Страница 4 из 112
— Вы, часом, не знаете ученого по имени Бьернсен?
— Как не знать! Он умер семнадцатого.
— Умер?! — Грэхем и Сангстер так и подскочили. — А не было в его смерти ничего странного? — мрачно осведомился Грэхем.
— Насколько можно судить — нет. Бьернсен был уже стар и давно пережил отпущенный ему век. А в чем дело?
— Да так, просто… Что еще вы о нем знаете?
— Швед, специалист–оптик, — ответил явно заинтригованный Гарриман. — Его карьера пошла на убыль лет эдак двенадцать назад. Некоторые полагают, будто Бьернсен впал в детство. Когда он умер, несколько шведских газет напечатали некрологи, но в наших я не встречал никаких упоминаний.
— Еще что-нибудь? — допытывался Грэхем.
— Ничего из ряда вон выходящего. Не такой уж он был знаменитостью. И, ежели память мне не изменяет, сам ускорил свой закат, выставясь на посмешище. Прочитал доклад международному научному съезду в Бергене, в 2003 году. Молол несусветную чушь о пределах зрительного восприятия, городил ересь, круто замешанную на джиннах и привидениях. Ганс Лютер тогда тоже навлек на себя всеобщее недовольство — единственный из более или менее известных ученых, кто принял Бьернсена всерьез.
— А Ганс Лютер?..
— Немецкий ученый, светлая голова. И тоже умер — вслед за Бьернсеном.
— Как, еще один?!! — разом завопили Сангстер и Грэхем.
— А что тут, собственно, необычного? — Разве ученые вечны? Они умирают подобно всем остальным, правда?
— Когда ученые умирают подобно всем остальным, мы приносим соболезнования и не питаем ни малейших подозрений, — отрезал Грэхем. — Сделайте одолжение, Гарриман, составьте мне список всемирно известных ученых, которые умерли после первого мая, а к нему приложите все достоверные сведения, какие сумеете раскопать.
Гарриман удивленно заморгал.
— Хорошо, позвоню, как только управлюсь, — пообещал он, и исчез с экрана, дабы немедленно возникнуть опять: — Забыл рассказать насчет Лютера. Говорят, он умер в своей дортмундской лаборатории, бормоча какой-то неимоверный вздор редактору местной газеты. С ним приключился сердечный приступ. Причиной смерти определили старческое слабоумие и сердечное истощение. И то, и другое вызвано переутомлением.
Не в силах сдержать любопытство, Гарриман явно тянул время, ожидая, что скажут собеседники. Потом не выдержал, повторил:
— Позвоню, как только управлюсь, — и повесил трубку.
— Дальше в лес — больше дров, — заметил Сангстер. Он плюхнулся на стул, откинулся, балансируя на двух задних ножках, недовольно нахмурился. — Если Уэбб и Майо умерли не от естественных причин, то уж во всяком случае не от сверхъестественных. Остается предположить — исключительно и единственно — обычное и откровенное убийство.
— А повод? — осведомился Грэхем.
— То-то и оно! Где, спрашивается, повод? Его просто нет! Я допускаю, что полдюжины стран сочли бы обширное уничтожение лучших умов Америки удачной прелюдией к войне. Но коль скоро выясняемся, что в дело втянуты шведские и немецкие ученые, — не исключаю, к тому же, что в списке, над которым сейчас трудится Гарриман, окажутся представители еще десятка народов, — то положение запутывается до степени почти невообразимой. — Он поднял машинописную копию записей, сделанных Уэббом, и с недовольным видом помахал бумагой в воздухе. — А возьмите эту галиматью! — Он задумчиво глядел на погрузившегося в невеселые мысли Грэхема. — Ведь именно ваши подозрения побудили нас пуститься в погоню, а за кем или чем гонимся — одному Богу известно. Хоть как-то вы свои подозрения обоснуете?
— Нет, — признался Грэхем, — никак. Из обнаруженного до сих пор никакой мало–мальски правдоподобной версии не выстроишь. Попробую копать усерднее.
— Где же?
— Я намерен повидать Фосетта, упомянутого в записях Уэбба. И от него наверняка узнаю немало интересного.
— Вы знакомы с Фосеттом?
— Даже не слыхал о нем. Но доктор Кэртис — сводная сестра Уэбба — сможет устроить нам встречу. Я хорошо знаком с доктором Кэртис.
