Девушка из Хиросимы

Р.Ким

Сумико услышала сквозь сон голоса родителей. Они разговаривали на кухне. Сумико не видела отца с прошлой субботы. Он работал в ремонтной мастерской в квартале Минамитакэя и, когда там была срочная работа, не приходил домой целыми неделями.Говорят, на–днях бомбили Токуяму и сбросили листовки на японском языке, — рассказывал отец, глухо покашливая. — В листовках сказано, что сегодня ночью непременно навестят наш город. Теперь, значит, наша очередь. Пойди пораньше и займи место… лучше у Западного плаца, там хорошая щель. Может быть, •придется просидеть несколько суток. А я разыщу вас там.

— А может быть, туда подняться, где миссионерская школа?

Они перешли на шопот. Постепенно шопот становился громче.

— Соседи ездили в Симанэ и привезли мешок тыкв, — сердито сказала мать. — А мы все время сидим на гнилых бататах. Сколько раз вам говорила… Суми–ко по вечерам уже не может читать, не разбирает букв, а у Эйтяна пошли прыщи…

Послезавтра нас сменят.

Сегодня воскресенье.

Я же говорю тебе. Послезавтра сразу же после работы поеду в Арифуку и достану что–нибудь. Нам дадут сигареты, я их обменяю.

Они снова зашептались. Потом после недолгого молчания мать вздохнула и сказала:

— Сумико вчера опять порвала шаровары. Все время лазит по деревьям. Прямо как мальчишка…

Отец тихо рассмеялся.

— Сделай из моих старых холщовых штанов. Я их так прожег, что все равно нельзя носить…

Он еще что–то сказал. Сквозь шуршанье бумаги Сумико расслышала слова матери:

— Сумико поздно заснула… все ждала вас. Пусть выспится. Сегодня ночью, может быть, не придется спать.

Хлопнула дверца ящика для обуви, затем задвинули дверь с деревянной решеткой: отец ушел на работу.

После завтрака мать приготовила вещи для сиденья в щели — тюфяки и баул — и, надев брезентовый чепец, отправилась вместе с соседями выполнять работу, порученную всему околотку, — разбирать старые домики в квартале Мацубара, недалеко от вокзала. Штаб противовоздушной обороны решил расширить улицу, ведущую к набережной. Уходя, мать приказала Сумико:

— Следи за Эйтяном, чтобы не отходил далеко от дома. Если будет тревога, дежурная по околотку соберет детей и отведет всех…

Перед казармой хорошая щель. Кирпичом выложили. Я вчера залезала туда…

Пойдешь туда, куда пойдут все. Покушать я оставила на полке. Эйтяну дашь пшенный отвар, только смешай с бататами, а ты можешь взять галеты из красной баночки. Если будет трев. ога, не забудь взять баул, а то останемся без ничего.

Сумико уселась под деревом у изгороди и стала чинить шаровары, а Эйтян вместе с мальчишками из соседних домов играл возле канавы. Одни бежали, раскинув руки, и выкрикивали: «дон! дон! » — это были американские бомбардировщики. Другие, сидя на земле и вертя палками, кричали: «пан! пан! та–та–та! » — изображали зенитную артиллерию. А те, кто с визгом набрасывался на вражеские бомбардировщики и бодал их, были японскими истребителями «дзеро».

Мальчишка в соломенной шляпе с большими полями подкрался к изгороди и обдал Сумико струей из бамбукового водяного ружья. Вода попала на шаровары и. на ящичек с иголками и лоскутками для латок. Сумико вскочила, выбежала за ворота и помчалась за мальчишкой. Но догнать не удалось. Он юркнул в ворота казенного особняка и крикнул:

Девчонка, а дерешься! Сумитян дура!

Сумико остановилась у ворот особняка. Она знала, что во дворе бегает маленькая, но ужасно злая собачка с очень острыми зубами. Мальчишка повернулся спиной к Сумико и, наклонившись вперед, шлепнул себя по заду. Потом оглянулся и скорчил гримасу. Сумико тоже повернулась спиной и наклонилась вперед, но, заметив, что. из полицейской будки в конце переулка высунулась голова, ограничилась тем, что приставила палец к глазу, оттянула нижнее веко и показала язык. Затем, не оглядываясь, пошла обратно.

