Девушка из Хиросимы

Иностранец, приподняв маску, засунул сигарету в рот и закурил. Переводчик последовал его примеру. Помощник врача спросил у переводчика что–то насчет переливания крови. Докурив сигарету, иностранец поправил маску и бросил окурок в угол палатки.

— Ничего не надо, — ответил он через переводчика. — Пусть все идет естественным путем. Все, что вы делаете сейчас, это только в порядке успокоения совести. Латинский знаете? Ут фиери видеатур. Вы сами говорили, что пробовали давать больным отвар из листьев нантэна, «но это не дало нужных результатов.

Своими действиями вы только искажаете картину болезни.

— У некоторых возникают язвы в тех местах, где этот рубец… келоид, — сказал помощник врача. — Больные очень страдают. Мы попробовали присыпать сульфаминовым порошком, и язвы стали быстро заживать…

Не дослушав переводчика, переводившего слова помощника, иностранец замотал головой и быстро заговорил.

— Не нужно делать этого, — перевел переводчик. — Вместо того чтобы следить за всеми явлениями, связанными с лучевой болезнью, вы сами уничтожаете материалы для изучения. Ничего не делайте, только следите и записывайте и все материалы представляйте нам.

Приказав сестре и сиделке отойти в сторону, помощник врача стал шопотом объясняться с переводчиком. Они разговаривали долго, помощник врача жестикулировал, бил себя в грудь кулаком, щека у него задергалась.

Иностранец закурил новую сигарету и ответил через переводчика:

— Вы рассуждаете не как врач, а как сентиментальная деревенская старуха. Служение науке — вот этика врача. Мы должны максимально использовать этот случай, который преподнесла нам история, чтобы двинуть вперед науку в интересах человечества. Надо собрать как можно больше данных о влиянии радиации на процессы жизнедеятельности организма и в первую очередь на процессы кроветворения. Речь сейчас идет об интересах науки и человечества в целом, это самое главное, и все должно быть подчинено этому. Разговор на такие темы считайте исчерпанным раз и навсегда.

Иностранец сощурил глаза и похлопал помощника по плечу. Тот поклонился. Осмотрев остальных, иностранец ушел вместе с переводчиком и помощником врача. Сестра и сиделка раздвинули полы палатки у входа и стали махать веерами, чтобы развеять табачный дым.

Вскоре пришли санитары с носилками и унесли трех девочек, в том числе девочку с рубцом на щеке. Сиделка пошла провожать их, чтобы они не плакали, и сейчас же вернулась. Но девочки не вернулись. Через несколько дней сестра стерла их имена с доски.

Помощник врача попрежнему приходил ежедневно. У Сумико еще несколько раз брали кровь из пальца и из вены на сгибе руки. Ей перестали давать лекарства, перестали даже мазать рубец, когда у нее начинался зуд. Из палатки унесли еще трех девочек. Две вернулись к вечеру, а третья совсем не вернулась, и ее имя исчезло с доски. Сумико узнала, что всех носят в палатку иностранных врачей.

Наконец наступила очередь Сумико. Санитары положили ее на носилки, засунули под ее голову дощечку с номером и понесли через широкую лужайку, на которой среди больших камней и поваленных деревьев было разбито несколько палаток. Санитары положили Сумико у входа в желтую палатку, перед которой стояли военные в невиданных шлемах и гетрах. Появились два солдата в масках и белых халатах и внесли Сумико в палатку.

Она увидела нескольких иностранцев в масках, некоторые были в халатах. Среди них был тот самый длинный, толстощекий, который приходил в палатку Сумико. Ее раздели догола и положили на черное кожаное кресло с откидной спинкой. Рядом с креслом стоял большой ящик с колесиками и часами, у которых были разноцветные стрелки. Над изголовьем что–то щелкнуло, и вспыхнул большой стеклянный шар, ослепительно белый. Сумико вскрикнула и вскочила, но ее схватили за руки и ноги. Она закричала еще громче и заметалась, но ее руки и ноги уже были привязаны ремнями к креслу.

Она услышала свистящий шопот японца–перевод–чика:

— Лежи спокойно. Не надо бояться. Если не будешь слушаться врачей, сейчас же умрешь.

