Страница 15 из 15
Нет, Марина не хотела быть такой, как доктор Свенсон, даже не думала об этом. Просто ей нужно было убедиться, что она способна провести пять лет своей жизни по стандартам доктора Свенсон. Но не смогла: внезапно почувствовала, что сыта по горло. Где-то на заднем плане она ощущала присутствие мужчины в своей жизни.
Потом он отпустил ее.
Она никогда не смогла бы рассказать эту историю Андерсу, даже если бы это помогло ему быть настороже, даже если бы спасло ему жизнь.
В конце концов, у него были собственные сыновья.
Кожа на животе роженицы натянулась до предела и казалась тонкой, как оболочка воздушного шарика. Марина помнит выступившую на нем испарину. Она разрезала кожу, добралась сквозь жировой слой до фасции, думая о том, что времени совсем не осталось. Ее руки работали втрое быстрее обычного, и вот уже перед ней матка. Ей казалось, что она спасает своей быстротой жизнь ребенка, но в тот момент, когда она поняла, что перед ней головное предлежание, лицом вверх, лезвие скальпеля рассекло его голову в середине, на границе волосяного покрова, и она остановила руку лишь на середине щеки.
Потом она чувствовала это на своем лице – тот решительный надрез, когда скальпель прошелся по глазу.
Почувствовал это и отец ребенка, когда в ту ночь вернулся в госпиталь и обнаружил жену под наркозом, а сына – со шрамом и слепого на один глаз.
Марина вышла к нему в холл и сообщила, что произошло.
Он сморщился точно так же, как сморщилась она сама. Тогда ему не позволили взглянуть на младенца. Над ним уже хлопотали специалисты, но исправить все до конца было уже невозможно.
Из ординатуры ее не выгнали, Марина удивляется этому до сих пор.
Когда завершилось расследование и был закрыт судебный иск, ей позволили вернуться.
Самое ужасное, что роженица ее не винила.
Она хотела получить компенсацию за причиненный ущерб, но не желала причинить зла Марине. Она сказала, что доктор все делала правильно, кроме этой ошибки. Этой самой ошибки.
Так что Марину она выгородила.
Но после этого Марина не могла видеться со своими однокашниками, не могла прикасаться к пациентам. Не могла она и вернуться к доктору Свенсон – на разбирательстве дела та заявила, что старший ординатор получила указание не предпринимать самостоятельных действий, что в течение тех трех часов сердцебиение плода слабело, но всякий раз возвращалось к норме. Можно было не спешить. Не исключено, что через час-другой расширился бы родовой канал.
А может, еще десять минут – и плод бы погиб.
Ответа никто не знал.
Марина была тонущим кораблем, и доктор Свенсон отвернулась от нее и ушла по твердой суше. Вероятно, доктор Свенсон даже не узнала бы ее в лицо, если бы они встретились в коридорах госпиталя.
И вообще, Андерс ни за что не отказался бы от такой заманчивой командировки. Тем более в разгар надоевшей зимы, когда появилась возможность перенестись в вечное лето Амазонии, фотографировать северных каракар и других экзотических птиц. Вот он и полетел туда, и умер, и она теперь летит в Бразилию и надеется выяснить, что же случилось с его мертвым телом. Всю ночь она провела с роженицей, лишила глаза ее ребенка, и теперь ее глаза закрывались сами собой, открывались, закрывались.
Такова была цена ее поездки на поиски доктора Свенсон – воспоминания.
Потом она все-таки пошла по темному холлу в свою лабораторию, хоть и обещала соседу по полету, что не сделает этого. Там она взяла в руки фотографию экмановских сыновей, стоявшую на столе Андерса, – на ней все трое охвачены приступом веселья. Сияющие улыбки мальчишек, казалось, даже освещали темную лабораторию.
И тут дверь открылась опять.
Что забыл Андерс на этот раз? Бумажник? Ключи? Неважно. Марине хотелось только одного – чтобы он вернулся.
Но вошел ее отец.
– Пойдем, Мари, – сказал он. – Пора.
