Скука

87

Альберто Моравиа

нимая ее, а может быть, даже и не видя, и я чувствовал, как растет моя неловкость: было очевидно, что она не собирается уходить и ждет от меня, если можно так выра­зиться, второй части программы. В поисках общей темы я, естественно, вернулся к Балестриери:

—  Вы давно познакомились с Балестриери?

—  Два года назад.

—  Так сколько же вам лет?

—  Семнадцать.

—  Расскажите, как вы с ним познакомились.

—  Зачем?

—  Просто так. — Я подумал немного и добавил совер­шенно искренне: — Мне интересно.

Она медленно сказала:

—  Я познакомилась с Балестриери два года назад. У одной моей подруги.

—  А кто она, ваша подруга?

—  Одна девушка, ее зовут Элиза.

—  А сколько лет Элизе?

—  Она на два года старше меня.

—  Что делал Балестриери в доме Элизы?

—  Давал ей уроки рисования, как и мне.

—  А какая она, Элиза?

—  Блондинка, — сказала она, не вдаваясь в подроб­ности.

Мне показалось, что я припоминаю одну из девушек, которую часто видел в нашем дворе, и сказал:

—   Блондинка с голубыми глазами, длинной шеей, овальным лицом и пухлыми, плотно сжатыми губами?

—  Да, это она. Вы ее знаете?

—  Да нет, я просто несколько раз видел ее у Балестри­ери до того, как к нему стали ходить вы. Элиза брала уроки дома или у него в студии?

88

Скука

—  И дома, и в студии, как придется.

—  Вы не сказали, что произошло в тот день, когда вы встретили Балестриери в доме Элизы.

—  Ничего не произошло.

—  Хорошо, ничего не произошло. Но в конце-то кон­цов Балестриери стал давать уроки рисования и вам тоже? Как это получилось?

На этот раз она только посмотрела на меня и ничего не сказала. Но я был настойчив:

—  Вы слышали, что я сказал?

В конце концов она решилась заговорить. Она спро­сила:

—  А зачем вам это знать?

—   Предположим, вы меня интересуете, — сказал я, ясно сознавая, что не то чтобы лгу, но говорю неправду того рода, которая в тот момент, когда я облекаю ее в слова, становится правдой.

Она посмотрела прямо перед собой, как школьница, которая приготовилась отвечать урок строгому учителю, и сказала:

—  Потом я еще раз встретила Балестриери у Элизы: мы дружили, и я часто у нее бывала. И однажды я попро­сила его давать уроки и мне, а он сказал, что не может.

Подумать только, я считал, что Балестриери бегает за всеми женщинами, которые попадаются ему на пути, а он, оказывается, вон как — отверг предлог, который под­сказала ему сама девушка. Я спросил:

—  И почему, вы думаете, Балестриери вам отказал?

—  Не знаю, просто не хотел.

—  Может быть, он был влюблен в Элизу?

—  Не думаю.

—  Но тогда почему он не захотел?

89

Альберто Моравиа

Она объяснила:

—   Сначала я подумала, что это Элиза его отговорила, потом поняла, что она об этом даже не знает. Он просто не хотел, и все. Я подумала: может, ему не нравится, что я буду приходить к нему в студию, и сказала, что он может давать мне уроки у меня дома. Но он все равно отказался. Видно, ему не хотелось.

—  Но вам-то зачем так нужны были эти уроки?

Она замялась и покраснела — ее бледное лицо вдруг пошло пятнами.

—  Я влюбилась в него, — сказала она, — вернее, мне показалось, что влюбилась.

—  И почему же он этим не воспользовался?

—  Не знаю.

Она снова замялась, потом, словно перестав вдруг меня стесняться, заговорила гораздо свободнее, чем раньше, хотя и оставалась по-прежнему точной и не­многословной.

—   Все дело в том, что я ему не нравилась. Два или три месяца он даже старался избегать встречи со мной, и я очень от этого страдала. Я ведь действительно была влюб­лена. И тогда я пошла на хитрость.

—  На хитрость?

—  Да. Как-то раз я пригласила Элизу позавтракать со мной и выбрала тот час, когда, я знала, она должна была идти к Балестриери. Я сказала ей, что он звонил и просил в этот день не приходить, потому что был занят, а сама пошла к нему.

—  И как Балестриери отнесся к вашей проделке?

—  Сначала хотел меня выгнать. Потом стал любезнее.

—  И вы прямо в этот день занялись любовью?

Она снова покраснела, как и раньше, пятнами, и мол­ча кивнула.

90

Скука

—  Ну а Элиза?

—  Элиза так и не узнала, что в тот день я пошла к Балестриери вместо нее. А некоторое время спустя они разошлись.

—  Вы по-прежнему с ней дружите?

—  Нет, мы даже не встречаемся.

Возникла пауза. Я понимал, что устраиваю ей почти полицейский допрос, которому она, впрочем, охотно подчинялась, и спросил себя, что же я на самом-то деле хочу выяснить? Ведь ясно же, что меня интересовали не сами факты, а то, что за ними стояло, их сущность, их первопричина. В чем они состояли? И я резко спросил:

—  А почему вы влюбились в Балестриери?

—  То есть как это почему?

—  Я имею в виду — почему именно в Балестриери, старика, который годился в отцы вашему отцу?

—  Какие могут быть причины, когда влюбляешься? Влюбляешься, и все.

—  Ну, положим, причины есть всегда и на все.

Она взглянула на меня, и, странная вещь, мне пока­залось, что сейчас она сидит ко мне гораздо ближе, чем раньше. Или то была оптическая иллюзия, возникшая оттого, что в результате допроса она стала мне ближе и понятней? Наконец она сказала почти шепотом, накло­нившись вперед и пристально на меня глядя:

— Я испытывала к нему сильное влечение.

—  Влечение какого рода?

Она ничего не сказала, только посмотрела на меня. Но я настаивал:

—  Так какого рода?

—  Ну, если хотите, пожалуйста, я могу сказать. Бале­стриери был чем-то похож на моего отца, а я, когда была маленькая, испытывала к отцу настоящую страсть.

91

Альберто Моравиа