Я — эбонитовая палочка

Затем злое шипение его прилетело в спину, но двинуться следом он не осмелился.

Странно, подумал я, он тоже уверен, что с человечеством не все чисто. Прогнило. Потеряло. Потерялось. Может, отсюда все секты и идут?

Нет, я должен, должен…

Как бы и кто бы не шептал в уши, даже дьявол персональный и персонифицированный в виде той же Светланы Сергеевны ("Что ты сделал со мной?"), отступать нельзя. Потому что это предательство. Себя и дара.

А в минуты слабости что только не приходит в голову. Но ведь это именно слабость. Испытание на слом. Это вопрос веры. Я опять возвращаюсь к вере. Не важно, что ты делаешь, важно — что ты веришь, что это необходимо делать.

Заряжаешь — заряжай.

Вот расползлись мы по планете, а куда, зачем? Был ли смысл или оно само, хаос, как он есть? И только ли в жажде жизни дело? У жизни должен же быть смысл?

Несколько секунд я смотрел на низкий бетонный потолок перехода, но ответа так и не дождался. Наверное, будь я Богом, тоже бы не нашелся с репликой. Каждый ищет сам.

Заряжаешь — заряжай.

Спустившись в метро, я хотел было, как обычно после работы, остановиться внизу эскалатора, но понял вдруг, что пуст. То ли не накопил еще, то ли разговор с Сергеем так подействовал. Посмотрел на лица — большинство уткнулись в газеты, в телефоны, в электронные книги. Ну и ладно, завтра. Будем считать, что это вынужденный и короткий перерыв в наших с вами отношениях. Но уж завтра…

Я улыбнулся. Иногда собственные мысли не дают мне закиснуть. Кто там с кем общается, откуда они вылезают, не знаю. Периодически я думаю о маленьком, микроскопическом человечке, который сидит у меня под черепом в выделенной комнатке и контролирует мое самочувствие. Наверное, он даже ругается: "Ну что ты, что ты разнюнился! Смотреть стыдно! На-ка, развеселись!". И мыслью по автономному каналу — бац!

Домой? Да, домой.

Я сел в поезд и добрался до "Достоевской", пересел, устроился на сиденьи, давая отдых ногам-страдальцам, боль притихла, отдалилась, вместе с ней отдалились мысли, я почти заснул, где-то в дреме контролируя проезжаемые станции.

Мама, конечно, всполошится. "Коленька, ты чего ж раньше с работы ушел? Уволили? Или что? Ноги твои опять? Куда Рита смотрит?"

А еще вечером надо будет все-таки съездить к метро, подумалось мне. Хотя бы постоять на выходе, чтобы график не ломать. Глядишь, часа за три и заряд подкопится. Не красиво отлынивать. Если утром и вечером — значит, утром и вечером. Часы выдачи электричества для души, ага. Или можно в каком-нибудь торговом центре побродить. В конце концов, я — эбонитовая палочка. Некому больше.

На какой, интересно, я стадии? Равнодушия нет, жалости нет. Вернее, все это всплывает периодически. Но что превалирует? Боль.

Я вышел из метро.

Играл оркестр. Люди шли по ступенькам, стояли на остановке, текли перед глазами туда и сюда. Молодые девчонки раздавали рекламные буклетики. Подкатил автобус. Я заковылял к нему, надеясь успеть. Три метра, два. Водитель придержал двери. Я схватился за поручень, и кто-то помог мне, подхватив под локоть.

— С-спасибо.

Парень в морковного цвета ветровке уступил место у окна.

Сделалось вдруг тепло и уютно. Город поплыл, рассыпая на пути вывески, строительную ограду и силуэты высоток за ней. Мне подумалось: может быть, и нет этого обреченного человечества. Есть люди. Разные люди, где-то потерявшиеся, где-то уставшие, где-то замороченные нескладывающейся жизнью. Но подождав, понаблюдав, ты увидишь их настоящих. И нет в них пустоты, нет бессмыслицы, не нужно никого спасать от самих себя. И надвигающегося конца никакого нет. Иногда тебе уступают место, иногда — случается — не уступают, но делать выводы, беря в расчет только второе, глупо. Возможно, мой дар тогда — действительно, неожиданная генетическая флуктуация, отклонение всего-то от средней величины. Я даже не обязан…

Я вздохнул.