Это было так замечательно, что Марина чуть не засмеялась во весь голос. Конечно, он пришел к ней, конечно! Это была та часть ее сна, которая наполнена радостью – именно эта часть, когда отец входит в комнату и зовет ее по имени. Тогда они на какое-то время вдвоем, она и папа. Потом начинаются разные неприятности и гасят безмерное счастье, которое она испытывает от встречи с отцом. И это неправильно, ведь на деле все гораздо сложнее, все складывается из горя и огромного счастья, и она должна об этом помнить…
– Я смотрю на эту фотографию, – сказала она и показала ее отцу. – Какие прелестные мальчишки, верно?
Отец кивнул.
В отглаженных брюках и желтой куртке он выглядел импозантно. Стройную талию опоясывал плетеный ремень. А еще – он казался отдохнувшим и подтянутым. Теперь он был примерно одного возраста с Мариной. Прежде она и не думала о том, что время неумолимо течет и течет, но теперь ей захотелось задержаться в его потоке именно на этом отрезке и не становиться старше…
– Ты готова?
– Готова, – ответила она.
– Тогда все в порядке, держись за меня.
Он открыл дверь, и они вместе шагнули в пустой холл лабораторного корпуса компании «Фогель». Там стояла удивительная тишина, и Марина наслаждалась ею, понимая, что долго она не продлится. Одна за другой открывались двери, из них выходили коллеги, чтобы встретиться с ее отцом, жали ему руку. Следом за ними появились индийцы, их становилось все больше и больше, и вскоре вокруг них оказалась вся Калькутта. Индийцы переговаривались, громко крича и заглушая всякую нормальную беседу.
– Я знаю, где тут лестница, – сказала Марина на ухо отцу. – Давай пойдем туда.
Отец не слышал ее из-за оглушительного шума.
Они пробирались сквозь толпу, держась друг за друга, пока это было возможно.
Три
Марина вошла в здание аэропорта и сразу ощутила легкий запах плесени и сырости; вероятно, он исходил от кондиционеров. К нему добавился запах шерсти от ее собственной одежды. Она стянула с плеч легкое весеннее пальто, расстегнула «молнию» на шерстяной кофте и засунула их в сумку на ремне. Возможно, она поступила опрометчиво, поскольку все амазонские насекомые уже оторвали голову от листьев, которые пожирали, и направили на нее свои чуткие антенны. Для них она была лакомым блюдом, шведским завтраком – женщина, одетая в шерстяную одежду, рассчитанную на северную весну…
Марина протянула свой паспорт мужчине, восседавшему за столиком.
На его рубашке красовались значки и нашивки, соответствующие его должности. Он строго посмотрел на ее фото, потом на лицо. В ответ на его вопрос она ответила, что приехала в Бразилию по делам. На вопрос о сроке пребывания она планировала ответить «две недели», но передумала, как только открыла рот.
– Три недели, – сообщила она, и мужчина поставил штемпель на пустой листок Марининого паспорта, где прочие листки этого раздела тоже были такими же пустыми.
Марина протиснулась сквозь толпу к ленточному транспортеру и стала смотреть на текущую мимо нее реку сумок и чемоданов. На ленте громоздились огромные чемоданы, похожие на мешки с песком, которые сбрасывают в прибывающую воду при угрозе наводнения. Марина терпеливо ждала и высматривала свой скромный чемодан. Отвлеклась лишь ненадолго, когда помогла соседке стащить на пол громоздкую тумбочку.
Ей вспомнилась Калькутта – и безумие, царившее в зоне прибытия, показалось ей лишь бледной тенью безумия, царившего на городских улицах Индии.
Она и ее родители были одинокими щепками среди людского моря; отец оттаскивал их в сторону, чтобы они не оказались на пути у молодых парней с багажными тележками. Закутанные в сари бабушки стерегли семейные пожитки, восседая на них; «молнии» на мягких боках сумок грозили разъехаться и держались лишь за счет перетягивающих ремней…
Марина прогнала эту картину и опять включилась в реальность, стараясь не терять надежду. Багажа оставалось все меньше, толпа постепенно редела.
Наконец на транспортере остались лишь детские очки для плаванья.
Словно завороженная, она наблюдала, как они проплывают мимо нее, и мысленно составляла перечень предметов, которые разумная особа взяла бы с собой в ручной клади: разговорник, телефон в чехле, лариам, оставшийся в мусорном бачке в аэропорту «Сент-Пол – Миннеаполис»…
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте