Избранное

— Я совершенно здоров!

— И все же ты должен пойти к врачу. Так будет спокойнее.

Он не сразу ответил, а затем чуть слышно произнес:

— Сейчас не до больницы: на лекарства нужны деньги. А мы сыты, и то слава богу. Говорят, на дорогах в провинциях Хунань и Гуанси столько людей умерло с голоду.

Мать вздохнула.

— Кто знает, — сказала жена, — быть может, и мы умрем, но, пока живы, надо как-то выходить из положения. — По ее лицу пробежала тень, но оно тут же стало спокойным.

— Выходить из положения? Мне кажется, я до самой смерти не смогу этого сделать, — грустно промолвила мать. — В позапрошлом году говорили, что в следующем будет хорошо, в прошлом, что в этом все наладится. А теперь что говорят? Ведь год от года все хуже.

— В этом и нашего мужчину надо винить, — с легкой иронией сказала жена.

Мать побледнела:

— Лучше бы мне умереть, чем это услышать.

Жена холодно улыбнулась и, помолчав, продолжала:

— До чего же вы преданы сыну, нищенствуете, а защищаете его.

— Я сама так хочу. Во всяком случае, лучше быть такой матерью, чем вазой… для чужих цветов, — со злостью проговорила мать.

— Мама, не надо, ты не поняла, Шушэн думает так же, как и ты, — быстро проговорил он, стараясь предотвратить ссору.

— Нет, я думаю совсем иначе, — краснея, возразила Шушэн. — Мать назвала меня вазой… теперь ничего не исправишь.

— Не говори так. — Он отвел Шушэн в угол и стал умолять: — Я один во всем виноват, мать тут ни при чем. Она старая, ничего не понимает, уступи ей.

— Чего там не понимает! Это ты ничего не понимаешь, — накинулась на него Шушэн, но сразу притихла и села на кровать.

— Конечно, теперь все бессовестные, — ворчала мать в другом углу.

В этот момент раздался женский голос:

— Господин Ван, госпожа Ван!

Он испуганно взглянул на дверь. На пороге стояла соседка Чжан. В лице ее не было ни кровинки.

— Заходите, госпожа Чжан, — приветствовал он ее.

Жена и мать последовали его примеру.

— Господин Ван, здесь ведь страшно оставаться. Я так боюсь. Все убегут, а мы здесь чужие. Просто не знаю, что делать.

— Напрасно вы волнуетесь! Стоит ли придавать значение всяким слухам? — сказала Шушэн.

— Слухи? Какие слухи? — Сердце его бешено колотилось.

— Говорят, японцы у Наньданя, скоро будут в Гуйчжоу. У нас в банке только и разговоров об этом, — спокойно проговорила Шушэн.

— А я слышала, что Гуйчжоу уже занят, — говорила женщина. — Учреждение, где служит господин Чжан, собирается переезжать, а с нами что будет? Господин Ван, вы здешний, позаботьтесь о нас.

«Я сам не знаю, что делать», — подумал он, но, чтобы утешить соседку, ответил:

— Хорошо, я непременно вам помогу.

— Мы собираемся в деревню, неплохо бы и вам с нами поехать.

— Сейчас об этом думать рано, госпожа Чжан. Вы не волнуйтесь, к тому времени что-нибудь придумаем, — улыбаясь, успокаивала соседку Шушэн.

— Я и говорю, если придется бежать… Госпожа Ван, господин Ван, бабушка, спасибо вам, большое спасибо. Пойду скажу мужу. Утешу его. — Госпожа Чжан поднялась, не переставая благодарить соседей.

— Посидите еще, — удерживала ее Шушэн.

— Нет, нет, мне некогда.

После ухода госпожи Чжан наступило молчание. Первой заговорила мать:

— Сюань, неужели придется бежать?

— Нет, до этого не дойдет, — ответила за мужа Шушэн.

На другой день она пришла со службы расстроенная и сказала ему:

— Дурные вести. Говорят, и Душань сдадут, в Гуйяне каждый день тревога.

— Что делать? — заволновалась мать.

— Ждать врага, — грустно улыбнулся Вэньсюань. Он не испытывал страха. Какое-то другое, смутное чувство владело им. Жизнь, смерть, трудности — не все ли равно? Чему быть, того не миновать, и не в его силах что-либо изменить. А чего не будет, того тем более не стоит бояться.

— Значит, сидеть и ждать смерти, — не унималась мать.

— Вряд ли это случится, — печально улыбнулась жена. — Но если нужно будет, уедем. Сегодня один сослуживец уговаривал меня укрыться на время в деревне. Говорил, что город будут бомбить. Но я не согласилась.