С мальчиком в соломенной шляпе она враждовала с тех пор, как он на заборе против ее дома нарисовал мелом зонтик, а под ним две фигуры с непомерно большими головами и подписал: «Сумитян и Такетян». Та–кетян жил в конце переулка; его родители, эвакуировавшиеся из Нагоя, торговали зонтиками из вощеной бумаги,

2

Вернувшись с работы, мать вместе с Эйтяном и Сумико пошла на Западный плац, около которого были вырыты в тени деревьев глубокие щели.

Вечер был очень душный. Многие сидели около щелей, обмахиваясь веерами, или обтирались мокры

ми полотенцами у водоразборной колонки. Ждали появления врага до полуночи. Вскоре, после того как донесся звон монастырского колокола, послышалось гуденье со стороны моря. Самолеты летели с юго–запада — со стороны Курэ. Завыли сирены, загрохотали выстрелы. Вражеские самолеты кружились над побережьем и постреливали из пулеметов.

Тревогу сняли только под утро. Над плацем пролетели два самолета с красными кругами на крыльях. Мальчики закричали:

— Дзеро! Дзеро! Прогнали врага!

Соседка–старушка стала перебирать четки и, быстро прошептав что–то, поклонилась.

— Вот теперь можно по домам… Наши самолеты появились, значит уже все спокойно. Появляются всегда, когда вражеских самолетов уже нет…

Думала, будет большой налет, а оказалось совсем, не так, — сказала мать Сумико, поправляя халатик на Эйтяне, лежавшем на ее коленях. — В тот раз в мае налетело больше, и все время бросали бомбы.

Старушка улыбнулась, показав зубы, покрытые черным лаком:

— А все–таки навестили, как обещали. Хорошо, что предупредили заранее. Вежливо воюют.

Замечание старушки рассмешило всех.

— Всю ночь не сомкнула глаз ни на минутку, — произнесла мать Сумико, зевая и прикрывая рот ладонью. — И прошлой ночью не спала, ходила на берег собирать водоросли. Теперь поспим спокойно. Теперь уж налетят не раньше чем через недельки две, а то и больше.

Мужчина с седыми усами подтвердил:

— Подряд каждую ночь бомбят лишь Токио. А нас, наверно, надолго оставят в покое. Только попугали. Стоило ради этого предупреждать так торжественно. Не столько бомбили, сколько просто не давали спать всю ночь.

Молодая женщина с ребенком за спиной сказала:

— Ничего, зато теперь поспим спокойно. Можно спать хоть до завтрашнего вечера.

Все быстро разошлись по домам.

G

Мать выкупала Эйтяна в кадке на веранде и легла с ним спать прямо на цыновке, даже не разостлав тюфяка. А Сумико вышла во двор почистить шаровары, испачканные глиной.

В переулке было совсем тихо. В соседних домах задвинули ставни на верандах — тоже завалились спать. Тишину нарушила только тележка, которую тащил бык. На тележке ехал старичок крестьянин; он спал, прислонившись к кадкам для нечистот. Потом матча прошла группа призывников в каскетках и кителях без погон. Их сопровождали родственники, неся хоругви с именами призывников, флаги и узелки.

За изгородью ковыляла хромая Томитян из соседнего дома, она выкрикивала что–то плачущим голосом.

Сумико повесила шаровары на ветку и выглянула в переулок. У ворот особняка стоял тот самый мальчишка в соломенной шляпе и размахивал рукой. Он наклонился над канавой. Сумико вышла за ворота и стала бесшумно подкрадываться к нему. Мальчишка бросал камни в куклу, лежавшую на дне канавы, и выкрикивал: «Сшюу–у! дзудон! дон! » Он играл в бомбардировщика. А Томитян стояла около него и, закрыв лицо руками, жалобно причитала:

— Моя кукла… сломаешь… совсем сломаешь…

Когда мальчишка бросил последний камень и оказался безоружным, Сумико подскочила к нему и ударила по затылку. Он обернулся и схватил Сумико за рукав, она нагнула голову, чтобы боднуть его, он ударил ее коленом в живот, поскользнулся, и оба свалились в канаву прямо на мокрые камни.

Томитян вдруг крикнула:

— Летят!

Мальчик, держа Сумико за волосы, посмотрел вверх. Она схватила его за руку и попыталась подняться, но он шепнул:

— Не двигайся. Это Пи–пятьдесят один… нет, Би–двадцать девять.