Кукурузный мёд (сборник)

– Ну, про средневековое могущество Молдавии, и все такое, – крикнул он.

– А Штефан, памятник которому стоит в центре Кишинева, был пидором из Калараша! – крикнул ученый.

– Мы его одели в бабский кафтан и слепили скульптуру, на которой даже косы видны! – крикнул он.

– Скульптуру эту мы для Марата Гельмана сделали, для тематической выставки «Питоры и православие» – крикнул он.

– А на площадь она случайно попала, ее везли, а тут просто бросили, ну все и решили, что так надо, и в центре города ее поставили, – крикнул он.

– Я даже не ученый, – крикнул он плача.

– Так, аферист, – крикнул он.

Мисимеску, сидя на корточках, и заваривая себе чай по японскому ритуалу, презрительно молчал. Даже если мои иллюзии обманчивы, думал он, глядя на саблю и пульт от бомбы, я все равно предан им, как реальности, а раз так, но не более ли они реальны, нежели… Потом Мисимеску запутался, и, чтобы не огорчаться чересчур длинными размышлениями, встал на край крыши и отлил и на ученого Ткачука.

Солдатня бесновалась. Сдерживать их становилось все труднее, и они вот-вот собирались полезть на штурм Генштаба, невзирая на судьбу заложников. Разъяренные чекисты пристрелили внизу ученого и обоссали его труп тоже. Пытаются улестить, подумал Мисима. Крикнул в громкоговоритель:

– Я освобожу заложников лишь в случае, если получу под свое командование всю армию Молдавии…

–… скоторой пройду весь мир в великом завоевательном походе! – крикнул он.

Вдруг дверь чердака открылась и на крышу вышел, пошатываясь и жмурясь, крепкий мужик лет тридцати с перегаром и насмешливыми глазами. На нем был скромный мундир лейтенанта молдавской национальной армии. Мисимеску нажал было кнопку пульта, но всмотрелся в мужчину, и увидел, что это известный писатель Лоринков. Его книгу «От Карпат до Черных морей молдавская армия всех сильней» – заказанную Минобороны, и написанную за два дня и пятьсот литров вина, – изучали в Национальной армии Молдавии вместо устава.

– Лоринков, – сказал Мисимеску.

– Почему вы в форме? – спросил Мисимеску?

– А я лейтенант запаса, – сказал Лоринков, и, икнув, сел рядом.

– Выпьем? – сказал он.

Мисимеску неодобрительно отказался. Лоринков пожал плечами, достал из-за пазухи грелку, и вылил из нее спирт в церемониальный чайник Мисимеску. Приложился к горлышку. Выдохнул. Вытер слезящиеся глаза. Начал было говорить, потом вспомнил. Встал, расстегнулся, и поссал на всех, кто был внизу – на мертвого ученого Ткачука, СМИ и армию Молдавии…

– Буду прям и краток, – сказал он.

– Я известный конформист, и поэтому мне поручили уговорить вас спуститься вниз, – сказал он.

– А мне за это дадут бочку варенья и корзину печенья, – сказал он, рассмеявшись.

– Мисимеску, что вы тут устроили, – сказал он.

– Оделись, словно маратгельман, – сказал он.

– Стыдитесь, а еще эстет, – сказал он.

– Повелись на глупые сказочки про Великую Молдавию, – сказал он.

– Да я их за деньги по сто штук на дню пишу, – сказал он.

– И повязка эта… – сказал он.

– У меня под ней ничего нет, – сказал лейтенант, оправдываясь.

– У меня, может, за душой ничего нет, – сказал Лоринков.

– Но я же, не хожу в заплатках, – сказал он.

– Слезайте, – сказал он.

– Нет, – сказал Мисимеску.

…волнуясь, он стал говорить. Он убеждал красноречием, и потрясал силой убеждения. Галльские записки Цезаря, карфаген, триста спартанцев, беотийцы и строй «кочерга», экспедиционные корпуса галлов и «Анабасис», корпус Роммеля и Маринеско, в конце концов! Лоринков, прихлебывающий спирт, с удивлением слушал страстную речь лейтенанта Мисимеску. Постепенно она слилась в ровный шум морского прибоя, из которого изредка, – словно брызги волн, – долетали слова…

«… восемьсот двенадцатый год… когда на Корсике в эпоху неолита… а кули Багратион… думаете, если бы не катапульты… слоны Ганнибала действительно… почему не в жопу?… хотят ли русские войны… если с маринованными огурчиками… в метель же фиг проссышь, особенно когда вьюга… вставай румын… как дважды два… орден святого Георгия… тамплиеры залупились… почему в синем?… и ведь действительно, не в жопу же… Византия и ацтеки… отнюдь не в первой… греческий огонь… ну я ему и говорю… вот овца, но с каких пор фалангой?… восстание желтых рубашек.. амплитуда качается… но если шанкр… доспехи крестоносца… пиздрык почемучке!»

…к вечеру циник Лоринков встал под знамена армии Постоянно Расширяющейся Империи.

* * *

…прочитав последнее стихотворение Мисимеску, Лоринков одобрительно кивнул головой.

– Только «чмы» я бы заменил на «чмолоты», – сказал он.

– А «от… итесь» пишется все-таки через твердый знак, – сказал он.

– В целом же блистательно, – сказал он.

Мисимеску поклонился.

Напуганные и голодные генералы молдавской армии дрожали в углу уже целые сутки. Мисимеску чувствовал, как слипается его единственный глаз. Лоринков стоял, держа в руках саблю. Он должен был отрубить голову Мисимеску, когда тот распорет себе живот ножом, в полном соответствии с древними традициями самураев. Которые, знал Мисимеску, были никем иными, как древними молдавскими воинами. Просто попавшими в незнакомую японскую обстановку…

Мисимеску поглядел на нож, сел на корточки и приготовился умирать. Лоринков поднял саблю. Не промахнулся бы, встревоженно подумал Мисимеску. Вечно же пьяный блядь, подумал Мисимеску. Лоринков пошатывался, но саблю держал крепко. Они условились с Мисимеску, что, как только лейтенант будет обезглавлен, то Лоринков выкинет белый флаг, и отпустит генералов. Писателю сделать ничего не должны, он скажет, что Мисимеску заставил его помогать угрозой взрыва… Лоринков поощрительно улыбнулся Мисимеску.

– Давайте быстрее, – сказал он.

– А то выпивка тут закончилась, – сказал он.

Мисимеску кивнул, поднес руку с ножом к животу и замер… Рука дрожала. Время вновь остановилось. Жизнь бежала перед глазами Мисимеску, как перед Брюсом Вилисом в кино «Армагедон», которое Мисимеску видел в сельском клубе в 1998 году.…

поле, кукуруза, земля, трактора, автоматы, стрельбища, женщины, физкультура, училище, брызги от умывания, запах мятной пасты, трава у стены, роса на траве, глазок в стене, стоны соседки, вкус утренней яичницы, запах кофе, пение птиц, улыбки прохожих…

– Знаете, я передумал, – сказал Мисимеску.

– Передумал я, – сказал Мисимеску хриплым шепотом.

– Что? – сказал Лоринков.

– Да и фиг с ней, с этой империей, – скзаал Мисимеску.

– Жить охота, – сказал он.

– Да как вы… – сказал Лоринков.

– Да что вы… – сказал он.

– Да позору же не оберешься! – сказал он.

– Как вы к ним после всего выйдете? – спросил он недоуменно.

– Да и фиг с ним, с позором, – сказал Мисимеску, глупо и счастливо улыбаясь.

– Ну что они мне сделают? – сказал он.

– Я же никого не убил, – сказал он.

– Нет, – сказал он.

– Я точно передумал, – сказал он.

Улыбнулся, положил осторожно – словно бомбу, – нож на пол, и вдохнул.

Глянул в окно. Почувствовал себя вновь рожденным. Окно было в ярком свете и Мисимеску представил, как идет по улице, согреваемый лучами… Потом окно потемнело, а затем все вообще пропало.

Это Лоринков мощно, без замаха, рубанул Мисимеску по шее. Конечно, промахнулся и попал в затылок. Вечно же блядь пьяный, подумал с холодным гневом о себе Лоринков. Без подготовки и замаха рубанул второй раз. От второго удара раскололся затылок. Снова мимо, подумал Лоринков в бешенстве. Лишь с третьего удара голова Мисимы поникла на груди лейтенанта и повисла на лоскутке кожи.

Лоринков, не глядя по сторонам, толкнул лейтенанта, все еще стоявшего на коленях. Пинком перевернул тело. Подобрал нож и воткнул в живот Мисимеску. Потом сжал рукой мертвеца рукоятку. Утер холодный пот. На четвертый день запоя, как всегда, колотило. Лоринков собрался было открывать дверь, но потом вспомнил.

Расстегнулся и помочился на Мисимеску.