Только один рейс

Это помощник с «Громобоя» капитан-лейтенант Власов.

— Посоветуйте, что делать. Боцман у меня, Горнищенко, тоже решил в запас уходить. Кого бы вы порекомендовали вместо него назначить?

— Поставьте Уткина. Мужик он хозяйственный, а в боцманском деле это — первейшее качество. И с матросами Уткин сумеет, его уважают, а это тоже не последнее дело.

— Пожалуй, верно. А я вот об Уткине как-то даже не подумал. Незаметный он какой-то.

— Работящие — они не очень заметные. Крикуны — те всегда на виду.

— Тоже верно. Спасибо, Иван Степанович.

— Не за что.

«Нет, с Уткиным они не прогадают. Если бы Уткин служил у нас на «Стремительном», я бы после себя именно его оставил. А пришлось назначить Сальникова, хотя он и супроть Уткина пожиже будет. Вот и за Барохвостовым недоглядел…»

Вспомнив об этом, Карцов решительно повернул к причалу, у которого стоял «Стремительный».

4

На мачте уже поднят был до места флаг «исполнительный», значит, осталась всего минута. В гавани замерло все, это была минута торжественного молчания перед подъемом военно-морского флага.

Мичман Карцов стоял на причале по стойке «смирно», испытывая волнение, которое поднималось в нем каждый раз в эту минуту и которое так и не стало для него привычным.

Вдоль обоих бортов выстроился экипаж «Стремительного», все смотрели сейчас на флагшток, пока еще пустой, но тоже как будто замерший в нетерпеливом ожидании. И только вахтенный офицер на левом крыле мостика напряженно смотрел на мачту флагманского корабля, стараясь не пропустить то мгновение, когда начнут спускать «исполнительный». Вот он сообщил: «Время вышло», и на всех кораблях разноголосо закричали:

— Флаг и гюйс па-ад-нять!

Запели горны, на крейсере оркестр заиграл гимн, над гаванью поплыл мелодичный перезвон склянок, а по флагштоку медленно пополз свернутый в трубку флаг. Вот он, не дойдя до нока нескольких сантиметров, дернулся, распахнулся, и его бело-голубое полотнище затрепетало на ветру.

Карцов облегченно вздохнул. Сколько времени потратил он, чтобы научить матросов поднимать флаг с таким шиком! Бывало всякое: то флаг развернется, не дойдя и до половины штока, а то и вовсе запутается в фале, и тогда приходится распутывать его руками — самое позорное зрелище не только для боцмана, но и для командира.

На флоте особенно щепетильны в таких вещах, как исполнение корабельных ритуалов. А уж подъем флага — этой святыни корабля — должен проходить с тем блеском, который неуловимо чувствуется во всем, что касается престижа корабля.

Карцов один раз был на открытии спартакиады в Лужниках, и его прямо-таки покоробило, когда поднимали флаг спартакиады. Ему хотелось подбежать к этим заслуженным мастерам спорта и показать им, как надо делать. Хитрости тут большой нет, нужна просто тренировка. Главное — вовремя резко дернуть за фал, чтобы флаг распахнулся сразу весь, а не болтался, как простыня на веревке.

Вот смолк оркестр, по кораблям опять разноголосо пронеслось: «Вольно!», в гавани возобновилось движение, но Карцов все еще стоял недалеко от нижней площадки трапа, потому что строй еще не распустили, командиры боевых частей объявляли, чем будут заниматься подразделения. Но Карцова уже заметили, вахтенные приветливо махали ему руками, а те, кто находился в строю, незаметно кивали.

Наконец строй распустили, и сам командир корабля капитан 3 ранга Гвоздев пригласил:

— Поднимайтесь на борт, Иван Степанович.

— Спасибо, в другой раз когда загляну, а сейчас тороплюсь. Вот только Сальникова хотел повидать.

Послав вахтенного за Сальниковым, командир сам спустился на причал. Карцов вытянулся перед ним:

— Здравия желаю, товарищ капитан третьего ранга!

— Здравствуйте, Иван Степанович. Вижу, вы давно на ногах. Тоже хлопот хватает?

— Есть маленько. Посудина небольшая, а догляд за ней нужен. Да и за ребятами тоже.

— Как этот, «полярник»?

