Страница 4 из 56
В первую неделю работы она разбила две китайских фарфоровых статуэтки и пролила отбеливатель на ковер. Темно-синее поле теперь было украшено тремя почти идеально ровными белыми кругами.
— Рассматривай их в качестве символов, — предложила я Уиллу, — нашей толерантности.
Ему не помешает иметь перед глазами напоминание, чем на практике может обернуться политическая теория. Другое дело Малика: она делала свое дело, полностью отдавая все силы моему дому, и вот уже в течение десяти лет появлялась дважды в неделю, чтобы разобрать груду белья, удалить налет извести с кафеля и кранов в ванной, пыль с подоконников и странные потеки, которые необъяснимым образом появлялись в холодильнике. Когда грязь, беспорядок и разногласия заполняли комнаты, словно болотный газ или чума, Малика бестрепетной рукой наводила порядок в семейном хаосе, освобождая пространство для свежего воздуха. «Теперь все чисто, — говорила она. — Хорошо».
Пробравшись между емкостями с отбеливателем, полиролью и тряпками я вычислила ее местонахождение на кухне, где она стояла на коленях, засунув голову в духовку — позиция, малоподходящая для жены политика (для любой жены, пожалуй), время от времени делясь своими выводами.
— Это плохо, миссис Сэвидж. — ее голос звучал приглушенно. — Очень плохо.
Она имела ввиду только духовку, но это замечание могло стать девизом сегодняшнего утра.
Я вскипятила чайник и поджарила тосты.
— Давайте перекусим, Малика.
Она привела себя в вертикальное положение и села. Я налила ей кофе и передала два толстых ломтя хлеба: я знала, что она экономит на себе, чтобы остальные члены семьи питались лучше. «Tengo familia»,[3] как говорил мой отец-итальянец. «Заботься о семье, Франческа. Мы можем быть грешниками и неудачниками, но это в наших силах». Мой отец и Малика отлично друг друга поняли бы. Не то, чтобы Малика говорила об этом — она стыдилась своего неопределенного положения и очень тосковала по дому.
— Есть новости от вашего мужа?
Петр остался воевать в Боснии. Или, по крайней мере, охранять дом семьи. Не то, чтобы Малика жаждала воссоединения. «Пуфф человек очень плохо. — тем не менее, о разводе и речи не было. — он есть мой муж. Финиш».
Она ела третий тост, когда появился свежий и сияющий Уилл. Он выглядел, как только что отчеканенная монета, и был готов решать новые задачи… теоретические, во всяком случае. Малика сунула последний кусок тоста в рот и вскочила на ноги.
— Морнинг, мистер Сэвидж. Я займусь делами.
Уилл сумел достичь многого, но потерпел неудачу в своей попытке уговорить Малику называть его Уиллом. «Мистер Сэвидж» царапал его слух, и он чувствовал себя неловко. По крайне мере, он так говорил.
Он быстро и ловко расправился с завтраком, и просмотрел свои бумаги. Потом мы провели окончательную сверку наших расписаний. Конечно, он был полностью загружен.
— Не могла бы ты организовать напитки для конференции министров финансов Европы и Содружества на семнадцатое? — спросил он. — А на двадцать первое ужин для тех же людей. В более узком кругу и более домашний. Я рассчитываю на тебя, Фанни.
Я перевернула страницу. По многим причинам эта конференция была нам важна, не в последнюю очередь потому, что Уилл был зачинщиком спорной инициативы о введении налога на владельцев двух и более автомобилей в семье. Естественно, все встретили ее в штыки: автомобильное лобби, сельские жители, продавцы и любой другой, кто не хотел пересаживаться на общественный транспорт. Но Уилл верил в эту идею, потому что, как он объяснил, будет правильно обложить налогом тех, чей уровень жизни позволял им иметь вторую машину.
— Мы подадим пример всему миру, — заявил он. — Мы должны сделать это.
Я остановила палец на семнадцатом.
— У меня с утра горячая линия с бездомными. Позже, если трафик позволит, я могу прыгнуть в нашу вторую машину и заняться напитками.
Уилл старался не улыбаться.
— Не дурно. Возьмешь на себя Антонио Паскуале? Очаруй его своим блистательным итальянским. Мне нужно быть уверенным, что он займет нашу сторону. Ты будешь вести машину аккуратно?
— Уилл, посмотри на меня. Что ты видишь?
Он наклонился и обхватил пальцами мой подбородок.
— Тебя, конечно. — у него было очень деловое выражение лица, но взгляд смягчился, и я, как всегда, растаяла.
А что видела я? Его волосы были короче, чем в нашу первую встречу, но стрижка ему шла намного больше. Его рот был твердо сжат, его талия теперь… нет, не буду вдаваться в подробности. В его темных глазах временами еще проскакивало выражение уязвимости и наивного идеализма, но он был достаточно осторожен, чтобы показывать его только тем, кого любил.
Почти как я.
— Как долго ты собираешься держать меня на поводке? — он пришел в легкое замешательство. — Я сама разберусь, что мне делать.
— Да, но… Я хочу быть уверен, что мы до конца понимаем друг друга.
Он убрал руку и пустился в объяснения, почему налоговые схемы, чтобы быть справедливыми, должны стать сложнее.
Я слушала, как много раз прежде. С одной стороны, Уилл был прав: это должно было пойти на пользу окружающей среде и принести больше денег на полезные проекты. С другой стороны, простые семьи почувствуют дополнительный гнет, вырастут очереди на автобусы, часть рабочих мест в автомобилестроительной отрасли может оказаться под угрозой. Улыбка Уилла превратилась в оскал профессионального полемиста, его голос то затихал, то усиливался, подчеркивал паузой ключевые тезисы, внятно и четко произносил обдуманные доводы. Он откинулся на спинку стула — воплощение ясного мышления, воли, воспитанной долгим и усердным трудом, авторитета, подкрепленного весомым опытом.
Я хотела бы идти с ним рука об руку, но все чаще ощущала утрату почти мистического чувства предназначения и способности верить. Я уже не была похожа на ту девушку, однажды вышедшую замуж за идеалиста. Мое мышление притуплялось в вязкой домашней рутине, я отвлекалась на властный зов материнства.
— Итак, сама можешь убедиться, — сказал Уилл и улыбнулся мне.
Неплохо, подумала я, оценивающе щурясь. За долгие годы в политике Уилл порядком подрастратил былую невинность. Но это же случилось и со мной — со всеми нами. Мы изменились, стали более реалистичными, научились быть трогательно благодарными за маленькие политические триумфы, удовлетворяясь небольшими победами. Мы осознали ограниченность наших возможностей, очень хорошо осознали. Мы так же чувствовали, как с потерей невинности растут наши амбиции.
Последовала пауза.
— А что будет с теми, кто живет в сельской местности? — спросила я, потому что этот аргумент требовал подкрепления.
Уилл протянул чашку за новой порцией кофе.
— Фанни, — в его голосе звучало предупреждение, — мы не можем позволить себе колебания и сомнения. В противном случае нас изваляют в грязи.
Он имел ввиду прессу. Как странно, не в первый раз подумала я, что предательство и разногласия оказывают на нас более сильное влияние, чем преданность и верность.
Я вздрогнула от отвращения. Этот страх застало меня врасплох, хотя и посещал время от времени. Впрочем, я научилась бороться с синяками, которыми общественное мнение может разукрасить моральный облик.
Уилл продолжал напирать:
— Я знаю, что ты думаешь, Фанни, но мы должны что-то сделать, прежде чем мир задохнется. — он остановился. — Почему ты так странно на меня смотришь?
Я покачала головой:
— Ничего.
Я больше не видела вокруг Уилла того золотого сияния, который омывал его с головы до ног в первые годы нашей любви. Мой взгляд переменился, теперь Уилл был важным элементом в более широком контексте семьи, дома, обязательств. К сорока годам я приобрела немало полезных навыков, в том числе в перестановке приоритетов. Возможно, это было практичнее и рациональней. И все же я оплакивала тот золотой свет. Я тосковала по нему, и острота моего голода напоминала, с какой страстью я когда-то стремилась обладать Уиллом, а он мной.
3
У меня есть семья (итал.)