Хочется, конечно, чтобы так и было. Но если это во мне говорит страх? Мозг в противовес изобретает всякие теории, оправдывающие желание отступить, не связываться, не видеть признаков катастрофы. Мозг тихо шепчет: парень, где ты, а где человечество? Твой писк никому ничем не поможет. Господи, мысли идут по кругу, кажется, думал уже об этом, кажется, решил уже для себя. И не с кем… не с кем! Вот Ритка, знает про дар, но видит в нем только возможность подняться на должность повыше в своей конторе и заработать денег. Судьбы мира ей не интересны. И с ее стороны я, наверное, выгляжу идиотом. У человека та-акое, а он мычит о доступности и бесплатности. Идиот-идеалист.

Тротуары у дома опять перекопали: поставили ограждение из синих жестяных щитов, вскрыли асфальт, добираясь до труб, и, выйдя из автобуса, мне пришлось идти в долгий обход ремонтируемого участка. Кое-где щитов, правда, не было, зияли прорехи, и колкая, серая щебенка уже лежала под новый асфальт толстым слоем, словно приглашая: срежь по мне.

Собственно, почему нет? — подумал я. Впереди виднелась еще одна прореха, чуть в стороне от арки, но все равно можно выгадать метров тридцать. Влез здесь, вылез там.

Щебенка похрустывала, напоминая о снеге, зиме, новом времени.

Значит, один. Значит, Сергей теперь не будет приходить на "Площадь Восстания" и "Технологический институт" и заряжать там. И вообще мы больше не будем видеться. Тошно.

А если выдохнусь я?

Я почти дошел до прорехи, как рядом, за щитами, взрыкнув, остановился у арки невидимый автомобиль, хлопнула дверца, стукнули каблучки.

— Погоди, — сказал мужской голос.

— Ну что еще? — нетерпеливо ответил ему женский.

— Ты уж поговори с ним понастойчивей, он же взрослый человек, должен понять. Это все-таки деньги, и вполне себе не маленькие.

— Да он уперся как осел!

— А не разводишь ли ты меня, а? Придумали какую-то комбинацию, я тебе заплачу, а там пшик…

— Спустись в метро и проверь!

— Я люблю, чтоб приходили ко мне, а не наоборот. Гора к Магомету, а не Магомет к горе. Если ты в курсе.

— Все, я пошла. Отпусти.

Что-то звякнуло, ладонь шлепнула по металлу дверцы.

— А поцелуй? — спросил мужской голос. — На прощанье.

— Дурак ты, Вовчик. Эм-м-м!

Поцелуй даже на звук вышел сочный, влажный.

— Неужели любишь его? — усмехнулся невидимый мужчина.

— Нет, но он по-своему прикольный.

— Ага, я видел, как он ходит! Гусь беременный!

— Но жить-то мне надо где-то. Ты ж к себе не зовешь.

— Ты давай, давай, обрабатывай своего хромоножку… Все, пока.

Мотор взревел, и в этом реве и шорохе шин бесследно растворился стукоток каблуков. Я обнаружил вдруг, что меня колотит озноб. Рита! Женский голос был ее!

Гусь… Хромоножка… Жить где-то надо!

Качнулись дома. В следующий момент я сполз по щиту на землю. Может, ты обознался? — вскрикнул кто-то во мне. Девушек с похожими голосами в Питере — тысячи. Тысячи, парень! Не бери в голову.

Хромоножка…

Нет, нет, это не она сказала, это второй. Голос состоятельного, все понимающего в жизни человека. Голос урода, приспосабливающего жизнь под себя.

Гору ему, уроду, гору! Надгробием.

Почему? Почему,…ядь, думал я, случаются дни, которые всю душу вынимают из тебя и в которых одно событие хуже другого, черная полоса, черная полоса, снова черная полоса?

А я не хочу!

Как я теперь в глаза ей буду смотреть? Как она мне будет смотреть в глаза? Все также невинно? И лю… любить тоже? У-у-у, сука, зачем я все это услышал? Что ж вы все на меня одного? Мама, Сергей, Рита… Рита, вы что, сговорились что ли? Я же не выдержу… Ритка, ну как же так?

Мысли скакали блохами.

Мне вдруг показалось, что землю слегка тряхнуло. Я вскинул голову — небо туманилось белесыми разводами, кренились высотки.

Нет землетрясения — я сам трясусь, сам по себе.

Сволочи, все сволочи! Я шлепнул губами, выдавил из горла рычаще-скулящий звук и заревел. Пальцы вонзились в щебень.