Тяжелые черты Сангстера медленно расплылись в усмешке:
— И насколько хорошо?
— Не настолько, насколько хотелось бы, — ухмыльнулся Грэхем в ответ.
— Понятно! Сочетаете приятное с полезным? — Сангстер небрежно махнул рукой. — Что ж, удачи. А едва лишь откопаете нечто посущественнее голых подозрений — немедленно подключим к делу Федеральное Бюро Расследований.
— Поживем — увидим. — Грэхем уже подошел к двери, но раздался телефонный звонок. Одной рукою Грэхем придержал дверь, а другой — снял трубку, положил на стол, включил усилитель.
На экране обозначилось лицо Воля. Он не видел Грэхема, недосягаемого для объектива, и потому обратился к Сангстеру:
— Похоже, Уэбб страдал чесоткой.
— Чесоткой? — недоуменно переспросил Сангстер. — Откуда вы это взяли?
— Вся левая рука расписана иодом — от локтя до плеча.
— А на кой ляд? — Сангстер умоляюще поглядел в сторону безмолвствующего Грэхема.
— Понятия не имею. Рука, по внешности, в полном порядке. Я так полагаю: у него либо чесотка была, либо склонность к живописи. — Хмурое лицо Воля искривилось ухмылкой. — Вскрытие пока не закончено, да только я не утерпел и решил озадачить вас самую малость. Ежели сдаетесь, могу и другую задачку изложить — не менее дурацкую…
— Прекрати! — оборвал его Сангстер.
— У Майо тоже была чесотка.
— Хочешь сказать, он тоже изукрасил себе руку?
— Так точно, иодом, — не без ехидства подтвердил Воль. — Левую — от локтя и до плеча.
Ошалело глядя на экран, Сангстер глубоко и протяжно вздохнул.
— Благодарю. — Он повесил трубку и с тоскою посмотрел на Грэхема.
— Я пойду, — сказал тот.
Лицо доктора Кэртис выражало присущую врачебному сословию строгую, спокойную уверенность, которую Грэхем предпочитал оставлять без внимания. Еще у доктора Кэртис имелись копна черных непокорных кудрей и восхитительно округлые формы, коими Грэхем восхищался столь откровенно, что постоянно вызывал у нее возмущение.
— Весь последний месяц Ирвин вел себя очень странно, — проговорила она, подчеркнуто направляя внимание Грэхема к основной цели его визита. — И не захотел довериться мне — а ведь я так старалась ему помочь. Боюсь, он принял мое участие за обыкновенное женское любопытство. В прошлый четверг странное состояние Ирвина усугубилось, он уже не мог скрывать, что чего-то опасается. Я подозревала приближение нервного срыва, советовала отдохнуть.
— Что же из происходившего в тот четверг могло так его растревожить?
— Ничто, — уверенно ответила Кэртис — По крайней мере, не случилось ничего, способного столь серьезно повлиять на него и полностью выбить из душевного равновесия. Разумеется, весть о смерти доктора Шеридана очень опечалила Ирвина — и все же в толк не могу взять…
— Простите, — перебил Грэхем, — а кто такой Шеридан?
— Старый приятель Ирвина, английский ученый. Он умер в прошлый четверг — насколько знаю, от сердечного приступа.
— Еще один! — вырвалось у Грэхема.
— Не понимаю, — большие черные глаза доктора Кэртис удивленно распахнулись.
— Это я так, к слову, — уклончиво ответил Грэхем. Потом подался вперед, на худощавом его лице появилось решительное выражение. — А не было у Ирвина друга или знакомого по имени Фосетт?
Глаза собеседницы распахнулись еще шире.
— Как же, доктор Фосетт. Практикует в Государственной Психиатрической Лечебнице и живет там же, при ней. Неужели он имеет какое-то отношение к смерти Ирвина?
— Конечно же, нет. — Грэхем подметил явное замешательство, которое сменило ее привычную невозмутимость. Самое время было поймать Кэртис врасплох, задать еще несколько вопросов — да только некое неуловимое, подсознательное предостережение, смутное предчувствие опасности удержали Грэхема. Он повиновался этому чувству, ощутил себя набитым дураком, и продолжил беседу.
— Наше ведомство особо интересуется работой вашего брата, и в связи с его трагической кончиной предстоит кое-что выяснить.