Сила меча

Войны сектантов не ограничивались нападками друг на друга. То и дело вспыхивали яростные восстания и против меня. И мне пришлось, хоть и очень этого не хотелось, безжалостно подавлять их. Я понимал, что это святотатство – посылать в бой людей, приказывать им убивать других людей, делать это после того, как Сын Бога принял столько мук, пытаясь избавить наш мир от убийств. В то время, как целые армии паломников стремятся поклониться последнему месту пребывания в этом мире Святого Максима, его картинам, его слуге. Но выхода у меня не было. Если бы я поддался жалости, позволил бы разгореться восстаниям, число и без того многочисленных жертв неминуемо умножилось бы.

Поднимали восстания и против Его Великой Святомудрости. Но старик просто–напросто заперся в своём огромном и абсолютно неприступном замке и никак не реагировал на действия восставших. Защитить своих слуг, оказавшихся вне стен замка, он даже и не пытался. И заполыхали костры, на которых живьём сжигали “слуг Дьявола”, Дьяволом, само собой, сектанты–раскольники прозвали Его Великую Святомудрость. Перед тем, как сжечь, монахов надолго подвешивали на их же дыбах, и толпа, горящая жаждой “праведной мести” могла вдоволь над ними потешиться.

Я хоть и считал, что слуги Святой Церкви – действительно служат Дьяволу, но то, что делали с ними восставшие, вызывало у меня отвращение. Но я не вмешивался. Ещё не хватало мне защищать палачей, которые совсем недавно то же самое делали с невинными людьми. Тем более, что и своих проблем мне хватало вполне, даже с лихвой.

Больше всего меня угнетало то, что приходилось воевать с восставшими, жестоко расправляться с ними. Среди восставших большинство было людьми честными и мужественными. Не их вина была, что их обманул какой‑нибудь проходимец, которого они приняли за Небесного Посланника, поверили, что я – самозванец и предатель, пошли в бой, совершенно безнадёжный для них бой против меня. Они верили, что умирают за правое дело, за Небесного Посланника, за Сына Бога, за самого Бога.

Эти люди действительно могли бы послужить истинному Небесному Посланнику, борьбе за настоящую Божественную справедливость. А мне приходилось убивать их…

Но другого выхода я не видел. Я вовсе не цеплялся любой ценой за свою жизнь, изрядно мне надоевшую. Если бы это помогло установлению Божественной справедливости в моём исстрадавшемся мире, я давно позволил бы какой‑нибудь секте прикончить себя. Но я был уверен, что тогда будет ещё хуже. Сейчас всё‑таки большинство приверженцев Максима верило мне, а если меня не станет, это большинство тоже будет раздроблено на мелкие группировки, воюющие друг с другом каждая за свою “правду”. И мир тогда вообще окажется на краю гибели, под угрозой исчезновения в кровавой пучине.

Поэтому я, скрепя сердце, посылал в карательные экспедиции всё большие и большие силы, отдавал беспощадные приказы о немедленном поголовном уничтожении всех еретиков, посмевших поднять оружие против меня – ставленника самого Сына Бога.

А сердце всё‑таки болело. Я терзался сомнениями в своей правоте. Каждый раз, когда я обрекал на гибель очередного самозванца с его окружением, меня мучил, не давал покоя страшный вопрос: а вдруг я принял за самозванца настоящего Небесного Посланника?

Я ругал себя за подобные мысли, убеждал себя, что этого просто не может быть. Других людей этот лжепосланник может ещё обмануть, но я‑то ведь точно знаю, что Сын Бога назначил меня, именно меня командующим своими соратниками! Как же может посланный им назвать меня предателем и самозванцем?!

Но и эти доводы успокоения не приносили. В ответ на них появлялся новый страшный вопрос, вопрос, ответа на который найти я так и не мог. А что, если Сын Бога забыл, что сам назначил меня? Ведь он, потрясённый тем, что Леардо оказался обречённым на страшные мучения у Чёрных Колдунов (фактически из‑за его, Максима, легковерия!), был тогда просто в ужасном состоянии. И вполне мог забыть о моём назначении. И вообще о том, как оказался в темнице. И тогда настоящий его Посланник мог действительно принять меня за предателя…

Терзания мои продолжались долго, но развеялись в один миг. Сразу и навсегда. Когда я встретил наконец настоящего Небесного Посланника.

