Страница 67 из 123
Эти зловещие слова тревожат конституционистов и вызывают улыбки у жирондистов. Президент отвечает с твердостью, которую, однако, не поддерживают его товарищи. Они решают, что народ предместий имеет право пройти по залу с оружием.
Двери, осаждаемые толпой, отворяются и открывают проход трем тысячам петиционеров. В продолжение этого долгого шествия в толпе поют знаменитые песни «Кармальола» и «Са ира!». Женщины потрясают саблями, обращаясь к рукоплещущим трибунам, и, как израильтяне вокруг скинии, танцуют перед каменным столом, на котором начертаны права человека. Лохмотья, свисающие с пик в качестве трофеев, макет гильотины, виселица с повешенной на ней фигурой королевы безнаказанно проносятся по Собранию; одни депутаты аплодируют, другие закрывают лица руками; некоторые, обладающие большим мужеством, бросаются к человеку, несущему окровавленное сердце, и заставляют презренного удалиться со своей эмблемой убийства. Одна часть толпы с уважением смотрит на стены зала, мимо которых проходит; другая вскользь замечает славных представителей нации и наслаждается их унижением. Бряцанье разнородного оружия, стук окованных железом башмаков, пронзительные крики женщин, голоса детей, патриотические песни — все это действует оглушающим образом. Миазмы грязи заражают воздух и стесняют дыхание. После того как прошли последние из этой толпы, спустя три часа президент поспешил прервать заседание.
Казалось, внушительные силы расположились во дворах и в саду Тюильри для защиты короля. Защита состояла из трех линейных полков, двух жандармских эскадронов, нескольких батальонов национальной гвардии и пушек. Но эти войска, нерешительные, сами подрываемые изнутри мятежом, были только кажущейся силой. Солдаты не знали, в чем их долг — находиться среди парижского населения, чувства которого они разделяли, или во дворце, который им представляли полным измены. Напрасно Редерер и высшие офицеры национальной гвардии зачитывали им текст закона, который повелевал отражать силу силой. Собрание подавало солдатам пример сообщничества мятежу.
Во дворец при первом известии о грозящей королю опасности прибежали около двухсот дворян со старым маршалом де Муши во главе. Это были не столько полезные защитники монархии, сколько добровольные жертвы старинной французской чести. Им следовало явиться в количестве десяти тысяч, а оказалось только двести человек. Они исполняли свой долг, не считая рядов; они искупили ошибки французского дворянства и пагубные увлечения эмиграции.
Скопление толпы вокруг дворца король наблюдал без особой тревоги. Удалившись во внутренние комнаты вместе с королевой, принцессой Елизаветой и детьми, он слышал отдаленный ропот народа, но не думал, чтобы толпы могли проникнуть во дворец. Однако голоса испуганных слуг, которые сбегались со всех сторон, грохот ломающихся и падающих на пол дверей, приближающиеся крики наконец повергли в ужас всю семью. Король, вверив королеву, сестру и детей окружающим их офицерам и горничным, один устремился на шум в зал Совета. Там он нашел верного маршала де Муши, д’Эрвильи, командира конной стражи, распущенной за несколько дней перед тем, благородного Аклока, командующего батальоном предместья Сен-Марсо, сперва умеренного революционера, ставшего потом его другом, трех храбрых гренадеров из батальона предместья Сен-Мартен — эти люди из народа, чуждые двору, защищая особу короля, защищали только человека.
В ту минуту, когда король входил в зал, двери смежного зала Дворян затрещали под ударами нападавших. Король устремился навстречу опасности, дверные панели упали к его ногам. Удары топора сопровождались яростными криками, проклятиями, бранью. Король твердым голосом приказал двум сопровождавшим его преданным камердинерам, Гю и Марше, отворить двери. «Чего мне бояться моего народа?» — сказал король.
