Страница 17 из 19
— Обвиняют отпечатки ваших пальцев! — спокойно отвечал сыщик.
Дмитрий вновь исступленно крикнул:
— Так скажите мне, кого осудили только потому, что нашли какие-то, выдуманные вами отпечатки пальцев? Ну что же, граф, вы молчите? А молчите вы потому, что нечего вам сказать: никто и никогда не был обвинен из-за таких бредовых свидетельств.
Соколов, выдержав паузу, ледяным тоном произнес:
— Вы, Дмитрий Львович, говорите правду: в России пока никто не был осужден только потому, что оставил на месте преступления пальцевые отпечатки. Но за рубежом многие суды полностью доверяют дактилоскопическому доказательству.
— Например? — запальчиво выкрикнул Дмитрий, уверенный, что сыщик говорит ему неправду.
— Так, в апреле 1907 года в бельгийском городишке Фрепоне были обкрадены три квартиры. На осколках разбитых оконных стекол нашли отпечатки пальцев. Был арестован некий бездельник Леонард, чьи отпечатки были идентифицированы с теми, что остались на стеклах. И хотя Леонард вроде вас категорически отрицал, что обворовал квартиры, суд признал его виновным в краже со взломом. Позже Леонард во всем признался и указал место, где лежат украденные вещи. Подобные приговоры уже выносились в Японии, в Венгрии и других странах.
— Чепуха!
— В России дактилоскопия введена в тюрьмах циркуляром Главного тюремного управления в позапрошлом, 1906 году, а самым свежим законом — ему ровно месяц — от шестого июля 1908 года в сыскных отделениях больших городов.
— Гиль, чепуха, ложь!
— Жаль, что вы еще больше усложняете непростое положение, в которое попали. Я по телефону вызываю конвой, который вас доставит в Бутырскую тюрьму. Место печальное, но оно весьма способствует размышлениям и сосредоточенности. Вы, кажется, владеете английским языком?
— Да...
— Сегодня же вам доставят труды Гальтона и Генри, вышедшие в Лондоне, об использовании отпечатков пальцев в определении преступников. Внимательно читайте и серьезно размышляйте — это поможет вам принести чистосердечное признание. На русском языке, к сожалению, книг на интересующую тему пока нет.
Дмитрий был отправлен в тюрьму.
Озарение
Соколов и помрачневший Кошко остались вдвоем в квартире, словно какая-то сила не позволяла им покинуть место, хранившее страшную тайну.
— Я все-таки не верю, что Дмитрий причастен к убийству отца, — сказал Кошко. — У него нет мотивов к преступлению. Все капиталы найдены на месте, отношения между отцом и сыном были добрые.
Соколов еще раз внимательно разглядывал таинственный чертеж, хотя каждый штрих его помнил наизусть. Ответил он не сразу:
— Но, как удалось выяснить, Дмитрий вел рассеянный образ жизни, ему постоянно не хватало денег.
— Ну и что? Многим не хватает их, но никто не идет на преступление. Тем более, повторюсь, что все ценности в сохранности. Сыну не нужна была смерть отца. А вы безвинного бросаете за решетку, нарушаете закон.
— Нет, любезный начальник, я закона не нарушаю.
Вам известно: мы имеем право задерживать подозреваемого на трое суток. Согласен, что тюремная камера — место гнусное. Но она лишает преступника воли к сопротивлению.
— Нет, не всегда! Знаю исключения.
— Есть такие, это или закоренелые злодеи, для которых тюрьма — дом родной, или натуры с железным характером. Дмитрий не похож ни на тех, ни на других.
Соколов прошелся по гостиной, смягчив тон, произнес:
— В конце концов наше желание должно совпадать с целью Дмитрия: выяснить причины смерти библиофила. И ради этого, ради отца родного, можно два-три дня потомиться на тюремных нарах.
Сыщик задумчивым взором уставился в заманчиво древние корешки раритетов, которыми был набит палисандровый шкаф. Даже их внешний вид вызывал в его сердце приятный отзвук. Вдруг блестящая мысль молнией сверкнула в его сознании. Он хлопнул себя по лбу:
— Вот он — ключ к разгадке! Как же прежде я не понял этого? Аркадий Францевич, какое несоответствие при взгляде на эти книги режет вам глаз?
Кошко с недоумением смотрел на книги и несоответствия никакого не замечал:
— Не знаю...
