Избранное

Оставалось только повернуть выключатель. Трудный момент, скажу я вам. Все вокруг затаили дыхание.

— А остальные, — спросила Элиза Исмани, — знали про Лауру?

— Только Алоизи и я. Для остальных — просто Первый Номер.

— Кто повернул выключатель?

— Я. Вот этой рукой. Поворачиваю, а сам думаю: Лаура, Лаура, еще мгновение, и ты вновь будешь с нами.

— А потом?

— Внешне — ничего. Миллионы схем получили ток, магнитная проволока стала наматываться на катушки, снимая и выдавая информацию. Только по всей долине разнесся какой-то гулкий шорох. Я думал, не выдержу, очень уж велико было волнение.

Затем произошла заминка, шорох прекратился, я, грешным делом, подумал, что все пошло насмарку. Посмотрел на Алоизи — тот стоял рядом. Он понял. Отрицательно покачал головой. Улыбнулся.

Тут снова раздался шорох и вместе с ним какой-то глухой шум. Будто гигантский вздох. Наш робот, Первый Номер, наше детище, начинал свою жизнь. Но кто он был: Лаура или какой-нибудь Икс?

Помню, Манунта принес мне первые сведения, выданные машиной. Это долго объяснять. Представьте себе пленку с множеством горизонтальных линеек различной длины и по-разному расположенных. Графическое изображение мыслительной деятельности. Но это не язык. Это само обозначение мысли. Абсолютный язык, если хотите. Сложная штука. Для прочтения его требуется очень большая практика. Пока что. Завтра, возможно, найдется способ автоматически переводить его на какой-либо из языков. Я хочу, чтобы именно этим занялся Исмани, ваш муж.

Ну вот. Смотрю я на эти пленки, и, честно говоря, никакого впечатления. Общие сведения. Описание погоды. Замечен самолет и, кажется, орел. Обработка расчетов, выполненных за два дня до того. Потому что Первый Номер в течение какого-то времени уже действовал, насколько это было необходимо. Но, так сказать, бессознательно, без синхронной корреляции всех операций.

И тут появилось то, на что мы даже не надеялись, — абсолютное подтверждение: голос. Явление, в значительной степени необъяснимое. Мы не предполагали давать машине орган звука — зачем, ведь он нужен разве что для ярмарочных роботов, для демонстрации перед публикой. Техническая изощренность, и ничего более. Нашим целям он не соответствовал.

И все же голос появился — мы до сих пор не знаем как. Вы его слышали, Элиза. Он не похож на естественный шум тысяч и тысяч механизмов в движении. Это нечто самостоятельное, независимая вибрация, которая одновременно и с одинаковой интенсивностью может возникать в различных отсеках — то здесь, то там.

Вначале я подумал о неисправности. Потом мне показались знакомыми интонации, тембр, выражение. Ничего подобного я в жизни не испытывал. Нечленораздельные звуки. И ни малейшего представления о том, что они означают. Но я узнал Лауру.

Элиза, вы слышали, наверное, такую электронную музыку, где человеческий голос и слова изменены? Слов уже не разобрать, а выразительность остается и даже доведена до крайности. Слов и фраз больше нет, но музыка тем не менее говорит все, что нужно. Так и здесь, и это не туманный и многозначный язык классической музыки, а предельно точная речь, в некотором смысле гораздо точнее обычной человеческой.

Вот такой он, голос. Я сразу же сопоставил его с импульсами мысли на магнитной проволоке по формулам Чекатьева. И задал себе вопрос: не соответствует ли случайно этот непостижимый голос импульсам? Мы немедленно поставили эксперимент и перевели в звук намагниченную ленту. Результат ошеломил нас: тот же самый звук.

Однако то, что постепенно записывалось на проволоку, не совпадало с модуляциями голоса. Голос существовал независимо, не оставляя следов в памяти машины. Что же он говорил?

Все это происходило месяцев десять назад. Можете себе представить, как я надрывался, чтобы добиться ответа. Расшифровать этот голос. Напряжение было зверское. Прежде всего — истолковать, на основе нашего модуля, записи на обычной магнитной проволоке. Без этого было не обойтись. Получив смысл, снять с той же проволоки звуковой эффект. Сопоставить бесформенные звуки с уже известным значением. Найти соответствия, приучить ухо улавливать минимальные оттенки. Как при изучении английского языка. С тем, чтобы между написанным и произнесенным словом не ощущалось никакой разницы. Понемногу привыкаешь. А здесь во сто крат сложнее и мудренее. Но я своего добился.

