Страница 62 из 83
Направляясь к нему в кабинет, я преследовал одну тайную цель: я хотел проверить реакцию Дюарта на то большое окно с витражом. Как я и ожидал, он, войдя в комнату, бросил на него невольный взгляд через плечо. Я был не в состоянии определить, однако, был ли сегодня утром Амброз тем человеком, который встретил меня накануне в Архаме, или же это другой, более близкий мне кузен, с которым мы разговаривали в моей комнате ночью.
– Ты уже встал, Стивен! Сейчас я приготовлю кофе и тосты. Где-то здесь лежит свежая газета. Я должен довольствоваться услугами сельской почты из Архама: теперь я не езжу часто в город, а платить разносчику газет – мальчишке, чтобы он ездил на велосипеде в такую даль, слишком накладно, даже если бы речь шла о… – он осекся.
– Если бы даже речь шла о чем? – прямо спросил я.
– О репутации дома и близлежащей рощи.
– Гм…
– Тебе что-нибудь известно?
– Да, кое-что слышал.
Он постоял несколько секунд, разглядывая меня в упор, и я понял, что его мучит дилемма: у него было что-то на душе, чем он хотел поделиться со мной, но опасался по неизвестным мне причинам прямого разговора. Повернувшись, он вышел из кабинета.
Я не проявил пока интереса ни к свежей газете, которая на самом деле оказалась позавчерашней, ни к другим документам и бумагам, но немедленно повернулся к так занимавшему меня окну. Амброз определенно боялся этого окна, но и получал от него какое-то удовольствие, или, скорее, заметил я, одна часть его существа боялась, а другая наслаждалась.
Я внимательно изучил окно с разных углов. Его дизайн был несомненно уникален – он представлял собой пересеченные лучами концентрические круги с цветными стеклами, выдержанными в пастельных тонах, за исключением нескольких, ближе к центру, в которых было вставлено обычное стекло. Насколько мне было известно, ничего подобного не существовало в витражах европейских храмов или американской готике – ни в том, что касается самого образца, ни в красках, ибо краски здесь не были похожи на цвет стекол ни в Европе, ни в Америке. Они отличались удивительной гармонией, казалось, один цвет переливался в другой, спаивался с ним, сохраняя при этом различные оттенки – голубого, желтого, зеленого и лавандового,– очень светлые во внешних кругах и очень темные, почти черные, возле центрального “глаза” бесцветного стекла. Казалось, что цвет вымывался от центрального черного круга к периферии или же намывался с внешних кругов к более темной части, и при внимательном рассмотрении мерещилось, что в самих этих красках ощущается движение, что они, набегая друг на друга, продолжают вместе плыть.
Но явно не это беспокоило кузена. Амброз, несомненно, пришел бы к такому же выводу и столь же быстро, как я; его бы не растревожило и подобие движения в больших кругах, хотя этого впечатления никак нельзя было избежать, если смотреть на окно достаточно долго; его дизайн требовал исключительных технических способностей и известной игры воображения от безымянного мастера. Я вскоре понял суть этих явлений, которые вполне поддавались научному объяснению, но, чем больше я впивался взглядом в это необычное окно, тем сильнее было возникавшее во мне какое-то смутное, будоражащее чувство, которое не так просто поддавалось логическому осмыслению. Мне чудилось, что время от времени в окне внезапно проявляется какой-то пейзаж или чей-то портрет, и они не казались наложенным на стекло изображением – они будто появлялись откуда-то изнутри.
Я мгновенно понял, что нельзя объяснить эти световые эффекты воздействием лучей, так как окно выходило на запад и в этот час находилось в тени, а поблизости не было ничего, что могло бы бросить на стекло свой отблеск, в чем я смог убедиться, взобравшись на книжный шкаф и выглянув в кружок из обычного стекла. Я смотрел, не отрываясь, на окно, внимательно изучал его, но все по-прежнему оставалось неясным; тайна окна не отпускала меня.
