Страница 25 из 82
До сих пор возле Атомки упирается стрелой в небо портальный кран, а по городу циркулируют предания о том, как однажды два обкумаренные «наркоши» после забойной дискотеки решили прогуляться по стреле в поисках острых ощущений. После этого променажа их тщательно соскребали с земли, а то, что осталось от парней, сложили в целлофановый пакетик, один на двоих, и увезли в неизвестном направлении. Под станцией и сейчас находятся катакомбы, в которых бродят вконец одичавшие местные жители, надеясь отыскать в черных лабиринтах что-нибудь полезное для хозяйства.
Первое, что открылось взорам подруг, ступивших на скудную землю Азовского побережья, — это серо-зеленая, как вытертое бильярдное сукно в третьеразрядном кабаке, гладь ребристого от ветра залива и — паруса, паруса! Белые паруса до самой линии горизонта! Под знаменитым шквальным норд-остом, постоянно дующим в этих краях, паруса то скользили плавно, красиво взрезая морскую гладь, то хлопали, изредка заваливаясь набок и исчезая из виду. Казалось, что белые треугольники движутся по собственной воле, — с большого расстояния невозможно было разглядеть серфингистов, прижавшихся к мачте.
Что серферу надо для полного счастья? Совсем немного на первый взгляд — вода, солнце и, главное, ветер, сильный ветер. Чем сильнее, тем лучше. Правда, для начинающего сойдет и слабый ветер или легкий дневной бриз, для начала даже полный штиль подойдет. Но для профессионала нет ничего лучше, чем устойчивый, без порывов, ветер пятнадцать-двадцать метров в секунду. Поэтому приходится серфингистам зачастую ждать у моря погоды, а это очень муторное дело. То сидишь целый день на бережку, с тоской посматривая на небо — не нагонит ли тучи, а с ними придет и ветер, то похлюпаешься у бережка, внутренне тоскуя «без винда», то вдруг как задует штормовой порывистый вихрь — тоже нет особого удовольствия, во время бури удержаться на доске может только суперпрофессионал, да и то…
Именно серферы и открыли полуостров Казантип (в переводе с татарского — «дно котелка»), освоили его, протоптали туда не зарастающую народную тропу.
Значительно позже на полуостров повадились каждое лето приезжать хлипкие рейверы в кислотных одеждах с банданами на головах и с выкрашенными в ядовитые цвета чубами. Они, в отличие от серфингистов, и на своих двоих плохо стояли, а не только на доске. Но это было потом… А в то далекое лето, когда Наташа и Маша сбросили рюкзаки на песчаный берег, там и сям утыканный палатками, выцветшими от соленого ветра, дождей и солнца, все вокруг выглядело довольно диким, первобытным, нетронутым человеком.
Маше показалось, что казантипские берега выглядели очень своеобразно, не похоже на побережье Кавказа или Южный Крым. Небольшие бухты часто заканчивались известняковыми обрывами, сразу переходящими в степь со скудной выжженной растительностью — пыреем, песчаным ячменем и свинороем. Внизу, за полоской песчаного пляжа, по морю были разбросаны глыбы, покрытые ржавыми водорослями, берега врезались в воду горизонтальными мощными пластами. Воздух казался особенным, пахло и морем — солью и водорослями, и степью — полынью, чабрецом, клевером. Под скалами в жаркую погоду манила черными полосами прохладная тень, а в некоторых бухточках под берегами можно было найти питьевую воду. В некоторых заливах, защищенных от моря скалистыми гребнями, даже при сильном ветре всегда тихо, вода кристально-прозрачна даже во время шторма, а по гладкой как зеркало заводи плавали утки, ходили серые цапли, на скалах сидели чайки. Кулики-теркуши, похожие на ласточек, селились в пещерах известняковых обрывов. Дикое прекрасное место!
На следующий день после приезда подруг на Казантип появился Дэн со своей сестрой и еще одним парнем мрачного вида. Их, видно, хорошо знали обитатели береговых палаток — прибывших встретили дружескими приветствиями, объятиями и поцелуями. Маша искоса посматривала на статную фигуру Дэна, болтавшего возле машины со своим приятелем, и делала вид, что не замечает его. Однако ей мучительно хотелось, чтобы он с нею заговорил.
