Страница 11 из 39
Бедный Мальчик, науку лицемерия ему еще только предстояло постичь!
— Может, поспорим? — предложила я.
Кураж победы струился по моим жилам, нужно было, не теряя темпа, продолжать натиск. Поле битвы оставалось за мной, я могла мародерствовать и добивать раненых, тем более что великодушием сраженный противник не отличался.
— На колени! — приказала я. Роль победительницы мне страшно нравилась, и я играла ее с удовольствием.
— Что? — обалдел Мальчик.
— Что слышал: на колени! — повторила я, чувствуя, что вот-вот лопну от смеха.
Его губы задрожали от обиды, а я, старательно подливая масла в огонь, подошла к окну, отодвинув штору, глянула вниз, на пустой двор и сблефовала, продлевая удовольствие:
— Рунов уже подъехал, сейчас он выйдет из машины, через минуту будет здесь…
И тут случилось ужасное, то, на что, собственно, я меньше всего рассчитывала, затевая эту глупую игру: Мальчик как стоял, так и рухнул на колени.
Я испугалась: это был явный перебор. Игра зашла слишком далеко, я играла с огнем, понимая, что он никогда не простит мне такого унижения. Но отступив в этой ситуации, я бы только усугубила свое положение.
— Ладно, вставай, — пробормотала я, — я тебя простила. Забудем и станем друзьями.
Как будто это возможно!
Мальчик встал с колен, плюнул мне под ноги и вышел из комнаты.
ГЛАВА 5
Мальчик больше не ходил за мной по пятам, избрав, похоже, новую тактику. Он тихо копил свою желчь, пока я извлекала выгоды из своей победы. Увы, я мало преуспела в шпионской деятельности — Рунов с большой неохотой шел на откровенность.
Он все так же уходил по утрам, возвращаясь поздно вечером, и мы с Мальчиком наперегонки мчались его встречать. Рунов, таинственный, загадочный, непостижимый, великолепный, исполненный демонического обаяния (список эпитетов я могла бы продолжать до бесконечности), — был единственным связующим нас звеном. Мы взирали на него каждый в своей тайной надежде, а он опускался на диван, не сняв своего роскошного пальто, одаривал нас понимающими взглядами. Легкое облачко безрассудного обожания срывалось с моих губ, описывало затейливый круг вокруг стриженой головы коварного Мальчика и сворачивалось калачиком у ног Рунова…
Татуировку на его груди я разглядела неожиданно: он раздевался в темноте, сидя на кровати, а я внезапно включила настольную лампу. Зажмурившись, Рунов выглядел на удивление беззащитным! Тут-то я и заметила, что никакой он не атлет, каким рисовался в моем представлении во время любовных объятий. В вырезе расстегнутой рубахи проглядывала худая, почти мальчишеская грудь, а с левой стороны, как раз над сердцем, виднелась маленькая татуировка в форме сердечка. Нет, это не было распространенным произведением нательной живописи: сердце, пронзенное пресловутой стрелой, какое часто можно наблюдать на пляже, а маленькое сердечко, вздрагивающее и трепещущее при каждом вздохе, словно оно съеживалось под моим пристальным взглядом. Я прижалась к нему губами, а Рунов на минуту замер, потом заключил меня совсем не в чувственное объятие. Я отстранилась и рассмотрела в самом центре сердечка крошечную букву «о», и где-то в глубине моей души шевельнулся скользкий червячок ревности. Я его безжалостно раздавила: кто же ревнует к мертвым?
— Ты ее так сильно любил?
— Что?
— Ты очень сильно любил Ольгу? — повторила я мучивший меня вопрос.
— Да, — бросил он отрывисто, резким движением стащил через голову не до конца расстегнутую рубашку.
Через минуту он добавил, снимая ботинки:
— Сама по себе наколка страшная дурость. Я даже потом хотел ее вывести, но поленился… Это было давным-давно, когда я был юн, почти как Мальчик.
— И что же, у тебя с тех пор не было другой женщины? — наседала я, пользуясь необычной для него разговорчивостью.
— Ну не то чтобы, — он усмехнулся, — хотя вообще-то на зоне женщин нет. Вернее, они отдельно, в женской колонии…
— В зоне? — удивилась я. — Ты… сидел?