Кузен окликнул меня из кухни, сообщив, что завтрак готов. Я оторвался от окна, убедив себя в том, что у меня будет достаточно времени, чтобы завершить свои исследования, так как решил не возвращаться в Бостон, не выяснив перед этим, что так волновало Амброза и почему он, когда я приехал по его же вызову, либо не желает, либо не может решиться на признание.
– Вижу, ты раскопал кое-какие истории об Илии Биллингтоне,– сказал я, садясь за стол.
Он кивнул:
– Ты же знаешь мой интерес к антиквариату и генеалогии. Не желаешь ли и ты внести свой вклад?
– В твои исследования?
– Да.
Я покачал головой.
– Думаю, что нет. Но эти газеты могут мне кое-что подсказать. Я хотел бы просмотреть их, если ты не против.
Он колебался. Было видно, что ему не хотелось, только вот почему?
– Конечно, я не против, можешь посмотреть,– сказал он с безразличным видом. – Я ничего особенного в них не нашел. – Он сделал несколько глотков кофе, задумчиво наблюдая за мной. – Видишь ли, Стивен, я настолько запутался в этом деле, что ни черта не могу выяснить, и все же меня не покидает острое чувство, сам не знаю чем вызванное, что здесь творятся какие-то странные вещи, но их можно предотвратить, если только знать, как это сделать.
– Какие вещи?
– Не знаю.
– Ты говоришь загадками, Амброз.
– Да! – почти закричал он. – Это и есть загадка. Это целый набор загадок, и я не могу найти ни начала, ни конца. Я думал, что все началось с Илии, но теперь я придерживаюсь иного мнения. И когда это прекратится – неведомо.
– Поэтому ты обратился ко мне? – Я был рад видеть перед собой того кузена, который сидел ночью у меня в комнате.
Он кивнул.
– В таком случае мне нужно знать, что ты предпринял.
Позабыв о завтраке, он начал торопливо рассказывать обо всем, что здесь произошло со времени его приезда. Он ничего не сказал мне о своих подозрениях, пояснив, что они не имеют никакого отношения к главному рассказу. Он привел краткий перечень тех документов, которые ему удалось найти,– дневник Лаана, статью в газете о столкновениях, происходивших у Илии с жителями Архама более ста лет назад, записки преподобного Варда Филипса и т. д.; но со всем этим мне следует ознакомиться,– подчеркнул он,– прежде, чем прийти к тем же выводам, что сделал он.
Загадочного там действительно было в избытке, но у меня сложилось впечатление, что ему удалось набрести на отдельные составляющие какой-то гигантской головоломки, какими бы разрозненными они с первого взгляда ни казались. И с каждым новым приводимым им фактом я все с большей определенностью начинал понимать, в какую ловушку угодил мой кузен Амброз. Я попытался его успокоить, убеждал его закончить завтрак и прекратить думать об этом дни и ночи, если он желает сохранить рассудок.
Сразу после завтрака я принялся за внимательное изучение всех материалов, обнаруженных Амброзом или записанных им, в том порядке, в котором он их составил. На чтение различных бумаг, которые он выложил передо мной, у меня ушло чуть более часа. Это на самом деле был “набор загадок”, как выразился Амброз, но все же мне показалось возможным сделать кое-какие выводы из любопытных, явно разбросанных фактов, представленных в различных сочинениях и записках.
Первоначальный факт, пренебрегать которым явно не следовало, заключался в том, что Илия Биллингтон (и Ричард Биллингтон до него? Или, лучше сказать – Ричард Биллингтон, а после него Илия?) занимался каким-то секретным делом, природу которого нельзя было определить из доступных источников. По всей вероятности, это было что-то, порождающее зло, но, признавая это, нужно было учитывать суеверие местных свидетелей, откровенные сплетни, а также сочетание молвы и легенды, что раздувало до самых невероятных размеров любое тривиальное событие. Пока ясным было одно: Илию Биллингтона здесь не любили и опасались, причем главным образом из-за каких-то звуков, якобы раздававшихся по ночам в Биллингтоновой роще. С другой стороны, преподобный Вард Филипс, репортер Джон Друвен и, вероятно, еще один из той троицы, которая нанесла визит Илии Биллингтону,– Деливеранс Вестрипп отнюдь не были глухими провинциалами.