Те, которые

АНДРЕЙ ЖВАЛЕВСКИЙ

ТЕ, КОТОРЫЕ

ЧЕЛОВЕК ПЕРВЫЙ. АГАСФЕР

(Человек, который не умер)

Пролог

БЕССМЕРТНЫЙ

Терпеть не могу умирать.

Все эти бредни про туннели со светом, тем более про ангелов, которые берут душеньку под белы ручки – чепуха и отсебятина!

Сколько ни умирал, ни одного ангела не видел. Яркий свет бывает в отдельных случаях, но только если отдаешь концы средь бела дня. Или при взрыве.

Когда душа…

Нет, неправильно. Правильно называть эту субстанцию не «душа», а просто «я».

Когда я на долю секунды оказываюсь без тела, возникает удивительное ощущение. Все органы чувств остаются в оболочке, так что я оказываюсь один на один со Вселенной. И воспринимаю ее всю сразу, все ее закоулки. Я сразу все вижу, слышу, пробую на зуб и на ощупь, вдыхаю все ароматы и получаю еще тысячи сигналов, которые описывать не берусь. Ну как, например, описать ощущение смысла? То есть когда перед тобой камень, и ты полностью понимаешь его предназначение, судьбу, историю…

Ну вот, сказал же – не берусь описывать, чего вдруг полез?

И вся эта какофония образов, звуков, смыслов, запахов… как бы это помягче… задалбливает со страшной силой. Рассудок не резиновый, чтобы все это в себя впитать, да еще с такой скоростью. Если бы в этот момент у меня был мозг, его бы взорвало так, что Большой взрыв показался бы новогодней хлопушкой. Память немедленно тошнит, выметая все лишнее, только этим и спасаюсь.

Поэтому я стараюсь умирать как можно реже.

Предпочитаю переселяться более естественным образом.

Это происходит само собой, без моего участия. Сначала начинают чесаться лопатки. Причем очень своеобычно, изнутри. Затем возникает запах валерьянки. Запах слышу только я. После этого лучше всего просто расслабиться и ждать. Обычно через пару секунд чувствую, что внутри моего нынешнего тела открывают клапан. Говорю старой оболочке «Счастливо оставаться» и выскальзываю из нее.

И тут же оказываюсь в новом теле. Без всякого, мать его, единения со Вселенной и постижения, мать их, смыслов.

В новом теле я еще немного наслаждаюсь ароматом валерьянки, обживаюсь и подключаюсь к памяти старого хозяина. О том, куда он исчезает с моим приходом, стараюсь не думать. Даже если и помирает совсем, я тут причем? Я его даже не выбирал, если уж на то пошло!

В общем обустраиваюсь и стараюсь жить долго и счастливо, пока снова не зачешутся лопатки.

Но тут был случай исключительный. Меня занесло в психа. В прошлом со мной это уже случалось, и ну его к черту, такое удовольствие! Когда все вокруг знают, что ты псих, можешь хоть наизнанку вывернуться, доказывая свою нормальность, все равно к тебе будут относиться как к психу. А тут еще оказалось, что меня занесло в тело психа милитаризованного. Насколько я успел понять, прежнего хозяина оболочки бросила какая-то училка, и теперь он собирал взрывное устройство, чтобы рвануть школу. Глубже я разбираться не стал, противно, ей-богу. Просто закоротил какие-то клеммы…

Уже потом, когда оболочку разрывало в лоскуты, я подумал, что сначала надо бы отвести тело на пустырь, а то вдруг за стенкой соседи пострадают. Но, кажется, этот Отелло с динамитом сидел в каком-то подвале.

А меня пронесло по Вселенной и занесло…

Личность первая

ХУДОЖНИК

…в такое тело, что в первую секунду я пожалел об отсутствии взрывчатки под рукой.

Очередная оболочка принадлежала горькому пьянице. «Горькому» в данном случае не метафора. Во рту стоял мерзкий привкус, как будто я сожрал собственный желчный пузырь. А как воняло от этого туловища! Вряд ли бы нашелся ассенизатор, который осмелился бы подойти ко мне без противогаза.

Интересно, а как я выгляжу? Попытался обнаружить в пределах видимости зеркало, но не смог. А заодно не обнаружил: бытовой техники, осветительных приборов и, в общем-то, мебели. Обстановка комнаты, в которой я очутился, состояла из разнообразных обломков и обрывков, разбросанных по всему полу, истерзанной табуретки и матраца. Из белья на матраце был только я.