— Сашок? Ничего, добрый моряк выйдет. Технику любит, начитанный и послушный… Осенью ему призываться, так вот просил меня замолвить словечко, чтобы, значит, на наш корабль его взяли.

— Добро. Сегодня попрошу военкома, чтобы направил его к нам. Или сначала в учебный отряд?

— Его можно и без учебного, прямо на корабль. Парень уже понюхал моря, да и специальность у него есть. Моторист.

— Хорошо, мотористом и поставим.

— Спасибо.

Сальников уже сбежал по трапу, стоит поодаль, переминается с ноги на ногу, а подойти не решается — боится помешать их беседе. Командир тоже заметил его, но взглядом дал понять, что разговор еще не окончен, и Сальников пошел к носу корабля, будто бы оглядеть борт — не болтается ли где какой конец или не поцарапана ли краска.

— Что-то давненько не заглядывали к нам, Иван Степанович, — говорит командир.

— Да ведь все некогда, то туда пошлют, то сюда, сегодня вот должны были в Заячью губу продукты доставить, а из-за погоды не выпускают.

— Н-да, погодка не для вас.

— К вечеру, может, утихнет, хотя прогноз плохой. Ну да нет худа без добра, клапана в моторе притереть надо, вот и займемся. Заправиться надо, а бензовоз сегодня не достанешь. Вот и кручусь.

— Когда будете посвободнее, заходите.

— Загляну как-нибудь.

Разговор, казалось, закончился, но командир не торопился прощаться. Вынул сигареты, предложил Карпову, оба закурили. Карцов догадался, что командир хочет что-то сказать, но то ли не решается, то ли не хочет говорить вот так, на ходу, поэтому и приглашает зайти.

Но вот, кажется, решился.

— Слышали, как наши боцмана оскандалились?

— Насчет всех не слышал, а про Барохвостова рассказывали, как он «флажка» выкупал, — улыбнулся Карцев.

А командир смущенно потупился.

— Было дело. — Помолчал немного, потом оглянулся на Сальникова, махнул рукой и решительно сказал: — А, чего тут юлить! Ошибку я допустил, сгоряча всю боцманскую команду без берега оставил. Понимаете, «флажок» пожаловался комбригу, а там пошли склонять по всем падежам весь корабль. Как будто и не было у нас ни отличной стрельбы, ни приза главкома, ничего не было! Обидно стало. Меня тоже по-человечески понять надо.

— А вас так и поняли, поэтому боцмана и не обижаются. Хотя вы и поступили не по справедливости, извините за прямоту.

— Но не отменять же мне теперь приказ?

— А почему бы и нет?

— Да ведь скажут, что, мол, за командир, который сегодня одно, а завтра другое приказывает.

— Кто скажет?

— Да они же и скажут, боцмана.

— Простите меня, товарищ капитан третьего ранга, но вы, видать, не очень-то хорошо знаете своих подчиненных.

— То есть?

— Не доверяете вы им, вот что плохо. А они вас лучше поймут, если вы им прямо скажете: так, мол, и так, сразу не разобрался, сгоряча рубанул, а теперь хочу перед вами извиниться и ошибку исправить. И авторитет ваш как командира не только не пострадает, а наоборот, еще больше поднимется.

— Вы думаете?

— Я знаю.

Гвоздев внимательно посмотрел на Карцова, кивнул и задумчиво сказал:

— А ведь убедили вы меня, Иван Степанович. Спасибо за науку.

— Ну, какая там наука. Жизнь.

— И все-таки я вам благодарен. И вообще всегда рад вас видеть. Заходите обязательно, не забывайте нас. А теперь извините — спешу.

Они попрощались, командир пошел к трапу, но, едва ступив на него, остановился и сказал:

— А вообще-то я жалею, что отпустил вас. — И легко взбежал наверх.

«Если откровенно признаться, я и сам жалею, что ушел. Да ведь когда-то надо же… И годы уже, и ему вон дорогу давать надо», — подумал Карцов, глядя на подходившего Сальникова.

— Здравия желаю, товарищ мичман!

— Здравствуй, Миша. Как она, жизнь-то?

— Бьет ключом. И все больше по голове.

— Что так?

— Так ведь небось командир уже говорил вам, как мы тут опростоволосились?

— Нет, никакого такого разговору не было у нас с ним. А что случилось?