Прынцик

Пол покачивался. Легко. Легко! Можно взлететь по неосторожности и боднуть потолок макушкой. И без всяких мазей, господин Азазелло.

Почему она раньше никогда не пила чай с мелиссой? Что за дикое упущение! Волшебный! Восхитительный чай!

Так, с хлебом надо все-таки расстаться.

Ах, хлебушек, ты же помнишь его? Его пальцы касались твоих боков, может быть, аккуратно мяли, его длинный нос…

Галка расхохоталась.

Вон! Вон! Не в раскрытое окно, вон из кухни!

Вкус чая до сих пор держался на языке, прохладный, с лимонной ноткой, обволакивающий. И овсяное печенье, не особо любимое, но с чаем… м-м-м!

Прынцик говорил тихо, раздумчиво, жесты у него выходили скупые, но ладные, так что Галка и сама не заметила, как втянулась в беседу.

Божественная пустая болтовня!

В ней есть нечто сектантское, она сближает, она дарит чувство легкости, беспечности бытия. Она привязывает людей друг к другу.

Накрепко!

Она только кажется несерьезной, но там, в паузах, в игре глаз, в растянутых гласных, в шелесте языка о зубы, в самих словах и сквозь них прорастают невидимые и прочные нити. Они убаюкивают любое восстание. Куда? Зачем? Слушай и говори. Говори и слушай. Не правда ли, погоды стоят сегодня скверные…

Прихлебывая, Саша сказал, что утром не было видно даже крытого рынка через дорогу. Серая муть есть, а рынка нет. Будто у Кинга в романе, Дерабонт еще экранизировал. Фрэнк который. Смотришь в муть и не знаешь, есть там что-то живое или нет. Или есть, но прячется.

Галка не поверила из духа противоречия.

А доказательства? Это что, фото? Ах, это фото! Это с лоджии? И это в сером — рынок? Не узнаю его в гриме. Вот у нас был туман…

И как-то само собой за туманом потянулись ежики (которые: "Лошадка-а-а!"), замечательный мультфильм, очень люблю, и я люблю. А у ежика кто был друг — медведь или лошадка? Стыдно не помнить, лошадка был артефакт. Ха-ха, артефактом была сова. Она так загадочно ухала. Возможно, это — аллегорически — был страх смерти. В детском мультике? А что? Страх смерти присутствует в человеке с рождения. Дети это принимают инстинктивно. А я не помню себя в детстве. Разве что несколько картинок. Эпизодами — где-то лет с пяти. У всех так. Информация затирается. А может до какого-то возраста мозг спит, как во сне. Мозг как артефакт? Скорее, сознание. Я бы с радостью поменяла нынешние воспоминания на детские. До сих пор до дрожи хочу вспомнить, как это — по мокрой траве босиком. За чем же дело стало? Это не то. Это как раз то! Хочешь вернуть ощущения, переломи себя. Как спичку? Фу ты, ну ты! Когда человек переступает через свой страх, он не ломается. А это страх? Конечно. Рафинировать детские ощущения — это страх, что у тебя не получится такого же в зрелом возрасте. Бе-бе-бе! Да, мы что-то углубились. А к чему снятся принцы?

Вспоминая, Галка почувствовала, как потеплели, а потом и запылали уши.

Вот так вот и выдала свой главный секрет. Двадцать пять лет, а ума… Выросла, а снятся. Впору, девушка, снять розовые очки. Все принцы в Монако и, кажется, в Дании. А еще в Швеции. О, и в Африке!

Ах, ну да, еще у кое-кого в голове.

Но Саша воспринял снящихся принцев серьезно, улыбнулся лишь краешками губ и спросил: "Часто снятся?". Галка, уже жалея, нашла силы кивнуть.

Знаешь, наверное, это скрытое сообщение от тебя к тебе же. Идентификация образа и действительности. Внутреннего и внешнего. Пока они не совпадают.

А когда совпадут?

Тогда все будет хорошо, сказал Саша. Я серьезно.

То есть, надо ждать принца?

Не знаю. Надо ждать времени, случая, иногда — идти вопреки. На самом деле, дело здесь вовсе не в принце, дело в поисках счастья. Любви. Попадаются такие люди, которые то ли от робости, то ли от неудачного опыта, как бы застывают в янтаре ожидаемых ощущений.

У-у-у! — сказала Галка. Да ты психолог. Практикующий?

А что? Дать телефончик? — весело отозвался Прынцик.

