Тропа гнева

— Ахурамазда, помоги! — взволнованно прошептал Датис.

Но Ахурамазда не помог. Массагеты напрягли последние силы и отразили натиск эллинов, ассирийцев и спешенных персов. Они вошли в городище и закрыли ворота. Перед воротами возвышались груды искалеченных тел. Вопли раненых воинов сверлили мозг Датиса. Полководец уныло вздохнул и спрыгнул с коня.

Персы приволокли к Датису самого Кунхаза; потеряв Сохраба на поле боя, старейшина апасаков решил пробиться в городище, чтобы спасти Фароат. Воин из отряда Бахрама опознал его в толпе схваченных массагетов и выдал персам. На голове апасака, выше правого виска, зияла рана. Со слипшихся волос падали тяжелые капли.

— Ты, старейшина блох! — Кунхаза швырнули под ноги полководца. — На тебя взирают очи Датиса!

Кунхаз приподнялся. Взгляд его остановился на темном лице персидского военачальника. Апасак смотрел на него некоторое время, потом, как бы раздумывая, усмехнулся, пробормотал ругательство и уронил окровавленную голову на песок. Датис снял шлем и отер лицо полою хитона. Руки его дрожали. Пленение Кунхаза — это. заслуга, но сын Гистаспа все равно не простит Датису гибели тысячи воинов.

Дарий подъехал к месту боя и расспросил военачальников о подробностях сражения. На его обветренных губах выступила пена.

— Конница!.. Где моя конница? — крепко сжимая ногами бока лошади, царь наклонился и схватил Датиса за плечо. — Ты погубил четыре тысячи моих всадников! Убито пять тысяч моих пеших воинов!..

Ахеменид рывком разорвал пестрые одежды полководца. Датис сокрушенно вздохнул и молча развел руками. Он понимал Дария и умирал от стыда. Датис был бы рад, если бы сейчас внезапно провалился под землю. Подумайте — куча жалких массагетов едва не разгромила самого Датиса! Если бы не греки… Мир, еще утром такой лучезарный, потускнел перед глазами полководца.

Командиры греческих наемников, не привыкшие к повадкам варваров, глядели на царя, не скрывая изумления. Гобрия испугался, что царь в гневе совершит непоправимое. Советник ударом пяток погнал коня вперед, подлетел к повелителю и стиснул его сухое запястье так, что лицо Дария побледнело.

— О господин! — воскликнул мудрец подобострастно, однако не ослабил хватки. — Ты одержал над массаге- тами великую победу. Враг растоптан. Слава тому, кто сложил голову во имя Ахурамазды! Взгляни на этот город — там тебя ждет богатая добыча.

Ахеменид оглянулся на городище. Да, там его ждали ковры и сосуды, скот и рабы. Сын Гистаспа разом забыл и про Датиса, и про воинов, которые уже никогда не пойдут в поход. Как, эти разбойники массагеты скрывают у себя добро, принадлежащее по праву повелителю мира?

Так вот же вам! Ахеменид научит вас почтению к ариям. Завтра же укрепление будет захвачено. По воле царя все добытое сложат на площади. Скот, имущество и пленников Дарий разделит, как всегда, на три части. Вино, поношенные хитоны, сапоги, покрывала и недорогие чаши он отдаст простым воинам. Более ценными вещами наградит главарей отрядов. Рабов, скот и золото оставит себе. Писцы со старанием перепишут «долю царя» и приставят к обозу надежную охрану.

Ради победы сын Гистаспа сверх положенного обычаем выделит каждым десяти воинам передовых сотен по одному барану для пропитания и по одному меху кислого вина для развлечения. Стан разразится криками восторга — подобные подарки воины получают от царя не часто.

— Осада! — коротко приказал царь.

Войско персов обложило городище Кунхаза со всех сторон. По указанию Датиса иранцы рыскали по зарослям, ловили апасаков, избежавших смерти в бою, вязали им руки волосяными веревками и гнали пленников к укреплению. Тот, кто еще вчера был человеком, сегодня становился рабом.

Мегабаз размещал отряды на отдых. Отанес ездил от стоянки к стоянке и назначал дозоры и заслоны: он опасался ночного нападения кочевников.

«Отанес говорил вам — не ходите на север! — злорадствовал царедворец. — Где четыре тысячи всадников? Где пять тысяч пеших воинов? И где будут другие ваши всадники и пешие воины?..»

Наутро персы приступили к осаде. Первыми взялись за дело лучники и пращники. Засвистели стрелы и глиняные шары. Их было так много, что издали казалось, будто над башнями крепости роятся тучи мух, а вблизи грохот глиняных шаров, разбивающихся о стены, напоминал жестокий градопад в горах. Осажденные, укрывшись за парапетом, отвечали скупо, но метко, тогда как осаждающие действовали более для устрашения врага.

Между тем эллины подкатили к южной башне таран — длинное тяжелое бревно с медной головой барана на рабочем конце. Едва греки приблизились к воротам, сверху на них полетели камни и палки. Три-четыре эллина пали на месте. Другие бросили таран и побежали. Коэс яростно бранился.

Ассирийцы нарубили ивовых веток и сплели из них «черепаху» — навес для защиты от стрел и дротиков. Наемники поставили «черепаху» на колеса и без опаски направились к воротам. Тогда массагеты метнули вниз десятки оперенных тростинок с горящей паклей на наконечниках. «Черепаха» вспыхнула. Обожженные греки снова отступили. Гневу Коэса не было предела. Но стратег сердился для вида. Он жалел соплеменников. Пусть гибнут варвары…

Воинам ассирийцам пришлось плести вторую «черепаху». На этот раз ее обтянули сырыми шкурами зарезанных утром быков. Однако осаду поневоле отложили — наступил вечер. Дарий выразил Коэсу свое возмущение: припасы, взятые в Хорезме, были на исходе, следовало быстрее захватить городище и добраться до укрытого там скота.

На расвете следующего дня четыре отряда персов и мидян отправились на добычу пропитания для войска. Лучники и пращники снова начали обстрел укрепления. Толпы голодных воинов рыскали под стенами и на глаз измеряли их высоту. Так как из бойниц то и дело вылетали смертоносные стрелы массагетов, отряды босоногих воителей разбрелись по окрестностям в поисках поживы. Многие бесследно, пропали в зарослях тростника, и никто, не знал, что с ними стало.

Взошло солнце. В «черепахе» шли последние приготовления. Наконец Коэс произнес певучим голосом;

— Э-эйа-а-а!..

Таран медленно откачнулся.

— Бей!

Таран тяжело скользнул вперед. На ворота обрушился удар. Орда персов приветствовала это событие радостным кличем.

— О эйа… раз! О эйа… два! — взмахивал рукой стратег, и мощная голова тарана упорно долбила полотнище ворот. «Черепаха» трещала от камней, обрушивающихся сверху. Кожи коробились от горящих стрел. Греки обливались потом и продолжали работу. С башни неслись проклятия. Массагеты метались по стене, не зная, что поделать с «черепахой». Персы, предвкушая резню, бряцали мечами и бушевали у ворот, точно волны прибоя на море Вурукарта.

На сороковом или пятидесятом рывке тарана ворота затрещали. Из тысяч пересохших глоток вырвался крик.

— Поддается. — спокойно сказал Коэс. — А ну, еще удар. О эйа… вот!

Тупое рыло: тарана плавно отошло назад, повисло, покачиваясь над землей, потом стремительно пролетело к воротам и толкнуло их с невообразимой силой. Рухнули бревна. Подобно весеннему горному потоку, сметающему все на своем пути, толпа персов хлынула в городище.

Однако осаждающих ждало разочарование. Городище Кунхаза, как и, всякое другое крупное укрепление массагетов, имело двойные ворота — за внешними следовали главные. Между ними находился лабиринт из ложных, никуда не ведущих проходов. Углы и выступы лабиринта скрывали подлинный путь в крепость.

Персы наводнили закоулки предвратного сооружения и сгрудились так тесно, что не могли двинуться ни туда, ни обратно. Массагеты, мужчины и женщины, поражали их из-за парапетов стрелами, лили из котлов кипяток, швыряли камни и снопы полыхающего тростника. Персы завопили от ужаса. Воины задних рядов, вообразив, что в проеме завязалась рукопашная схватка, изо всех сил нажимали на передних, врывались по трупам товарищей в лабиринт и сами тут, же падали мертвыми. Ловушка поглощала все новые десятки воинов, и вскоре лабиринт стал походить на засолочную яму, наполненную еще трепещущей рыбой. Полководцев объяло смятение. Загремели длинные медные трубы. Обезумевшие люди, давя друг друга, отступили от южной башни.