На пороге чудес

– Я-то думал, что они останутся здесь, – вздохнул он, вешая фотографию на место. – Может, и уедут на время, чтобы закончить учебу, но потом вернутся, выйдут замуж, родят нам внуков. Тогда я мало думал о смерти, но в душе был уверен, что Мэри переживет меня, по крайней мере, лет на десять. Она всегда была активной сторонницей здорового образа жизни. Ходила в походы, питалась овощами, никогда не курила, была очень общительная. Я мог поклясться чем угодно, что она меня переживет.

Он задумчиво постучал пальцем по верху рамки.

– Такая наивность с моей стороны, верно?

И правда, все дело в наивности, подумала Марина.

Вот Карен – вышла замуж за Андерса и родила ему троих сыновей; они оба верили, что он всегда будет рядом, чтобы заботиться о них. Карен и Андерс наивно думали, что никто из них не умрет так рано, ведь они так нужны друг другу и своим сыновьям! Если бы они хоть на минуту предположили, что все обернется для них так, как обернулось, вряд ли им хватило бы смелости начинать совместную жизнь. Да и сама Марина появилась на свет из-за наивности матери, поверившей, что любовь одержит верх над стремлением вернуться на родину, и отца, думавшего, что он сможет забыть свою страну ради девушки из Миннесоты. Если бы ее родители не были столь простодушными и полными надежд, она бы не родилась. Марина представила своих родителей в виде практичной и расчетливой парочки, и вдруг кинопленка с ее жизнью прокрутилась вспять, пока маленькая героиня не канула в небытие. Да-да, наивность – питательная среда, субстрат для выживания вида, для продолжения рода человеческого. Так что Марина, все понимавшая, могла тем не менее надеяться, что мистер Фокс когда-нибудь предложит ей руку и сердце…

Она и сама была когда-то замужем за однокашником, но теперь не относилась к тому браку всерьез. Они поженились на третьем году ее ординатуры и без всяких сожалений развелись в конце пятого. За два с половиной года они с мужем практически никогда не пробуждались одновременно. Если бы не свадьба, хоть и скромная, это было бы просто неудачное сожительство с приятным мужчиной. Она и сама была наивной, поверив, что они смогут построить семью на том, особенно трудном, отрезке их учебы, хотя все знакомые убеждали их в обратном. Она тоже верила, что любовь все одолеет, а когда этого не произошло, лишилась не только мужа, но и иллюзий. За неделю до развода ей стукнуло тридцать. Они с мужем купили в канцелярском магазине комплект бланков, необходимых для развода, сели за кухонный стол и дружно их заполнили. Ему досталась мебель в спальне, она взяла себе мебель из гостиной. В порыве великодушия она предложила ему забрать кухонный стол и стулья, на которых они сидели; он милостиво согласился, зная, что она сделала это искренне. В Балтимор прилетела ее мать – помочь ей найти небольшую квартиру и забрать себе Маринину половину свадебных подарков, ставших постылыми. В тот тяжелый день Марине больше всего на свете хотелось лечь на диван в гостиной, выпить стакан шотландского виски и выплакаться.

Но не было времени. Через шесть часов ей нужно было вернуться в госпиталь.

В том, что ей захотелось среди бела дня лечь на диван и напиться, был виноват не конец семейной жизни, а конец ординатуры по акушерству и гинекологии. После четырех лет из пятилетней программы она переключилась на клиническую фармакологию и обрекла себя еще на три года учебы. И хотя мать приехала в Балтимор специально, чтобы поддержать ее после развода, Марина не сказала ей, с чем она порвала на самом деле. Она не сказала ей, что жизнь, которую она испортила, принадлежала не ей, и не Джошу Сью, а кому-то еще, кого она даже не знала. Она не рассказала матери ни про несчастье, ни про последовавшую за ним испанскую инквизицию. Целый год она не говорила ей, что перевелась на фармакологию, а потом упомянула об этом буднично, словно о самой естественной в мире вещи.

Она не рассказала матери про доктора Свенсон.

Марина зябко поежилась.

Под самолетом простиралась мягкая и белая облачная равнина, отгораживавшая пассажиров от земной поверхности.

Где они летели – сказать было невозможно.