Состоялся торжественно-дурашливый обмен номерами телефонов. Чай кончился. Саша предложил употребить хорошо посоленный салат.

Посмеялись.

Галке было уютно и тепло, мир был цельным и сверкающим, даже неловкости и запинки не разрушали его, а близость электрически будоражила кожу. В конце концов, идите вы лесом, мои сомнения. И-ди-те.

Оказалось, что Саша работает в геологоразведке, составляет компьютерные карты залегания газоносных пластов, геофизические модели месторождений, месяцами пропадает в экспедициях, снимая показания с сейсмодатчиков и скважин. А в городе находится в командировке — с презентацией обработанного программой участка.

Информации в ноутбуке было на страшную сумму, под двести тысяч долларов. Плюс новая методика, плюс математическая модель.

Галку холодок пробрал от мысли, что она могла мимоходом ткнуть и напортить.

Иногда нас выбрасывают с вертолета на район, живописал Саша. Тундра, представляешь? И никого. И нас четверо.

Иногда шизеешь. Дальномеры, шурфы, пробы, сейсмоприемники, экспресс-анализ, я бьюсь с программой, которая вдруг брыкается, как мустанг необъезженный. Врет в показаниях и все тут! Гнус в рот лезет, мелкая такая мошка, а жалится по-крокодильи.

Голос Прынцика дурманил, и Галке скоро казалось, это вокруг нее — серо-сизые бугры мха, валуны вдоль ручьев, низенькие кривые деревья и кустики голубели…

Звонок в дверь заставил Галку подскочить на диване.

Взгляд на часы. Одиннадцать! Ничего себе! Навспоминалась. Задрыхла без зазрения совести, а Шарыгин…

Господи, это ж он!

Свет. Торможение пятками о коврик. Замок.

Электричество брызнуло на лестничную площадку и обдало пошатывающегося театрального льва. Шарыгин сморщился и отмахнулся от света, как от мухи.

— Галочка, а я все!

Он был жутко, ужасающе пьян.

Грива всколочена, лицо опухло, глаза, прикрытые веками, смотрят куда-то в себя. Пояс плаща волочился за ним грязным хвостом.

Галка посторонилась.

— Брагодарю! — дурашливо поклонился Шарыгин.

Он едва не упал, но вырулил в дверной проем, задевая косяки, протопал в комнату и, как был, в плаще, рухнул на диван.

С бокового валика зажелтели подошвы ботинок.

— Гриша!

— Все нормально, — Шарыгин, пыхтя, перевернулся на спину, взмахнул рукой. — Это был прощальный секс. Жест благородного м… и-э-э… мужчины. Теперь кончено.

— Что кончено?

Шарыгин подергал полу плаща, перекрутившегося жгутом на теле, но устал и так и не освободился. Повернулся, чтоб было полегче.

— Со Светланой кончено. Я весь твой. Весь, какой есть… Прошу любить и это… поспать.

Он закрыл глаза и через мгновение уже храпел, утопая жирным подбородком в вороте рубашки. Из брючного кармана скатилась монетка.

— Эй, — сказала Галка.

— Чудеса, — пробормотал Шарыгин и закрыл лицо рукой.

Храп усилился.

Галка постояла, не понимая, что делать, затем, подступив, сдернула с Шарыгина ботинки. Чтоб не напачкал. Но уж раздевать — благодарим покорно!

Закинув ботинки в прихожую, она везде повыключала свет.

Ноги понесли в кухню, из кухни — в коридор, из коридора — в гостиную, на горловые звуки и крепкий водочный запах.

Чего я мечусь? — остановившись, спросила Галка себя. Я же не соглашалась. Я ушла. Мало ли что он там навыдумывал. Женюсь, женюсь, и вы прекрасные подружки…

Светку жалко. Не, ну глупо же!

Галка нахмурилась и легко стукнула Шарыгина по пятке в полосатом носке.

Потом она долго лежала без сна. То подушка казалась неудобной, то невидимые крошки впивались в колени. Свет фар проезжающих машин пробегал по потолку. Кто-то ведь и не спит в такое время, думалось Галке. Торопится домой с поздней работы. А дома ждут люди, родные-родные, кто-то уже в постели, как я…

Одиночество внизу, одиночество, а я — на канате.

Но я же прыгнула, нет? Саша меня поймал. Наверное, это не просто так. Пусть не принц, пусть Прынцик. Зачем я живу уже двадцать пять лет? Зачем дышу, топчу асфальт, ем, реву, радуюсь? Может быть, как раз затем, чтобы рядом был человек…