— И сейчас вы понимаете все?

— Почти.

— Вы один? Больше никто?

— Еще Манунта. Не так, как я, но почти. Манунта — прекрасный человек. И привязан ко мне. Он никогда не предаст.

— А Стробеле?

— Стробеле? Вы, наверно, уже поняли: Стробеле — великолепный инженер. Без него сидеть бы нам в луже. Отличный координатор. В остальном — круглый дурак. Куда ему все это понять?

— А что Алоизи?

— Алоизи, я убежден, понимал голос по меньшей мере так же, как я. Но ни разу не обмолвился. А я не спрашивал. Не смейтесь. Между Алоизи и мною снова встала Лаура, разделяя нас. Потом Алоизи разбился в горах. Может, оно и к лучшему.

— А Лауру вы сразу узнали?

— Сразу. Для меня, и, видимо, для Алоизи тоже, это было самое сильное потрясение в жизни. Из этой омерзительной крепости, выстроенной на цифрах, звучал голос женщины, той единственной женщины, которая на протяжении лет притягивала к себе мои мысли. На мгновение, признаюсь, я почувствовал себя чуть ли не Господом Богом. Из ничего, из мертвой материи вытащить живое существо! Алоизи стоял рядом и все смотрел на меня, смотрел. Не радовался, не ликовал — просто стоял рядом. «Ты что, — спрашиваю, — не узнаешь? Это же ее голос, ну скажи, ее?» Он послушал, потом говорит как-то неуверенно: «Да, голос ее. Но это не она».

Вы спросите, что он имел в виду? Голос действительно был ее. Но только голос. Все остальное, что вульгарно именуют личностью, было чужое, принадлежало кому-то неизвестному, неустановленному. А точнее сказать, в целом это была она, но отсутствовало нечто, тот самый признак, та загадочная сущность, благодаря которой каждый из нас — единственный в мире.

Что было делать, отказаться? Начать все сначала? Честно скажу, не будь Алоизи, я бы сдался. Но Алоизи знал Лауру так же, как я, а то и лучше. Мы заперлись в лабиринтах робота. Все отключили. Первый Номер снова сделался безмолвным мертвым предметом.

Едва ли я смогу, дорогая Элиза, объяснить вам, что это была за работа. Она походила на лечение мозга, на исправление души. Ошибка состояла в том, что Лауру воспроизвели согласно моим требованиям: как добрую, верную, страстную. То есть не похожую на нее. Чтобы получилась настоящая Лаура, нужно было заложить в нее желчь, ложь, хитрость, тщеславие, гордыню, сумасбродные желания — все, от чего я так страдал. Словом, чтобы получить ее, мою Лауру, мне надлежало вновь сделаться несчастным.

Вот что произошло дальше. Помню, был февральский вечер, все занесло снегом, темнеет, я сижу дома, в своем кабинете. И вдруг — голос этого чудовища, нашего творения, которое возвращалось к жизни. Снова ее голос, Лауры.

И мгновенно здесь, в груди, будто огнем полыхнуло. Тревога. Муки. Отчаяние. Любовь.

Теперь это действительно была Лаура. Без всяких сомнений. Я вновь страдал.

— Вы ее очень любили?

— С первого дня, — сказал Эндриад, — я лишился покоя. Помолвка, свадьба, совместная жизнь — ничто не могло облегчить моих мучений. Видеть ее, прикасаться к ней, знать, что она всегда моя, в любой час дня и ночи, — все это не помогало. Далекая, чужая, скрытая в неуловимых желаниях и мыслях. Смеялась, шутила. Бесполезно. Я не находил покоя. А все просто: я любил, а она — нет.

Вновь начались пытки. Вновь я ощущал ее рядом — трепетную, чужую, недостижимую. Замкнутую в герметической цитадели Первого Номера, не способную шевельнуться, бежать, изменить мне иначе как мысленно. Но моя страстная жажда была такой же, как и прежде, когда Лаура существовала во плоти.

Вам, Элиза, может быть, не доводилось переживать подобное. Терять голову из-за человека, который никогда не станет полностью вашим. И день и ночь задыхаться, не в силах больше ни о чем думать. Нервы постоянно натянуты. Ни минуты отдыха. И сомнения, опасения, всевозможные подозрения, предательски сверлящие мозг.