Страница 19 из 124
Новость о предстоящем визите Ухтомского вызвала большое оживление среди китайского населения столицы. Ходили слухи о том, что Маньчжурию вот-вот аннексируют, что всем подданным мужского пола будет приказано отрезать косицы и что их империя станет российским протекторатом. В дипломатических миссиях города царили озадаченность и обеспокоенность. Джордж Моррисон, корреспондент «Тайме» в Пекине, писал в Лондон: Ухтомский «не имеет официального звания и не признается дипломатическим корпусом. Китайцы считают его “братом царя”, если не самим царем. <…> Очень трудно узнать, в чем задача его миссии»{229}. Чиновники российского МИДа, которые сами были недовольны вмешательством министра финансов в сферу их исключительной компетенции, не могли разрешить недоумения европейского дипломатического сообщества{230}.
Посланник прибыл в Пекин 9 мая, где его друг Ли Хунчжан устроил праздничную встречу. Ухтомский в ответ устроил несколько изысканных приемов в российской миссии и с большой помпой и торжественностью открыл отделение Русско-китайского банка. Он также дважды побывал на аудиенции у императора, который любезно принял щедрые подарки — хрусталь Фаберже, серебро Овчинникова, ценные меха и орден Св. Андрея{231}.[26] Поначалу поездка проходила очень хорошо. Князь отправил Витте ликующую телеграмму, сообщая, что китайцы встречают его так, как не встречали никого другого, живой интерес заметен даже со стороны простонародья, а европейцы глубоко сконфужены{232}.
Несмотря на крупные бриллианты, подаренные всем министрам в Цзунлиямынь (китайское ведомство внешних отношений), Ухтомскому не удалось получить их согласия на железнодорожную концессию в Южной Маньчжурии. Одно дело — позволить соседу срезать путь по пустынным северным территориям. И совсем другое — открыть для чужаков гораздо более многолюдные и процветающие южные районы родовых провинций своей династии. Даже Ли Хунчжан, который только что в придачу к бриллианту получил первую часть взятки за концессию КВЖД в размере 1 млн. руб., не поддавался уговорам. Он возражал: «Мы пустили вас во двор, вы же хотите влезть к нам в самые комнаты, где у нас жены и малые дети»{233}.
Ухтомский вернулся в Петербург с пустыми руками. Все, чем он мог похвастаться, — туманные обещания и цинский Орден Двойного дракона, который он получил за свою необыкновенную щедрость{234}. За исключением вручения подарков Николая II, князь не сумел выполнить ни одного из поручений, и его неуклюжая тактика ведения переговоров и ошибочные шаги серьезно настроили против него Министерство иностранных дел{235}. Один дипломат охарактеризовал его путешествие как «несчастное», а хитрый министр финансов быстро снял с себя какую-либо ответственность за это предприятие{236}.
Три года спустя, во время Боксерского восстания, Ухтомского снова отправили в Китай. Поездка была организована после того, как в июне 1900 г. Ли Хунчжан обратился к Витте с просьбой о российском вмешательстве, чтобы отразить нападение других держав{237}. Ли Хунчжан, который все еще ожидал второй части обещанной в 1896 г. взятки, умолял министра финансов прислать князя в Шанхай «как можно скорее»{238}. Первоначальный план состоял в том, что Эспер Эсперович будет сопровождать мандарина на русском военном корабле из Шанхая в Пекин, где Ли будет просить вдовствующую императрицу положить конец беспорядкам{239}. Ухтомский приступил к выполнению своей задачи «как частное лицо», финансируемое из личных средств царя, и Витте заверил его, что и русские дипломаты, и даже его собственный агент в Китае, Дмитрий Покотилов, не будут вмешиваться{240}.[27]
Дальнейшее развитие событий было полной неожиданностью для Ухтомского. Когда 16 сентября 1900 г. он прибыл в Шанхай, повстанческая блокада посольств была уже месяц с лишним как снята, и Пекин находился в руках европейцев{241}. Добравшись до Пекина, князь предложил представлять интересы Китая в переговорах с оккупационными армиями, но и Николай, и Витте хорошенько подумали, и Ухтомский вернулся в Петербург{242}. После этой донкихотской миссии министр финансов больше не обращался к Ухтомскому за помощью. Витте впоследствии в своих мемуарах отзывался об Ухтомском положительно, как о «в высшей степени порядочном», но после 1900 г. они больше не были дружны{243}.
