Большой вопрос

Павлова преследовала не только эту цель. Она не хотела напомнить Судареву о своем желании побеседовать с его матерью, не хотелось ей уличать во лжи солидного человека («мать больна, живет за городом»). Сейчас представился удобный случай провести эту беседу публично, в открытом судебном заседании.

— Мы допустим вашу мамашу свидетелем…

— Каким свидетелем?! Она ничего не знает!.. Повторяю: мы с женой всё от нее скрывали…

— Напрасно… ведь мать явилась причиной вашего разлада…

— Я очень дорожу ее здоровьем…

— Не беспокойтесь, ничего с нею не случится… Прошу занять в зале свое место, гражданин Сударев! Начнем заседание.

Слова судьи прозвучали для Сергея Васильевича приказанием. Он вернулся в зал, с грустью посмотрел на мать и сел на скамью.

Матрена Егоровна была привлечена свидетелем по делу. К удивлению сына, определение об этом суда она приняла как нечто должное.

Суд кратко опросил стороны по существу конфликта, затем из свидетельской комнаты в зал была приглашена Матрена Егоровна.

В нарушение обычного порядка процесса, Павлова сначала объяснила свидетельнице, что случилось в жизни ее сына и невестки, и уже после этого предложила рассказать всё известное ей по делу…

Оказалось, что Матрена Егоровна только сегодня, за час до прихода в суд, узнала о предстоящей бракоразводной процедуре сына и его жены… Для нее оказалось полной неожиданностью, что она — и только она — помешала их жизни.

— Коль их развод зависит от вас, граждане, — тихо начала свою речь Матрена Егоровна, — откажите в нем, не давайте им развода ни в коем случае. Пустое они затеяли. Жили они счастливо. И счастье еще вернется к ним. А я не хочу становиться на их пути. Не хочу, не могу, прав в моем материнском сердце нет на это никаких… Я очень люблю сына — как же иначе! — да и невестка тоже дорога мне, несмотря на ее ко мне… бог ей судья! Я же, как мать и как женщина, давно поняла ее горе и ни в чем ее не осуждаю. Я прощаю тебе всё, Елена. И ты ей всё прости, Сережа. А вы, добрые люди, проявите к ним понимание и терпение, отошлите их домой в сердечном согласии…

Мать спокойно стояла перед судом. Лицо — бледное, почти восковое, но взгляд твердый, открытый. Павлова с трудом подавляла волнение, заседатели — обе женщины — вытирали слёзы. Послышалось тихое всхлипывание, которое вскоре перешло в рыдание. Это рыдала Елена. Она бросилась на грудь свекрови.

— Мама, родная моя, прости меня! Прости меня, глупую и неблагодарную!

Потом обратилась к судьям:

— Клянусь, что никогда больше не обижу ее ни как мать мужа, ни как женщину, ни как человека.

Судебное заседание завершила Павлова.

— Да, берегите ее, — взволнованно сказала она, — берегите. Это большое сердце!

В АДРЕС ДРУГА

Это дело не дошло до судебного разбирательства. Судья Курский, выслушав истицу Ольгу Ивановну Огневу, убедил ее взять обратно заявление о разводе.

Впрочем, сама заявительница тоже не думала разводиться. Она любила мужа и лишь хотела публично доказать ему и его друзьям свою правоту. Эти друзья намекнули ей, что она не права, обвиняя мужа на основании ничтожных недоразумений чуть ли не в безнравственных поступках. Ольга Ивановна взволновалась. Обман, чего бы он ни касался и каким бы мелким он не был, остается обманом. Муж обманул ее, скрыв переписку с посторонней женщиной. Она убеждена, что теперь, когда мы знаем, как надо жить, надо вести суровую борьбу и с мелкими недостатками. Нельзя терпеть их в нашей жизни, как не терпим мы грязных пятен на чистом белье.

Судья должен понять ее волнение: за все десять лет ее замужества она ни разу не солгала мужу, и муж не лгал ей. Правдивость и честность скрепляли их семейную жизнь. Разве можно помириться на другом?

Курский признал правильным обращение Ольги Ивановны к суду. Конечно, она и сама могла бы убедить мужа в том, что его поступок некрасив, но общественное осуждение обладает огромной силой воздействия, почему же не воспользоваться им?