Она оперлась затылком о подголовник и решила чуточку вздремнуть. Пару минут, не больше. Такой волшебный трюк она освоила в годы ординатуры, когда засыпала, войдя в лифт, и просыпалась на нужном этаже. После этого она быстро встряхивала головой и входила в палату пациента, не так чтобы отдохнув, но более-менее восстановив силы.

Нащупав кнопку на подлокотнике, она нажала на нее и откинула назад спинку кресла. Установила свой внутренний будильник на пять минут и сдалась на милость сна, который не отпускал ее с тех пор, как кошмары вытолкнули ее утром из постели. На этот раз она увидела себя не в Калькутте. Раздвинулись двери лифта, и она очутилась в холле с кафельным полом в фирме «Фогель». Неожиданно вся прошедшая жизнь предстала перед ней в ином свете. Она поняла, что должна была рассказать Андерсу про доктора Свенсон. Конечно, трудно было предугадать, как отзовется ее история на его командировке в Амазонию. Но она решила не говорить ему про нее не оттого, что такая информация была бы для него лишней. Нет-нет, она избегала лишних проблем для себя. Ясное дело, Андерс обрадовался бы любой подсказке. Не исключено, что эти дополнительные факты могли бы изменить его участь. Как минимум он вел бы себя осторожнее. Чем больше Марина думала об этом, тем стремительнее шла по холлу. Стеклянные двери лабораторий и офисов были темными. Все коллеги уже ушли домой.

Все, кроме Андерса.

Он сидел за своим столом спиной к ней. Это было необычно. Утром она всегда являлась на работу раньше него. Он отвозил мальчиков в школу. Теперь, при виде его широкой прямой спины и выцветших волос она вскрикнула от радости.

– Я боялась, что пропаду тут без тебя, – сказала она.

Ее сердце выстукивало 150, а то и 160 ударов в минуту.

На его лице отразилось легкое удивление:

– Я действительно уходил из лаборатории. Почти дошел до парковки, как вдруг спохватился, что забыл свои часы.

Тут он надел браслет на левую руку и щелкнул замком. Андерс всегда снимал утром часы, да и все они снимали – слишком часто приходилось мыть руки, надевать и снимать резиновые перчатки.

– Что с тобой? За тобой словно собаки гнались.

Он положил ей руку на плечо и вдруг начал трясти ее, сначала деликатно, потом все сильнее.

– Мисс, – говорил он, словно они не были знакомы давным-давно. – Мисс…

Марина открыла глаза.

Мужчина в костюме тряс ее за плечо, а стюардесса заглядывала ей в лицо. Марина увидела прямо перед собой женский рот, густо накрашенный розово-коричневой помадой. – Мисс?..

– Извините, – пробормотала она.

– Что, неприятный сон приснился? – спросила стюардесса, выпрямляясь.

Теперь Марина увидела ее целиком. Сколько времени она тратит утром на такую обильную косметику? Во сколько ей приходится вставать?

– Вам принести воды?

Марина молча кивнула. Когда имеешь дело с лариамом, не сразу и понятно, где сон, а где явь. «Фогель», Андерс, лаборатория – они все еще здесь, рядом с ней, реальные, нужно лишь закрыть глаза…

Зато самолет относился скорее к области кошмаров.

– Я и сам не люблю летать, – заметил мужчина в костюме и отхлебнул «Кровавую Мэри». – Держусь только на лекарствах.

– Нет-нет, я не боюсь, – возразила Марина.

Что же она все-таки собиралась сказать Андерсу?..

– Нет, боитесь, судя по вашим крикам, – возразил мужчина; раздраженно или дружески – Марина не поняла. Сейчас ей вообще было мало что понятно. Она взяла с подноса стюардессы чашку с водой и выпила ее всю.

– Мне снятся страшные сны, – сообщила Марина и добавила: – В самолетах. Я постараюсь больше не спать.

Мужчина скептически покосился на нее. В конце концов, они ведь соседи, хоть и поневоле…

– Ну а если все-таки заснете, будить вас или нет?

Марина призадумалась.

То и другое было неприятно.

Ей вовсе не хотелось кричать во сне; но не хотелось и почувствовать снова на своем плече чужую руку, которая тебя тормошит. Невыносимой была и интимность ситуации, когда спишь рядом с незнакомцем и, возможно, издаешь какие-либо звуки и дергаешься.