Соколов возмутился:
— Нет, вам, любезный начальник сыска, не преступников искать — в колониальной лавке бананами торговать!
Кошко, с трудом после захолустной Риги избавлявшийся от провинциальной фанаберии, вздернул нос:
— Вы, Аполлинарий Николаевич, что-то сказать хотите?
Соколов хлопнул Кошко по плечу так, что тот аж присел, и проревел:
— Внимательней зрите, командир, на сии раритеты.
Любой собиратель редкостей расставляет книги на полках не абы как, а обязательно с толком. Учитывает и формат, и цвет переплета, но главное — тематика. Он никогда, к примеру, не поставит книгу по геральдике среди первых путеводителей по Москве, вышедших при Екатерине Великой. А здесь что? Видите, вот раритеты, тисненные при Петре Первом. И вдруг среди них — тома энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона. А тут, между первопечатными фолиантами ииллюстрированными изданиями, словно пятна черной смолы, опять глаз режут тома Брокгауза!
Кошко словно только что прозрел — с великим удивлением уставился на книжные ряды. Он удивился:
— И впрямь, как это прежде мы не обратили внимание? Теперь мне ясно, что с полок сняли какие-то книги и вместо них поставили эти увесистые тома, которые рядом со шкафом стоят прямо на полу.
— Да, брали без всякого порядка, лишь бы заткнуть в шкафу прорехи. Мне теперь понятно, что означает чертеж: горизонтальные линии — полки, вертикальные — книги. А красный карандаш указывает как раз туда, откуда были сняты редкости и теперь красуются почти ничего не стоящие тома Брокгауза.
— Но могли с этой целью воспользоваться и другими книгами, вон сколько их здесь на полу!
— Конечно, но под руку попался именно Брокгауз, которого восемьдесят шесть томов. Наверняка это сделал не книжник, работа слишком грубая.
Кошко испытал сильнейшее волнение. Он замели:
— Безусловно, покойного Абрамова кто-то обворовал. Желая выиграть время, чтобы воровство не было сразу раскрыто, заложил освободившиеся места книгами. Но Абрамов заметил пропажу и с горя удавился. Вы согласны со мной, дорогой Аполлинарий Николаевич?
Соколов возразил:
— Из-за десятка-другого исчезнувших книг в петлю полезет лишь душевнобольной, а покойный не был таким. Ведь свидетели — Пятакова, Дмитрий, — говоря о “ненормальности”, имели в виду лишь болезненную страсть Абрамова к книгам. Но страсть эта не является психическим заболеванием, скорее наоборот — говорит о глубоких знаниях древней и редкой книги, о высоком интеллектуальном уровне субъекта. Да, покойный Абрамов был чудаком, но это с точки зрения обывателей, разбирающихся в книжной культуре, как свинья в апельсинах.
— Что предпримем дальше?
— Выясним, какие книги пропали. Для этого надо встретиться с книжниками, приятелями Абрамова, — Ульянинским и Чуйко. На кухне лежит “Вся Москва”. В этой книге мы найдем их адреса и телефоны.
Пыль веков
Далее события развивались с невероятной скоростью. Не прошло и часа, как в квартире Абрамова появилось двое гостей. Один — высокого роста, крепкий в плечах антикварий с Мясницкой улицы — Владимир Чуйко, с жесткой щеткой усов под слегка проломленным носом, придававшим ему мужественный гладиаторский вид. Другой — щеголевато одетый, с задумчивыми глазами на интеллигентном лице — чиновник Управления удельного округа Дмитрий Ульянинский.
Библиофилы, повздыхав о покойном, дружно ответили Соколову:
— Да, в библиотеке Абрамова (Царствие ему Небесное!) есть прекрасные и весьма ценные раритеты. И мы их знаем.
Совместными усилиями библиофилы вскоре установили:
— Исчезли из шкафа одиннадцать первопечатных книг, выходивших в шестнадцатом веке в типографиях Ивана Федорова, Острожского, Невежина. Вот на их месте как раз теперь стоят тома энциклопедии. Среди изданий, появившихся при Петре Первом, нет трех книг, среди которых особенно редка “Симболы и эмблемата...” Она напечатана в 1705 году в Амстердаме и содержит восемьсот сорок гравюр. Экземпляр Абрамова некогда принадлежал Виллиму Монсу — фавориту самой Екатерины Первой, обезглавленному по приказу Петра.