Вместе с тем Курский был против судебного разбирательства дела. До суда надо дать объявление в газете о разводе. Популярность незавидная. Зачем это? Всё, что нужно, он сделает как бы в порядке досудебной подготовки. Она может не сомневаться, что цель будет достигнута.

Доводы Курского повлияли на истицу. Пусть он, судья, поступает, как найдет более разумным. Она доверяет ему.

На следующий день Курский вызвал к себе Огнева и попросил рассказать, чем же он обидел жену.

«Не так просто рассказать о себе, тем более, когда тебя обвиняют. Однако попробую.

Мы с Ольгой Ивановной работаем на разных заводах: я — сменным инженером, она — мастером цеха. И я и она одиннадцать месяцев в году имеем дело с металлом. И я и она влюблены в свою профессию.

Кроме любви к труду, мы с женой любим друзей, искусство, литературу, природу, иначе говоря, любим жизнь во всем ее многообразии.

Из каждого отпуска мы с Ольгой Ивановной делали праздник и проводили его вместе, на юге, в живописных местах.

В прошлом году мы заранее запаслись путевками на август в Гагры в дом отдыха. Наступил конец июля, мы уже укладывали чемоданы, как вдруг Ольга Ивановна получила из Албании телеграмму. Надо сказать, что некоторое время назад жена была там в составе делегации, подружилась с одной работницей, и они стали переписываться. И вот эта работница сообщила телеграммой, что в августе она приезжает в Ленинград и мечтает о встрече со своим другом. Жена отказалась от курорта. В первый раз за всю нашу семейную жизнь я выехал на отдых один. Когда сосед по купе в шутку заметил, что мне повезло: для прочности супружеских отношений супруги должны расставаться друг с другом ежегодно не менее чем на 24 рабочих дня, — я разозлился.

Конечно, наши взгляды расходятся подчас с нашими поступками. У вас есть основания упрекнуть меня именно в этой непоследовательности. Что ж, я готов принять ваш упрек как должное. И в то же время, клянусь, я ничем не запятнал своей любви к жене. Письмо — это, спору нет, факт, от которого никуда не уйти, это, говоря на вашем языке, серьезная улика. И всё же я отрицаю ее. Письмо, попавшее в руки моей жены, — результат стечения ряда обстоятельств.

В Гагры я попал впервые. Курорт поразил меня: аллеи платанов, магнолий, пальм, плакучие ивы, лавры, розы… Над парком, убегая в глубокую высь, выстроились в полукруг величественные горы, на них яркозеленые густые леса, за парком морская даль — спокойная, ласковая, манящая. А какой воздух! Какое солнце! Какие закаты! А тихие вечера и звездные ночи!.. Я был покорен этой красотой. Приводила меня в восторг и луна. Она тоже была необычной, особенно глубокой ночью: безмолвно плывет она огненно-пятнистым шаром над черной листвой горного леса… Вы улыбаетесь?.. Однако прошу вас поверить, что вначале красотой природы я наслаждался в совершенном одиночестве, жалея, что со мной нет жены, что она не может разделить моих восторгов. А потом… Что произошло потом? Ничего, что дало бы повод жене обвинять меня. И всё же кое-что произошло. На мою замкнутость обратили внимание окружающие, и первой из них была моя соседка по столику, женщина лет тридцати, преподавательница французского языка в вузе. Она стала иронизировать насчет моего отчуждения, моей гордости. Я изменил свое поведение. И не потому, что поддался насмешкам. Мне самому надоело одиночество, на отдыхе оно хорошо до поры до времени. Я не придавал значения несколько упрощенным нравам, бытующим среди отдыхающих. Ну что зазорного в том, что меня, Егора, стали называть Жоржем? Это смешило многих, смешным казалось и мне: для Жоржа у меня не было никаких данных.

Мой рост — без малого два метра, мой возраст — четвертый десяток, мои седые виски и вообще, будем откровенны, мой угловатый вид, неловкие манеры… По-моему, даже моей Ольге Ивановне не совсем удобно называть меня Егорушкой, но это по привычке, она с первых дней супружества так называет меня. А Жорж, будь он четырежды неладен, воспринимался мною тогда, как курортная шутка. К сожалению, получилось не совсем так.