Принялся потрошить чужую память – и понял, что это удается с трудом. Тело оказалось пропитано алкоголем, как урод в Петровской кунсткамере – формалином. Отравленная кровь омывала мозг, и с каждой секундой я соображал все хуже. Вспомнил только, что зовут меня Санька, лет мне то ли пятьдесят, то ли еще сколько, и что-то про какую-то Верку.

Следовало вывести эту дрянь из организма, а уж потом разбираться с памятью. Я встал. Комната пошла ходуном. В животе забурчало. В ушах зазвенело. Я сел.

Нет, придется выспаться, а уж потом…

Концентрация спирта в мозгу достигла критической точки. Я завалился на бок и уснул в такой, казалось бы, непригодной для сна позе.

Сквозь дрему слышал, как кто-то ругался, тормошил меня, пытался что-то вложить в руку. Потом ругались, кажется, на кого-то еще. Потом стало плохо. Проснуться я не мог, и спать не мог, и вообще ничего не мог, даже сон смотрел, словно через грязное стекло. Снилось что-то из далекого моего прошлого. Какие-то унылые крестьяне в онучах, злобный усатый латник на лошади, скоморохи какие-то. Потом почему-то унтер-офицер в парадной форме, но без головы. И хохочущая девка в меховой шапке. У девки были раскосые глаза и кривая короткая сабля…

Просыпался долго, урывками, то и дело проваливаясь назад в сон. И память, которую я пытался проинспектировать, оказалась такая же лоскутная. Тем не менее удалось вспомнить кое-что про себя нынешнего (работал токарем, выгнали за пьянку, собираю бутылки, всю обстановку пропил, собираюсь выгодно продать квартиру) и про Верку (прибилась возле гастронома, спит тут, но сексом мы с ней не занимаемся, хоть я и хвастаюсь во дворе).

Когда удалось проснуться более-менее окончательно, в комнате обнаружилась не только Верка, но еще двое молодых людей, в отношении которых память была лаконична: «Классные пацаны!».

– Петрович! – обрадовался один из «пацанов». – Наконец-то!

Улыбка на его лице показалась неискренней. Второй «пацан» тоже выглядел неестественно приветливым. Он ничего говорить не стал, просто выхватил из-за пазухи и показал бутылку с салатового цвета жидкостью. И тут – честное слово, без моего участия! – моя рука взметнулась навстречу бутылке.

– Э, нет! – первый «пацан» перехватил руку и помахал перед моим носом какими-то бумагами. – Это мы уже проходили! Давай так: ты подписываешь бумажки, а потом гуляешь. Дэ-бэ-зэ?

«Пацаны» прямо лучились добродушием, но уж чего-чего, а таких улыбок я на своем веку… то есть на своих веках насмотрелся предостаточно. Именно с этим выражением придворные протягивали отраву государю, а казаки Ермака Тимофеевича предлагали медные тазы местному населению Сибири. Помню я, и как придворным был, и как местным населением…

Я упрямо мотнул головой. Говорить было нельзя. В желудке готовилось извержение. Стоит открыть рот…

Лица «пацанов» слегка изменились. Как будто совсем чуть-чуть, но даже туповатая с виду Верка тоненько попросила:

– Ребятки! Не бейте его, а? Он головой слабый. Он счас все подпишет, ага?

Мне пришлось напрячься, чтобы максимально быстро решить сразу две проблемы. Первая – «пацаны» и их подозрительные «бумажки». Вторая – тектонические процессы в желудке. Опыт подсказывает, что иногда такие проблемы неплохо уничтожают одна другую.

Я кивнул и протянул руку к договору.

– Молодец! – сказал первый «пацан», и оба они заметно расслабились.

Я взял документ. Это оказался договор о купле-продаже квартиры. Уже по сумме было понятно, что подписывать это нельзя ни в коем случае. Но и не подписывать нельзя, потому что изметелят основательно. Буду лежать, как овощ, и мучиться. Ну что ж, извините, пацаны.

– А где тут подписываться? – хотел сказать я, но после «А» последовал такой грандиозный фонтан, что собеседники отскочили на несколько шагов.