Дэн, несмотря на свое довольно странное прозвище, был обыкновенным русским парнем из города Сочи по имени Даниил. Летом он подрабатывал в прибрежных кафе, дежурил на стоянке, охраняя автомобили, иногда подвизался спасателем при каком-нибудь санатории, а в остальное время, когда курортный сезон заканчивался и начинался мучительный период межсезонья, ни шатко ни валко учился в Сочинском институте курортного дела.
Сестра его, Алла, только что закончила школу и находилась на распутье — что делать? То ли выйти замуж за богатого старого грека, владельца нескольких ресторанов в Адлере, то ли пойти по стопам брата и выучиться курортному делу с перспективой после окончания устроиться в один из пансионатов в качестве массовика-затейника — всю оставшуюся жизнь развлекать праздных курортников. Пока она размышляла, не зная, на что решиться, брат уговорил ее отправиться вместе на Казантип, где будет много молодых парней и ни одного старого и волосатого грека. Парень, который прибыл из Питера и который вроде бы, со слов Дэна, считался потенциальным женихом Аллы, на самом деле в первый раз ее видел.
Дэн поставил свою палатку рядом с палаткой подруг, таким образом давая понять, что девушки находятся под его защитой и протекцией. Он здесь считался если не главным, то одним из самых опытных и уважаемых серфингистов.
Дни протекали однообразно, похожие друг на друга до сладкой тошноты, сливались в одну ослепительную, солнечную ленту, протянутую через ветреную синеву крымского неба. Утром — легкий завтрак из фруктов, принесенных с щелкинского рынка, потом купание, потом тренировка на доске — сначала лишь на берегу, на песке, или в тихих бухтах под присмотром умелого и внимательного инструктора, потом обед из хлеба и фруктов, от которых громко и бурно урчало в животе, а ближе к вечеру — прогулка в колышущуюся травами степь, вечерние посиделки на берегу, костер, шашлык из купленного у местных рыбаков осетра, ночные романтические купания при луне.
Но лучше всего были тренировки с Дэном! Он так галантно поддерживал Машу под руки, показывая, как надо держаться за гик, как «натравливать» парус на ветер, учил, как правильно поднять парус, как подобрать размер паруса в соответствии с ветром (для сильного и порывистого — размером поменьше, а для штиля — побольше). Когда Маша немного осмелела и стала более-менее уверенно держаться на воде, Дэн принялся учить ее всевозможным поворотам (по ветру и против ветра) и искусству лавировки. Хотя у нее от страха сердце выпрыгивало из горла, Маша ни разу не призналась своему инструктору, что ей страшно. Она не умела плавать и боялась, что это прекратит раз и навсегда их занятия. Держаться на воде она могла, лишь шлепая руками по-собачьи, но весь ее расчет был на то, что доска в принципе непотопляема и в крайнем случае за нее можно будет уцепиться руками и таким образом догрести до берега.
Дэн с удовольствием демонстрировал на берегу свою обтянутую блестящим гидрокостюмом великолепную фигуру. Прорезиненное серферское снаряжение, предназначенное для многочасового болтания в холодной воде, удачно подчеркивает выпуклости и «впуклости» любого тела, создавая абсолютную иллюзию наличия кое-чего существенного даже тогда, когда под черной тряпкой ничего нет. Дэн же в нем вообще казался богом, спустившимся на грешную землю.
Так на мысу, обвеваемом норд-остом, среди шепота степных трав, под надзором любопытного ока луны, застывшего над миром, точно к дверному замку исподтишка приник любитель чужих тайн, и начался их роман. Он продолжался ровно два года, порой еле заметно тлея, как угли костра, подернутые пеплом, порой разгораясь и отбрасывая вокруг себя отсветы голубоватого пламени, порой совершенно затухая, невидимый постороннему глазу. Два года они встречались то в Москве, то в Сочи, ездили друг к другу, теша себя неясными иллюзиями и строя несбыточные планы.
Их роман закончился через два года, когда Дэн уехал в Соединенные Штаты к родственникам да там и остался, предпочтя Восточное побережье Тихого океана, где не в диковинку и семиметровые волны, скромным прелестям отечественных побережий. Он обещал Маше звонить, писать, обещал потом и ее перетащить в Штаты — при первой возможности. Но он и не звонил, и не писал, и вообще бесследно исчез из ее жизни, как корабль, вышедший из тихой гавани в открытое море и постепенно слившийся с кромкой горизонта. Вскоре все перипетии двух лет забылись, как неудачный роман, стерся облик Дэна, точно вычищенный ластиком с белой страницы ее памяти. Как жаль, что все на свете быстро кончается, быстро забывается…