— Ты всегда найдешь выход, — съязвила мать.

— Может быть. Вот захочу уйти — и уйду, — с вызовом ответила Шушэн.

— До меня и мужа тебе, конечно, нет дела. Но как же Сяосюань, твой родной сын? Не можешь же ты его бросить, — перешла на крик мать, побагровев от гнева.

Вэньсюань переводил взгляд с одной женщины на другую, как всегда молчал, а сам думал: «Они и после моей смерти будут ссориться».

— О Сяосюане позаботится школа, вас это не касается, — холодно бросила невестка.

— Хорошо, можешь бежать со своими кавалерами куда хочешь. Отроду не видела такой матери, как ты.

— Да, я не такая, как вы, и не собираюсь так долго жить, — переменившись в лице, бросила Шушэн свекрови.

— Мы же родные, Шушэн, зачем ругаться? Кто знает, может быть, через день-другой случится такое большое несчастье, что все мы… — Вэньсюань не мог продолжать, так болела голова, и стиснул зубы.

— Я не собиралась ссориться, это она начала. Урезонь ее!

— Слушать противно твои паскудные речи, — не унималась старуха.

Ладно, ссорьтесь. Их крики больно отдавались в мозгу, и, не в силах терпеть, Вэньсюань вышел. Женщины не заметили его ухода.

Ночная прохлада освежила Вэньсюаня, в голове прояснилось. Он не знал, куда идти. Ноги сами привели в закусочную. «Надо забыться», — шепнул ему голос. Все столики были заняты. Только за большим столом в середине зала пустовали места. Там сидел один посетитель в старом ватном халате, с длинными черными волосами и темным, исхудавшим лицом. Не глядя ни на кого, он пил водку. «Пойду сяду рядом», — решил Вэньсюань, пододвинул скамейку и сел.

— Рюмку красного! — крикнул он официанту и залпом выпил вино.

— Вэньсюань, — неожиданно обратился к нему сосед.

Он не сразу его узнал.

— Ты что, пьян? Старых однокашников не узнаешь? — спросил человек, улыбнувшись.

— Боцин! Да ты на себя не похож! — вскричал Вэньсюань, широко раскрыв глаза.

Как же он изменился, голос глухой, щеки ввалились и заросли щетиной, глаза красные, воспаленные.

— Что с тобой стало? Ведь не прошло и месяца, как мы виделись.

— Пропащий я человек, одной ногой уже в могиле, — ответил Боцин и жалко улыбнулся, обнажив желтые зубы.

— Не говори так, Боцин. Ты что, болен? — Вэньсюань забыл о собственных страданиях.

— Моя болезнь вот здесь, — Боцин стукнул себя по лбу.

— Не пей, ступай домой и ложись спать, — волнуясь, уговаривал Вэньсюань.

— Нет, я должен напиться, иначе мне плохо.

— Тогда допивай и иди домой!

— Домой? А где мой дом? Куда мне идти, может, скажешь? — холодно улыбнулся Боцин.

— Туда, где ты живешь, я тебя провожу.

— Нет у меня дома, и нигде я не живу, ничего у меня нет, — сердито сказал Боцин и осушил рюмку. — Вот это да! Зря я учился, видишь, до какого состояния дошел! Я представить себе такого не мог! Знаешь, где я живу? Случается, сплю в ночлежках, а то и на дороге — может быть, у дверей твоего дома…

— Ты пьян, давай уйдем отсюда! — Вэньсюань позвал официанта, расплатился.

— Я не пьян, совсем не пьян, — твердил Боцин, не желая вставать.

— В таком случае пойдем куда-нибудь выпить чаю.

— Ладно. — Боцин встал пошатываясь, но тут же сел. — Ты иди, а я посижу еще немного, — невесело сказал он, взглянув на Вэньсюаня.

— Мы можем пойти ко мне. Шушэн помнит твою жену, — уговаривал его Вэньсюань, но тотчас понял, что допустил оплошность, и замолчал.

— Как я пойду в таком виде? — Боцин ткнул пальцем в жирные пятна на халате. — Видишь? — Он потрогал подбородок. — К тому же я не брит. Нет, не пойду. Нет больше твоего старого друга Боцина, он мертв. Я человек пропащий. Мне теперь все равно: во что я одет, где живу, как относятся ко мне люди. Друзья давно на меня махнули рукой, и это хорошо. Я для них просто не существую. Так что иди домой, не думай обо мне. Даже ты и твоя жена помните мою жену, как же мне забыть ее?