Хотя активная роль Ухтомского в государственных делах закончилась, он еще несколько лет продолжал писать передовицы об Азии, ободряя своих соотечественников во время войны с Японией{244}. Поражения при Цусиме и Порт-Артуре в 1904 г. уничтожили русские мечты об азиатской империи и значительно охладили журналистский пыл Ухтомского. Он продолжал участвовать в деятельности Петербургского востоковедческого сообщества, но в послевоенные годы главным образом занимался делами газеты, редактором которой он оставался вплоть до падения династии Романовых в 1917 г.[28]. Ухтомский пережил революцию, хотя существовал в стесненных обстоятельствах. После 1917 г. он занимал различные случайные должности в петербургских музеях и библиотеках и умер своей смертью в 1921 г.{245}.[29]
Ухтомский не был первым русским, отрицавшим европейскую принадлежность своей нации. Один из крупнейших споров в российской интеллектуальной среде XIX в. — это полемика между славянофилами и западниками. Западники, которые надеялись приблизить свою страну к европейской культуре, выступали против тех, кто считал свою страну в корне отличной от бесплодного материализма и рационализма «германо-романских племен». Во внешней политике более поздний вариант славянофильского движения — панславизм — стремился освободить западных и южных славян от габсбургского и османского владычества и присоединить их к большой славянской общности «под крылом российского орла»{246}.
Во второй половине XIX в. некоторые ученые начали смотреть дальше на Восток и искать корни России в Азии. В то время как традиционная историография всегда преуменьшала роль татар в российской истории, некоторые инакомыслящие начали высказывать противоположные мнения. Они считали, что монголы, которые совершали набеги на Россию в XIII в. и господствовали над ней более 200 лет, оставили глубокий след в национальной душе, и это влияние не обязательно было негативным. Уже в первые годы XIX в. историк Николай Карамзин утверждал, что московское самодержавное устройство общества, позволившее России добиться превосходства, было напрямую заимствовано из монгольской политической традиции{247}. В конце XIX в. В.О. Ключевский также учил, что российский абсолютизм был наследием Золотой орды{248}.
26
Заведующий иностранным отделом «Таймc» Валентайн Чирол (Valentine Chirol) едко заметил, что за несколько лет перед тем он видел изделие Овчинникова в витрине серебряных дел мастера на Невском проспекте в Петербурге. Первоначально эта скульптура представляла собой аллегорию в честь освобождения Болгарии. Уже после того как скульптуру заказали, отношения России с Болгарским княжеством испортились, и ее так и не подарили. Перед поездкой Ухтомского умельцы Овчинникова переделали скульптуру для ее новой дипломатической цели, искусно превратив несколько фигур из болгар в маньчжуров и заменив в соответствующей надписи Болгарию на Китай. См.: Chirol V. Fifty Years in a Changing World. New York, 1928. P. 205; Корсаков В. В. В старом Пекине. СПб., 1904. С. 203.
27
Деньги на эту миссию были получены из специального ассигнования Николая в размере 12 млн. руб. «на цели, известные Его Величеству».
28
Ухтомский сыграл активную роль в поддержке вызвавшего много разногласий проекта строительства буддистского храма в Петербурге накануне Первой мировой войны. См.: Andreev A.L The Buddhist Shrine of Petrograd. Ulan Ude, 1992. P 89.
29
Его потомки пережили в 1930-е гг. более трудные времена. Его невестка, Наталия Дмитриевна, урожденная княжна Цертелева, была выслана из Москвы по приказу ОГПУ в 1932 г. См.: РО РНБ. Ф. 384.1С 12. Ед.хр. 18. Л. 1 (М.В. Ухтомская — ОГПУ, ходатайство, 17 мая 1932 г.).