мать заключила с Иебаном сделку. Иначе он бы не убедил других фарисеев идти в Сефорис и просить за наших мужчин.