— Было такое, — ответил он без тени смущения. — Я пытался угнать самолет за границу… А что, тебя это сильно беспокоит?
Смешной вопрос! Да это целое открытие! Живешь с человеком и между прочим выясняешь, что он сидел за решеткой сколько-то там лет и к тому же пытался угнать самолет! Может, это шутка? Момент показался мне благоприятным для сбора необходимой информации, и им следовало непременно воспользоваться. Не исключено, другая такая возможность представится не скоро.
Но Рунов позвал меня, откинув край одеяла:
— Иди сюда.
У меня оставалась всего лишь минута на раздумье, и я использовала ее отнюдь не в пользу кареновского плана. Вместо того чтобы продолжить свою разведывательную деятельность, я, извиваясь ужом, с готовностью выпрыгнула из юбки и, стаскивая на ходу блузку, с разбегу бросилась в постель, прямо как в бассейн с голубой водой и золотыми рыбками. Что уж тут скрывать? В этой голубой воде было приятно нырять, погружаясь с головой, выскакивать мячиком на поверхность и опять нырять, и опять погружаться… Чувствовать себя слабой и бессильной, отдаваясь приливам и отливам. Я была достаточно опытной любовницей, но что такое техника без вдохновения?
Потом мы молча лежали в темноте, и мысль о маленьком сердечке все никак не выходила у меня из головы.
— Пожалуйста, расскажи мне об Ольге, — опять попросила я без особенной надежды услышать что-нибудь новое.
— Ты уверена, что хочешь этого? — Он сжал мне руку.
Я приподнялась на локте и заглянула ему в лицо: оно было спокойным и расслабленным, небольшие морщинки у рта разгладились, глаза смотрели куда-то вдаль.
Еще бы я была не уверена!
— Ну слушай, — начал он рассказ, совсем как добрые бабушки, принимающиеся повествовать что-нибудь занимательное не желающим засыпать, капризным внучатам. — Тогда, почти десять лет назад, я был молодым и отнюдь не бесталанным художником, во всяком случае, так я считал. Окончил художественное училище и с утра до вечера пачкал холст красками, мечтая обессмертить свое имя необыкновенным шедевром. А времена были, сама знаешь, какие — дремучие, доперестроечные. Я со своей вдохновенной мазней никого не интересовал, ни о какой выставке, конечно, и мечтать не приходилось, все залы, словно мухами, засижены маститыми… Да что там долго рассказывать, сама знаешь. И вот в один ужасный день мне пришла отнюдь не оригинальная идея покинуть эту неласковую Родину. Мне казалось, что за первым же пограничным столбом начинаются сказочные Палестины… — Рунов грустно улыбнулся и провел рукой по моим разметавшимся по подушке рыжим волосам. — Осуществить подобные планы тогда легальным образом было совершенно невозможно, и мы с одним моим другом, тоже, кстати, художником, решились на отчаянный шаг — на захват пассажирского самолета. Бессмысленная затея, потому что спецназ и сейчас умеет подрезать крылышки храбрецам вроде нас, а уж в те времена… Мы никого не ранили, не убили, даже не обидели, а всего лишь задержали на два часа вылет рейса. В результате я получил восемь лет строгого режима. Вот, собственно, и все…
— А Ольга, она имела к этому отношение?
— Нет, что ты! Она тут совершенно ни при чем, хотя… Она умерла вскоре после нашего пиратского подвига. Так что, когда я сидел на скамье подсудимых, терять мне было уже нечего… Познакомился я с ней приблизительно за полгода перед этим на одной нашумевшей художественной выставке. Она тоже была человеком творческим, работала в отделе реставрации древних рукописей при одном из музеев… Тогда я, конечно, этого не знал, я просто увидел удивительно красивую девушку с вдохновенным, неземным лицом, а художники — народ, падкий на красоту. И вот стоит себе эта статуэточка с рыже-золотым нимбом вокруг головы, одетая во что-то немыслимо серенькое — да как мы все тогда были одеты? — но ее это нисколько не портит. Стоит перед какой-то картиной, не отдавая себе отчета, что сама живой шедевр…
Я не выдержала и перебила: