Страница 8 из 10
Оказался он прав и сейчас. Аспирин приглушил ноющую боль в голове, да и тошнить, кажется, стало поменьше.
Я сел в кровати и, противу ожидания, это действие не вызвало катастрофических последствий.
– Вы пока посидите, Александр Петрович, – Миша обрадовался еще больше, – а я вам газетки почитаю. Вот, «Московский комсомолец»… ой… Я лучше другое что-нибудь…
– Миша, – строго сказал я, – если утаишь от меня правду, выгоню из импресарио!
Угроза была липовой. Мой импресарио меня полностью устраивал. Под невзрачной Мишиной внешностью скрывался свирепый бухгалтер. Ни один журналист не мог похвастаться, что побеседовал со мной бесплатно. Все попытки очернить мое имя пресекались жестоко, но не сразу. «Пусть, пусть раздуют скандальчик, подогреют интерес публики, – говорил в таких случаях Миша, – тут-то мы их и прихлопнем рубликом». И всегда прихлопывал.
Но Миша все равно испугался. Вернее, очень натурально изобразил испуг.
– Хорошо! Но вы не волнуйтесь, тут есть… не очень хвалебные слова…
– Вот если «эМ-Ка» меня хвалить начнет, я тебя точно выгоню!
– Читаю, – торопливо отозвался импресарио. – «8 мая в галерее Звягинцевой состоялась…» Э-э-э…
– Миша! – я грозно сдвинул брови.
– «…состоялась, как мы сначала подумали, презентация новой московской помойки. Ан нет! В салоне обосновался вернисаж скандально известного художника…»
– «Художника» в кавычках?
– Да, – виновато признался Миша.
– Так и читай – «художника в кавычках»!
Я улегся на кровать, но не потому, что стало плохо. Наоборот, хотелось с максимальным комфортом насладиться этим опусом.
– «…художника в кавычках Добрышева. Впрочем, этот… в кавычках… деятель искусств совершил полезную для общества работу, собрав металлолом с улиц города. Удивляет другое – удивляют доверчивые посетители, которые гладят эти железяки, надевают их на головы и даже (ужас какой!) лижут их…»
Этот пассаж меня заинтересовал.
– Правда лижут? – спросил я, массируя виски.
– Художник Луговой лизнул «Антрацит», – сознался Миша. – Но я сразу же пресек. Дальше читать?
– Давай.
– «Все эти чесалки хороши для спин бомжей, которые…» – импресарио вдруг запнулся.
– Миш, – сказал я озаренно, – ты им сколько заплатил?
– Да как я мог?!
Менее опытный человек услышал бы в его голосе только гнев праведный. Но я знал Мишу не первый месяц и поэтому погрозил пальцем. Мой импресарио понял, что запираться бессмысленно, и вздохнул:
– Пять штук евро… Но был уговор, чтобы без намеков на прошлое!
– Ничего, ты еще в суд на них подашь, – давясь от смеха, предположил я.
Миша засопел теперь уже с искренним возмущением:
– Я бы и так подал. Мы договорились: я подаю, они извиняются, подписываем мировое… и они получают пять тысяч. Теперь три получат, подлецы!
Я хрюкнул. Миша, с его тонкой натурой, умел найти неожиданное оскорбление. Я сам был свидетелем, как он смертельно унизил одного бизнесмена. Бизнесмен в «ревущие девяностые» явно поднялся на рэкете, и прошедшие годы не изгладили память об этом. Когда Миша, дико извиняясь, отказался продать мое любимое «Пианино» за бешеные деньги, бизнесмен обложил его с ног до головы виртуозным многоэтажьем. А в ответ услышал тихое: «А вы… дурак!». Хорошо, что Меценат не допустил мордобоя, в котором у Миши не было ни единого шанса. Но несостоявшийся покупатель долго еще орал из прихожей: «Меня! Дураком! Ты знаешь, кто я, сука? А меня дураком! Ты у меня кровью умоешься!».
Кстати, потом Миша ему под видом «Пианино» втюхал один из неудачных проектов за половину первоначально предложенной бешенной суммы.
– Миш, – спросил я, вытирая слезы с невидящих глаз, – а почему нельзя было просто заказать им ругательную статью? Официально?
– Во-первых, так никто не делает, – снисходительно ответил он. – Во-вторых, пришлось бы платить налог, что подняло бы цену на…
– Все-все! – я поднял руки, сдаваясь. – Ты прав. Ладно, хрен с ним, с «эМ-Ка». Где-нибудь хвалят?
– Да все остальные хвалят! Причем бесплатно!
Импресарио тут же стал зачитывать самые яркие панегирики. Я лежал и думал: «Интересно, чем он больше гордится – нашим успехом или тем, что за хвалебные статьи не пришлось платить?»
Сидя в теплом и мягком кресле, так приятно слушать, как шелестят банкноты! Особенно когда осознаешь, что эти банкноты тобою честно заработаны.
– Восемнадцать тысяч, – бормотал Миша. – Раз, два, три…
– А можно, – неожиданно для себя попросил я, – я возьму пачку?
– Вообще-то это и так все тебе, – удивленно сказал Меценат.
– Это только наличные! – торопливо уточнил Миша. – На первоочередные нужды! Остальное на карточке и на счету. Часть на…
Я замахал руками, Миша тут же заткнулся.
– Не в этом смысле. Я потрогать хочу.
– Конечно, – по голосу Мецената было ясно, что он улыбается.
Я протянул руку, в ней тут же оказалась пачка бумажек. Я поводил подушечкой пальца по верхней. Рельефный рисунок. Кажется, это называется «металлография».
– Вы думаете, – в голосе импресарио дрожала обида, – мы вас обманываем?
– Да нет, – ответил я. – Просто интересно.
– А-а-а! – догадался Дмитрий Алексеевич. – Ищешь тактильные картинки?
– «Щупалки», – мстительно уточнил я, – и «терки»!
Меценат усмехнулся:
– Я же тебе сто раз говорил: это не я, это так народ назвал.
Я бросил пачку на стол.
– Нет там никаких «терок». Просто шершавая бумага.
Меценат хмыкнул. Миша вернулся к своей бухгалтерской рутине. Я протянул руку к столику – и тут же ощутил в ней теплый бок бокала с коньяком. Улыбнулся Меценату с благодарностью.
– Ну что, – сказал Меценат, – осталось склепать еще три десятка терок. И сотня к выставке готова.
– Восемь, девять, десять… – бубнил Миша.
– Все проданные работы на выставке тоже будут, – продолжил Дмитрий Алексеевич. – С табличками «Куплена таким-то».
Все это он уже говорил, так что я даже не кивнул, потягивая ароматнейшую из отрав.
– Слушай, Петрович, – Меценат вдруг стал серьезным. – Надо тебя врачу показать.
– Ай, – отозвался я.
Миша перестал шелестеть банкнотами.
– А что, – спросил он, – у вас… предчувствие?
По-моему, импресарио всерьез считал Диму колдуном и ясновидящим.
– Типа того, – отозвался Меценат. – Ты как себя чувствуешь?
– Отлично я себя чувствую!
«Вот только работать лень», – признался я себе.
– С сегодняшнего дня в твоем доме дежурит бригада кардиологов.
– Слушай…
– Не спорь, мне лучше знать!
– А мне лучше не знать! И вообще, я хочу зрение вернуть!
Я кожей почувствовал, как Миша сжимается в математическую точку – объект, не имеющий размеров. Да, в гневе я страшен!
– Мы же договорились, – Меценат успокаивающе положил мне руку на колено, но я ее стряхнул, – сразу после выставки едешь в Германию. Но пока надо следить за здоровьем…
Я фыркнул.
– Пожалуйста, – очень тихо попросил Меценат.
Не знаю, что на меня нашло, но сейчас он меня раздражал – всегда правый, знающий все наперед, благородный и честный. Наверное, этим и раздражал.
– Пошел к черту, – сказал я и сунул руку с бокалом в сторону Миши.
Тот беззвучно уволок опустевшую тару, но взамен ничего не подал.
– Эй, импресарио! – прикрикнул я. – Еще коньяку!
Возникла пауза. Даже без «Пианино» я отлично представлял ее себе в лицах: Меценат строго качает головой, Миша умоляюще складывает руки на груди…
– Ладно, – Дима говорил с трудом, как будто у него глотку заложило. – Еще один. Последний.
Это был отличный рабочий день. Накатило вдохновение, я сварганил две довольно большие конструкции, в которые нужно забираться голышом… ладно, хотя бы в нижнем белье. Кое-что требовало доводки, но не сильной – конструкции были не жесткие, качались и гремели, и в этом был свой кайф. Уже ложась спать, я вдруг понял, что неоправданно ограничиваю область воздействия. Почему только осязание? Ведь можно использовать и звуки, и запахи…