Над ней наклонился чужеземец в белой шапочке и в темных очках. На нее тоже надели очки с синими стеклами, и свет лампы стал зеленым. Девочку осматривали долго, все по очереди щупали рубец на плече, прикладывали к животу большую черную трубку, прикрепленную к столбу, трубка тихо жужжала. Потом ее отвязали от кресла и поставили перед другим ящиком, похожим на большой волшебный фонарь, и потушили свет. После этого чужеземец со светящимся кружком на лбу осмотрел ее глаза.

По окончании осмотра все военные, приподняв маски, закурили и затараторили между собой. Длинный, толстощекий несколько раз повторил слово «келоид». Сумико накинула на себя халат, но к ней подошел иностранец в пилотке и коротких штанах и, стянув с нее халат, стал фотографировать. Когда вспыхнула большая лампочка на фотоаппарате, Сумико опять вскрикнула и закрыла лицо руками. Иностранец поднес аппарат близко к ее плечу, и лампочка вспыхнула еще раз.

Ее подвели к столику, и иностранец в военной форме заставил ее прикладывать пальцы к разведенной туши и бумаге. На бумаге остались отпечатки десяти пальцев. Затем медицинская сестра, во рту которой торчал длинный тонкий мундштук с сигаретой, привязала к руке Сумико медный жетончик. На нем было пробито: СС–К 2279. После этого ее отнесли обратно в палатку.

Больше Сумико в ту палатку не носили, оставили в покое. Сиделка сказала, что иностранные врачи уехали в другие города, где в больницах лежат пострадавшие от бомбы, чтобы отобрать тех, кто им понадобится для изучения.

5

Она сидела на цыновке и мастерила из газетной бумаги журавликов. За ее спиной послышался шопот.

— Эта? — спросил кто–то сиплым голосом. — Эта?

Она оглянулась. Перед ней стоял щупленький мужчина с загорелым морщинистым лицом, в засаленном костюме из саржи и в соломенных лаптях. В руках он держал узелок, другой узелок был привязан к шее.

— Сумико? — Он всхлипнул и присел на корточки. — Жива?

Дядя! —вскрикнула она и вскочила, но, спохватившись, села обратно, поджав под себя ноги, и чинно поклонилась, положив руки на цыновку.

Искал тебя везде… нигде не мог добиться толку. Не думал, что найду. Жива, значит…

Он низко поклонился сестре и сиделке.

— Спасибо за все заботы.

Ждали вас… — Сиделка поклонилась улыбаясь. — Сумитян забыла ваш адрес, поэтому не могли известить.

Я сперва думал, что незачем ехать… а потом решил: поеду на всякий случай. Я тоже остался совсем один. Жена давно померла, сына убили в Бирме, а дочка сгорела в Осака во время воздушного налета. И я решил: поеду на всякий случай… — Он осторожно провел рукой по голове Сумико. — Узнала меня? Помнишь, я приезжал к вам до войны. Твоя мать всегда жаловалась, что ты отчаянная… хуже мальчишки. Твоя мать…

Он всхлипнул и вытер нос рукой. Потом вытащил из–за пояса трубку и кисет с табаком, но сразу же засунул обратно.

Сумико оттянула ворот халата и показала дяде плечо.

— Вот… и больше нигде.

Дядя посмотрел на рубец и покрутил головой. К нему подошла сестра и сказала что–то на ухо. Они отошли в угол палатки, пошептались, затем сестра ушла.

Лежавшая рядом девочка с длинным рубцом на лбу спросила:

— Сумитян поедет домой?

Сумико ничего не ответила. Доделав фигурку из бумаги, протянула ее девочке. Та поблагодарила и добавила шопотом:

— А за мной никто не приедет.

Приедут непременно, тебя уже ищут, — сказала Сумико и закивала головой, как делала сиделка.

В палатку вошел помощник врача вместе с сестрой. На этот раз он был без халата и маски. Он обратился к дяде Сумико:

— Можете взять ее сейчас же?

Дядя поклонился и пробормотал:

— Если позволите… я потому и приехал…

Берите сейчас же. Через несколько дней все больные перейдут в распоряжение иностранных врачей, и тогда уже нельзя будет взять…

Дядя что–то тихо сказал помощнику врача. Тот ответил:

— Мы считаем, что у нее все идет хорошо. Конечно, за будущее трудно ручаться, но я советую вам взять ее. У вас там есть больница?