Жестокость Любви

Я сразу понял, что это именно он, именно тот, кого я так ждал, и далеко не только я один. У меня не возникло ни малейших сомнений в его подлинности. Потому что появился он прямо на моих глазах.

В тот день мне было как‑то особенно тоскливо, и я пришёл помолиться Святому Максиму в подземелье королевского замка. И именно там всё это и произошло.

Кроме меня было ещё трое непосредственных свидетелей этого Чуда Пришествия. Это были паломники, находившиеся в тот момент возле дверей подземной темницы.

Появился Небесный Посланник прямо из воздуха. Сначала обрисовалась его прозрачная тень, и я даже подумал, что мне это просто мерещится от усталости и истовой молитвы. Но тень всё больше сгущалась, и вскоре передо мной стоял живой человек. И человек этот, видя моё изумление, граничащее с благовейным ужасом, поспешил меня успокоить, заверил, что он – действительно тот самый Посланник, о котором сказано в Первой Книге. И в доказательство показал Меч Святого Максима, тот самый Священный Лунный Меч, взятый Сыном Бога на Небо.

Разговаривал он странно. Спросил, кто я, как меня зовут. Услышав моё имя, обрадовался, видно слышал его и от Максима, сказал, что ему “очень приятно”, и добавил, что его самого зовут Олегом. Он именно так и назвался — просто Олегом, без всяких титулов, которым явно не придавал никакого значения.

Выглядел он тоже очень необычно, в одежде странного покроя, с очень коротко, как у арестантов, остриженными волосами, с гладко выбритым лицом. Бледный, как после тяжёлой болезни. Когда он сделал первый шаг, я сразу понял, что он совсем недавно был ранен в ногу, и ранен серьёзно. Скорее всего – стрелой из лука или стилетом, одна его штанина от колена и ниже была тёмной от засохшей крови, сквозь отверстие в штанине видна была белая повязка.

По цвету крови Посланника я понял, что ранен он был совсем недавно, всего несколько часов назад. Но видно было также, что сквозная рана уже стала заживать, не иначе – благодаря помощи Максима, обладающего удивительным умением врачевать раненых одним своим чудотворным взглядом, одной мыслью.

Несмотря на бледность после ранения, слабым Олег вовсе не выглядел. Чувствовалась в нём Небесная сила, спокойная уверенность в себе. В проницательных глазах была ирония, даже лёгкая насмешка, но совсем не обидная насмешка, и было у меня впечатление, что насмешка эта – больше над самим собой. Быстрые и точные, при этом совершенно несуетливые движения, жилистое, привыкшее к сражениям тело. Чувствовалась привычка часто принимать ответственные решения и точно выполнять их. Видно было, что он не раз заглядывал в лицо смерти, но ни разу не отступил. Олег был воином, командиром, умным и хладнокровным стратегом. Я сразу почувствовал, что мы сможем понять друг друга. Почувствовал это и он.

Меня он сразу спросил, не против ли я, если он будет называть меня не Римоном, а Романом, сказал, что так ему привычнее. Ну что ж, Роман, так Роман, как я могу противиться воле Небесного Посланника? Он заметил на это, что противиться его воле действительно не стоит, да он и не допустит такого никогда (он сказал это спокойно, как бы между прочим, но чувствовалось, что действительно – не допустит). Но в тех случаях, когда решение им ещё окончательно не принято, он разрешает и даже требует, чтобы я свободно излагал своё мнение, абсолютно свободно, не опасаясь при этом нарушить какие‑нибудь глупые приличия, не опасаясь даже прямых возражений.

Вот так, значит? Ну что ж, хорошо. И я заявил, что мне привычнее и удобнее, когда меня называют моим настоящим, а не исковерканным именем.

Олег вместо того, чтобы рассвирепеть, удовлетворённо засмеялся и сказал, что мы “споёмся”. В нём совершенно не было желания принизить своего слугу и за счёт этого возвыситься самому. В этом он был похож на Максима, хотя вообще‑то очень сильно отличался от него.