Эти слова, его движение вперед, ясное чело короля приостанавливают порыв первых рядов нападавших. Де Муши, Аклок, три гренадера и двое слуг заставляют короля отступить на несколько шагов и встают между ним и толпой. Гренадеры выставляют штыки и удерживают толпу на почтительном расстоянии, но приток людей толкает первые ряды вперед. Из рядов выступает человек в лохмотьях, с голыми руками, воспаленными глазами, с пеной у рта. «Где veto?» — говорит он, направляя в сторону короля длинную палку с железным наконечником. Один из гренадеров своим штыком отводит руку исступленного. Злодей падает к ногам стоящего рядом гражданина; этот поступок производит впечатление на его товарищей, они топчут ногами упавшего человека: пики, топоры, ножи опускаются на него. Королевское величие на минуту возвращает себе силу.
Король, у которого только одна мысль — отвлечь людей от комнаты, в которой оставлена королева, — уводит за собой толпы в обширный зал под тем предлогом, что это позволит большему количеству граждан видеть его и говорить с ним. Он входит туда, окруженный большой шумной толпой, радуется тому, что один рискует получить удар оружием разного рода. Но, обернувшись, видит свою сестру, принцессу Елизавету, которая протягивает к нему руки. Растрепанные волосы принцессы, ее заплаканные глаза придают ей отчаянный и вместе с тем величественный вид. «Это королева!» — кричат несколько женщин. Исступленные люди бросаются к сестре короля с поднятыми руками, желая ее ударить, но дворцовые служители успевают вывести их из заблуждения: уважаемое имя принцессы Елизаветы заставляет их опустить оружие. «Ах, что вы делаете! — с горестью восклицает принцесса. — Зачем вы не оставили их в убеждении, что я королева?! Умирая вместо нее, я, быть может, спасла бы ей жизнь!» При этих словах невольное движение толпы отделяет принцессу Елизавету от ее брата и толкает ее в нишу одного из окон зала, где окружившая принцессу толпа, по крайней мере, смотрит на нее с уважением.
Несколько офицеров берутся за шпаги. «Вложите шпаги в ножны, — спокойно говорит им король, — эта толпа больше заблуждается, чем виновна». Он поднимается на скамейку, прислоненную к окну, гренадеры встают по обе стороны от короля и перед ним. Из раздраженной массы людей слышатся восклицания: «Долой veto! Лагерь под Парижем! Отдайте нам министров-патриотов! Где австриячка?» Наиболее разгневанные, не имея возможности подойти к королю сквозь ряд скрещенных перед ними штыков, размахивают перед его глазами и над головой своими безобразными полотнищами. Другие, хоть и вооруженные обнаженными саблями, шпагами, пистолетами, пиками, не делают никаких угрожающих движений и сдерживают остальных. На лицах большинства заметны даже некоторые знаки уважения. На лестницах и в залах начинает устанавливаться некоторый порядок; толпа, теснимая такой же толпой, посмотрев на короля и бросив ему в лицо свои угрозы, переходит в другие комнаты и с торжеством проходит по «дворцу деспотизма».
Тут мясник Лежандр сделал знак, что хочет говорить. Воцарилось молчание. «Милостивый государь, — обратился он к королю громовым голосом; при этих словах король делает движение оскорбленного достоинства. — Да, милостивый государь, — продолжал Лежандр, — слушайте нас; вы для того и назначены, чтобы нас слушать! Вы изменник! Вы нас всегда обманывали! Вы и теперь еще обманываете нас! Но берегитесь, народ устал быть вашей игрушкой и вашей жертвой!» И после этих угрожающих слов Лежандр стал читать петицию, составленную в столь же повелительных выражениях, а затем прямо потребовал во имя народа отозвать жирондистских министров и немедленно дать санкцию декретам. Король отвечал с неустрашимым достоинством: «Я сделаю то, что повелевает мне конституция».
Как только первая волна народа стала убывать, ее сменила другая. Дверей показалось недостаточно нетерпеливому любопытству этих тысяч людей, сбежавшихся поглазеть на позор короля. Они впрыгивали через крышу, через окна, через высокие галереи, выходившие на террасы. Это лазанье забавляло бесчисленных зрителей, теснившихся в саду. Члены Собрания, жирондистские журналисты, политики, смешавшись с этой толпой, обменивались шутками по поводу мучительного позора, переживаемого королем. Внезапно даже пронесся слух, что его убили: при этом известии не вырвалось ни одного крика ужаса.